но она сочла для себя позором не найти достойной темы для разговора. Тонувший в тенях Каспар снова уходил в тревоги и печаль.
— В котором году ты переболел чумой?
— Восемь лет назад. Сейчас посчитаю.
— Хочешь сказать, она так давно в городе?
— Ха! Мы с ней в один год родились. Мейстер связывает начало вспышки с осенней ярмаркой, на которую приехали хелонцы с товаром из-за океана. Такие страшные болезни привозят на кораблях вместе с фимиамами и фруктами, — Каспар помрачнел, — отбывают же суда с нашими ближними, здоровыми и полными сил. Только вот потом от них ни слуху ни духу.
— О чём ты?
— О торговле людьми, — недоумение на лице Клавдии сохранилось и Каспар пояснил: — Туземцы и плантаторы меняют всякое на живой товар. Некоторые здесь промышляют отловом и сбытом нищих детей мореплавателям. Очень выгодный курс: за бесплатного или копеечного оборванца можно получить много ценностей. Дети становятся рабами, которые выращивают и добывают новый товар. Такой вот круговорот. Разве ты не знала?
Романтика дальних берегов стремительно стала расходиться по швам, как старый подгнивший половик, и Клавдия нахмурилась.
— Ты уверен, что это правда? Слабо верится. Звучит как страшная сказка для капризных детей.
— Мы с тобой и есть негодные дети в страшной сказке. Я побывал в подвале, куда сгоняют лишние рты и нищету, а потом продают за море, либо тем, кто может себе позволить купить ребёнка для любых целей, словно животное или предмет. Один из столпов, на которых опирается роскошь — бесправие, мадмуазель.
— Расскажи! — потребовала потрясённая Клавдия.
— Был один эпизод, который в семье не вспоминали. Я даже решил, что всё выдумал, пока не встретил снова ту женщину…
* * *
— Ой, какой малютка! Ты чего тут делаешь?
Незнакомка была пьяна и ужасающе красива. Она наклонилась и Каспар невольно перевёл взгляд на то, как выкатились из лифа белые яблоки её полной груди. Их вид почему-то успокаивал. То ли он был так мал, что ещё связывал их с едой, то ли уже был разбужен скороспелой чувственностью. Женское чрево отторгло его в несчастливый год, пуповину рано перетянули волосами и обрезали, от груди отлучили, так как он мог не стремиться всем существом назад, туда, где он недобрал собственной крови и материнского тепла?
— Чего ты тут делаешь? — повторила она звенящим сладким голоском. — Все уже разошлись с рынка.
— Я боюсь идти домой, — Каспар еле разомкнул посиневшие от холода губы.
Из-за угла крикнули:
— Франческа! Где ты там застряла?
— Я догоню, — отозвалась она, но не поспешила за своей хмельной компанией, а сосредоточилась на живой находке. — Боишься? Тебя дома бьют?
— Нет, но в этот раз я заслужил. Наверное. — Каспар потёр ладони о дерюжные штаны.
— Не будешь же ты всю ночь тут сидеть! Помнишь, где живёшь? Я тебя отведу. Ты что, сбежал? Мама, наверное, очень волнуется. Это нехорошее место. Здесь ходят такие как мы. Хм-хм.
— Сбежал, но не из дома. Меня хотели отдать в услужение странному господину, я его испугался. А живём мы в деревне Мулин.
— В услужение? Так рано? Ты же ещё ничего не можешь толком делать.
Незнакомка что-то поняла и её глаза потемнели под опущенными ресницами.
— Нужно работать. У нас ведь родился младший брат.
— А отец?
— Он много трудится. Даже приходит после обеда поспать до ужина.
Одутловатая и мягкая рука легла на макушку. Каспару показалось, его по голове гладит фея, до того лёгким было прикосновение.
— Идём со мной.
Она выглядела добрым и безопасным человеком, хоть и слегка не в себе. Пахло от женщины розовой водой и кислым виноградом, но что в нём плохого? Просто ягоды. Мальчик решил довериться и зашагал по мостовой, когда его осторожно потянули за локоть. Аломьон не сумел сцапать ребёнка и теперь неохотно расступался, пропуская того к дому.
— Расскажи, как ты попал на рынок.
— Мама привела меня к мадам Пфайль.
— Что?! Сама привела?
— Да.
Незнакомка закашлялась. Её юбки приятно шуршали от ходьбы, каблуки, похожие на рюмочки, гулко постукивали по камню.
— Мадам Пфайль — плохая женщина. Если я отведу тебя домой, то тебя снова продадут. Как же быть? Ребёнка к нам не притащишь, хотя ты такой миленький!
— Я попросился в нужник и увидел дырку в заборе, так и убежал. А как здесь оказался — не знаю.
Чем ближе они подходили к дому, тем медленнее и неувереннее шёл Каспар. Франческа не торопила, а ему ужасно не хотелось выпускать её ласковую, тёплую руку. Когда она постучала в дверь, открыли не сразу. Мальчика силой втянули в дом и велели идти в кровать. Сидя на одеяле, он долго слушал, как бранилась с родителями фея:
— Я пожалуюсь страже! — звенел её голос.
— Ты?! Да я сделаю так, что тебя высекут посреди Сен-Жак! — кричала мать, не заботясь о соседях.
— Меня-то высекут и отпустят, а ты сгниёшь в тюрьме, жаба бессердечная!
Дверь хлопнула, с потолка посыпалась извёстка.
— Я донесу! Донесу, слышите? — не унималась снаружи Франческа.
Новорождённый Жюстен проснулся и начал плакать, пришлось взять его на руки и качать. Каспар зарылся носом в одеяльце. Вина обрушилась на него, искалечив под своим весом хрупкую ещё личность, изломав его дух, прочертив глубокую борозду в памяти.
— Прости, маленький, я тебя подвёл, — проговорил он, давясь слезами.
* * *
— Скажи, что ты всё придумал, — слабым голосом попросила Клавдия. — Просто скажи, что всё это ложь. Что ребёнка нельзя продать посторонним людям как какую-то вещь. Ну почему всегда страдают беззащитные?
— Надо же! Тебя трогает беззащитность.
— Если ты о том случае, то это был мужчина, старше и сильнее меня.
— Но ему было некуда деться.
— С тобой успели что-то сделать?
— Нет, но дали понять, чего хотят. Я хорошо запомнил рожу, которая уже не знала, как извратиться. Он сдурел от скуки и его хрен, словно сломанный компас, указал в сторону притона той дамочки. Правда, потом, будучи малолетним идиотом, я поступил немногим лучше.
— Ну? — Клавдия выжидающе подпёрла щёку. — Валяй, продолжай. Все твои истории… за них люди деньги платить должны. На них можно билеты продавать по неслыханным ценам. Давай, может, бросим эту медицинскую ерунду и свой цирк заведём?
— Эта история куда проще. Спустя чуть меньше десятка лет я увидел Франческу на рынке и каким-то образом узнал. День был солнечный, но холодный и ветреный. Такие любит лаванда, которую ты на дух не переносишь. Так вот, она придерживала шляпу и, повесив на локоть корзину, копалась в сливах. Тот же рынок, те же дома, то же лицо, только
