поцеловал её руку, но выпустил не сразу.
— Амадей Гартунг. Скромный маэстро всей этой мрачной симфонии. Янсен, брысь из кресла! Дай мне усадить барышню.
Клавдия представилась без титула.
— Неужели служите в лекарне?
— Всего лишь на подхвате.
— Лехнер, да ты гений! Посмотри на эти филигранные пальчики, на эту узкую ладонь! Так и просится в неё ланцет, не то что в мою медвежью лапу. Я гляжу, вы неуязвимы для одной из самых каверзных и непредсказуемых болезней. Вот уж очередной козырь! Ай да доктор Лехнер! Пара месяцев теории, мадам, и добро пожаловать в мир…
— Гнойных воспалений, — едко подсказал Каспар.
— Юноша!
— Мёртворожденных?
— Вот из-за таких, как ты, я до сих пор не женат, жизнь моя сломана и лишена смысла, — шутливо растёкся в кресле Гартунг.
Клавдия взяла бокал и мысленно прицелилась в гостя, подбирая слова, пока Каспар не опалил ему весь павлиний хвост. Вельможа был всё ещё запачкан великосветскими манерами, но уже избавился от предсказуемого взгляда на вещи. В прежних формах было новое содержание.
— Я полагаю, смысла она лишена, когда со всех сторон обложен бесполезными, узколобыми людьми, будуарной болтовнёй и когда, при высоком положении, от тебя ни черта не зависит.
Маэстро заинтересованно выпрямился.
— Стало быть, не один я счёл аристократию оскорбительным для себя обществом. Унывать или радоваться? Ах, глупый вопрос! С тех пор, как я стал делить людей на два фронта, исключительно в зависимости от того, глупы они или умны, я открыл, что валюта разума твёрже титула. Можно выучиться и принудить себя к умственному труду, утерять же обретённое сложно. Сие усилие проистекает отнюдь не от обилия денег, а от личных качеств, которые тоже можно развить.
«Теперь ясно, откуда Каспар почерпнул свои идеи», — подумала Клавдия, глядя на тающие угли в камине. Они грозились перегреть ей превосходное розовое шампанское. Когда ещё состоится такой приятный вечер? Впрочем, теперь она чувствовала, что может осторожно повлиять на порядки.
Мейстер отвлёкся на беседу с Бланком, а Гартунг всё не унимался:
— Долго же мы превращались из мужского монастыря в особое светское общество. Не обижайтесь, брат Антуан, но не всем по духу монашество, хоть с него всё и началось. Если бы сударыни Клеманс и Томасин… кушай-кушай, Тома, винограда ещё много… так вот, если бы они проявили интерес к образованию, неужели бы мы отказали им? Женщины нужны медицине как воздух. Почему, скажите мне, предпочитают на роды позвать безграмотную повитуху вместо настоящего медика? Стоимость почти одинакова, но опыт! Тут одна перепутала голову ребёнка с пузырём и едва не убила его, исцарапав макушку. Я не ратую за упразднение сего института, но их нужно обучить должным образом, а власть плюёт на детей своего народа, будто это щенята, и ничего не желает предпринять. Свою благодарность за детство им уже выразили поджогами, неужели мало показалось?
— Лично я бы с радостью чему-нибудь полезному обучилась, — с досадой отозвалась Клеманс, — но вот в голове не хватает извилин.
— А я предлагал Каспару прислать мне твою голову для изучения.
Она рассмеялась.
— Какая ни есть, пока самой нужна.
Клавдия решила вернуть себе внимание и спросила:
— Что же вы сделали с теми мародёрами, которых поймали днём?
— Ах, эти… Они оба валяются за моей прозекторской и скулят, ибо наказаны тяжёлым бычьим кнутом. И так будет с каждым, кто оскорбит нашу филантропическую профессию. Чума есть plaga — удар, бич. Горячо я им всыпал! Даже плечо заболело. Ну, а потом дело довершили Янсен и Бланк. Я думал, у Янсена рука не поднимется, ан нет. В последнее время он стал отчаянным. То подерётся, то бросится на бандита. Есть у тебя тост, Каспар? Я бы послушал, что ты думаешь о сегодняшнем дне.
Тот поднялся и плеснул себе шампанского. Собравшись с духом, сказал в воцарившейся тишине:
— Я всем вам безмерно благодарен, добрые мои отцы и наставники. После того, как одно из моих желаний сбылось так внезапно, я хочу загадать следующее. У каждого века есть своё название. Камень, бронза, возрождение… период, в котором мы живём, вряд ли назовут именем беглого императора. Кто знает, может, Жан Грималь пожертвует ему имя? Или за границей сделают грандиозное научное открытие? Но мне бы искренне хотелось… хоть это и глупо, наивно… чтобы отрезок времени, в котором мы живём, назвали эрой просвещения или как-то так. Ведь мы проигрываем всякий раз, когда начинается любая война, любой бунт. Именно нам приходится расхлёбывать последствия, убирать мёртвых, излечивать раны. А я хочу хоть раз почувствовать, что выиграл.
Гартунг искренне захохотал, положив ладонь на лоб.
— Эпоха просвещения! Ну ты даёшь, мечтатель. Не наливайте ему больше.
-------------
1. лат. Будешь защитником от чумы
X. Распоряжаться трупом
Утро явилось на порог нежеланным гостем, возвращая всё на свои места. Гартунг уехал ещё полным сил, видимо, многочасовые кутежи давно закалили его. Каспар тоже не выглядел слишком утомлённым, лишь предупредил, что подаст завтрак и на пару часов приляжет.
Когда Клавдия отвлекалась, на поверхности желудёвого кофе появлялись едва заметные круги. Наваждение? Несколько раз она быстро, словно ловчая птица, переводила взгляд на свою кружку, но та стояла неподвижно. Только пенка жалась к глазурным краям.
— Офицерик уехал! — капризно пожаловалась Клеманс, убирая тарелки со стола.
— Куда? Насовсем? — рассеянно спросила графиня.
— Надеюсь, нет. Их всех согнали в столицу. Там такое началось…
— А как же Аломьон? Он теперь без защиты?
— Так точно.
— Ого. Дело-то плохо. Если бросили такой богатый город на произвол судьбы… — проворчала Томасин.
— Собственный генералиссимус послал к чёрту императора. Вот неудачник! Наверное, сейчас удирает, одетый торговкой цветами, куда-нибудь за границу.
— Как выглядит Грималь? Ты видела его? — спросила Клавдия.
— Конечно видела. Он такой высокий, волос тёмный…
— Какой высокий? Сморчок он майский. И рожа сивушная, — заспорила Тома.
— Ладно тебе, он красавчик!
— Ну-ну, ты такое любишь.
— Может, когда ты его видела, он был с похмелья, а так — приятный юноша.
— Юноша, небось, четвёртый десяток разменял.
Поняв, что ничего не добьётся, Клавдия прислонилась гудящей головой к деревянной перегородке. Любопытно было, как может выглядеть человек, способный внушать свои идеи целым городам. Он, конечно, действовал не один, но громче него было не сыскать. И ближе. Все понимали: родной город он во что бы то ни стало загонит под свой сапог со шпорой, подкованный железными гвоздями. Он был властителем душ, а значит, как мог сволакивал с себя ответ за злоключения чужой плоти.
В один из последовавших дней грянул гром. Клавдия обнаружила, что Каспар с полудня забился
