— Пойдемте до хаты, — слышался за дверью голос матери. — Там отдохнете, дочка быстро сбегает, а я принесу молока.
Но прохожий почему-то колебался и не двигался с места.
— Я хочу отдыхать там, — проговорил он, показывая на сарай. — Можно?
— Нет. Туда нельзя, — решительно заявила Лукерья Филипповна. — Там дети спят. — Да вы не бойтесь. Идите до хаты. Я, братец мой, все вижу и понимаю...
— Как вы можете меня понимать? Я же ведь из лагеря.
— А что тут такого? У меня тоже мужик сидел и только недавно освободился. Мало ли теперь таких...
— Ваш хозяин был в тюрьме? — возбужденно спросил прохожий.
— Три месяца.
— За что?
— Одному начальнику по шее стукнул.
— Почему же он так мало сидел? — уже в сенцах спросил горбоносый, сразу же заинтересовавшись биографией мужа хозяйки.
— Да он стукнул-то его один разочек.
— Плохой был начальник?
— Уж хорошего не тронул бы. Садись. Ноги вон о половичок оботри, только сапогами не стучи. Потише...
— А что, в селе есть милиция? — пронизывая Лукерью Филипповну выпуклыми глазами, допытывался он.
— Какая тут в горах милиция? Наезжают раз в месяц. Здесь вон ребенок спит. Не надо будить.
Мать покрыла разбросавшегося, сладко спавшего в люльке Миколку, который и не предполагал, что сегодня он тоже станет героем событий.
Плотно прикрыв за собой дверь, гремя подойником, Лукерья Филипповна ушла.
Горбоносый метнулся к окошку и проследил, пока она не вошла в коровник. Немного успокоившись, он стал пристально наблюдать за калиткой в надежде увидеть хозяйскую дочь, которая должна пойти за хлебом. Но она почему-то долго не показывалась. В горнице посветлело. В окно было видно, как в ущелье рассеивался, испарялся туман. Прохожий понимал, что ему надо быстро уходить из села. Но хлебный запах теплой крестьянской избы усиливал мучительное чувство голода. Оно было страшным и непреодолимым. Все эти дни он питался дикими ягодами. Многое бы он сейчас отдал за маленький кусочек хлеба. Голод и сырая после ливня холодная ночь загнали его в этот дом на окраине лесного села. Оглядев комнату, он прошел в кухню, ища воспаленными глазами что-нибудь съестное, но ничего не находил. Чутьем одичавшей собаки он ощущал запах хлеба и пирогов, но ничего не видел. Рюкзак с румяно зажаренными коржиками висел на стене, почти рядом с его головой, равнодушно поблескивая пряжками. Наконец Сапангос заметил у печки ведро с приготовленным для коровы пойлом, а в нем плавающие сверху разбухшие куски хлеба. Он, не задумываясь, бросился к ведру, выловил куски хлеба и стал с жадностью есть.
Тем временем, прыгая через грядки моркови и свеклы, Настя бежала к виднеющейся вдали изгороди. Она нарочно не пошла через калитку, боясь, что прохожий узнает в ней ту самую путешественницу, которую они тогда вдвоем с бритоголовым угощали в лесу дыней, и догадается о ее намерениях. Она решила бежать к сельскому совету и немедленно сообщить о посетившем их дом госте пограничникам.
С трудом преодолев высокий забор из кольев, она очутилась у перелеска, который почти вплотную подступал к их огороду. Остановившись, Настя погладила ушибленное колено и увидела на пальцах кровь. Около самой чашечки колено было сильно поцарапано о сучок. Настя сорвала мокрый листок и приложила к ранке. Тут-то ее тихо и неожиданно окликнули.
— Ушиблась, а? — раздался из кустов голос сержанта Батурина.
Настя охнула и как подкошенная села на траву.
Первое, что она увидела, это были клыкастая пасть с розовым языком и глаза огромной собаки, смотревшие на нее с затаенно выжидающей настороженностью. Рядом сидел, укрывшись листьями клена, солдат в зеленом, едва различимом от листьев плаще. Он глядел на девушку и хитро улыбался.
— Больно? — повторил он шепотом и пригласил: — Сюда идите.
Испуганно косясь на овчарку, Настя поднялась и, прихрамывая, бочком направилась к кусту.
— Вы ее не бойтесь, — кивая на овчарку, проговорил Батурин по-прежнему тихо. — Не тронет. А вы здорово прыгаете!
— Ой как вы меня напугали! — стараясь унять дрожь, сказала Настя.
— Бывает и хуже... Куда вы так спешили, разрешите узнать?
— К вам бежала.
— Это ко мне, что ли?
— К пограничникам, а не к вам...
— А я и есть пограничник, — обрадованно улыбнулся Батурин.
— А вы знаете, зачем я бегу?
— Не могу знать, зачем и куда. Может, уж кому свидушку назначили?
— Да. Назначила. Вашему начальнику — капитану Ромашкову назначила. Может быть, вы разрешите мне сбегать к нему?
— Не могу. Присядьте и не маячьте, — со строгостью в голосе проговорил Батурин.
— А ежели я не сяду, а пойду, куда мне надо, вы что, стрелять будете?
— Нет. У меня подружка есть, — сержант дернул за поводок. Собака, возбужденно подняв уши, ощерила страшные острые клыки.
— Мне нужно рассказать... — покорно присаживаясь на мокрую траву, начала было Настя.
Но Батурин ее перебил:
— Расскажете там, где надо, — он прилег на бок и негромко свистнул.
Из ближайшего куста осторожно выглянул солдат.
— Проводите ее к капитану Ромашкову, — приказал Батурин.
— Идем, девушка, — сказал солдат. — Вот сюда идите, впереди меня.
— Куда вы меня ведете? — спросила Настя. — Мне в сельский совет нужно. Там есть какой-нибудь начальник?
— Найдется.
— А кто?
— Идите и молчите.
— Мне нужен капитан Ромашков, понимаете?
— Не положено отвечать.
— Почему не положено?
— Разговаривать с задержанными не положено.
— Я говорю, что к нам пришел какой-то страшный человек.
— Ну и что?
— Хлеба просит, хочет через перевал пройти.
— Никуда он не уйдет. Там дороги нет. Давайте, гражданка, помолчим.
— У вас все такие молчуны? — вызывающе спросила Настя.
— Лучше помолчим, девушка, — строго сказал Кудашев.
А они шли по той самой тропинке, где Настя часто ходила с Валей в лес за грибами. Лес здесь сохранился от топора порубщиков, рос буйно и мощно. Широкими зелеными шатрами поднялись старые дубы. Темными свечами в небо устремились высокие пихты. Под ближайшей из них, с автоматом поверх плаща, стоял капитан Ромашков. Увидев Настю, он скорыми шагами пошел к ней навстречу.
— Настенька, почему вы здесь? — взяв ее за руку и отведя в сторонку, спросил Михаил.
— Я бежала к вам...
— К нам? Зачем?
— Меня мама послала. К нам пришел чужой человек... Я так бежала, что коленку оцарапала. — Настя подняла край юбки и показала залитую кровью ногу.
— Сейчас перевяжем. Хорошо, что пришла... Мы его уже давно проследили с собакой. Тебе больно? — натягивая бинт, спросил Ромашков.
— Не очень.
— Сейчас ваш дом окружают. Останься пока здесь.
— Он стрелять будет?
— Очевидно, да. А возможно, и нет...
— Если начнут стрелять, то как же наши. Мама, Миколка, Валя... — с беспокойством проговорила Настя.
— Постараемся взять его без шума. Я не туго затянул?
— Спасибо. Все хорошо.
— Не очень-то. Нога распухла.
— Пройдет. А ты знаешь, я этого человека видала, встречалась с ним.
— Где ты могла его видеть?
— В тот самый день, когда мы... когда ты... приезжал к Евсею Егоровичу.
Настя покраснела и умолкла. Подавив смущение, она рассказала, как шла одна в лесу и встретила двух незнакомых людей, которые угостили ее дыней.
— Я сразу не могла вспомнить, а потом узнала его, припомнила глаза, нос... А другой был постарше, плешивый.
— Может быть, ты ошибаешься? — наклонясь к ее лицу, спросил Ромашков.
— Нет. Это же было совсем недавно. Тот был такой вежливый, внимательный, — наивно продолжала Настя.
— Вежливый, внимательный, — расстегивая полевую сумку и роясь в ней, повторял Ромашков.
— Да, да! Ты не смейся! — настойчиво твердила она. — У него такая улыбка...
— А ну, взгляни, — протягивая фотографическую карточку, попросил Ромашков. — Может быть, он?
Настя посмотрела на фотографию и удивленно вскрикнула:
— Правда, он! Его уже поймали, да?
— Да... Этот вежливый кого угодно отправит на тот свет. Солдата одного убил.
Настя вздрогнула и выронила из рук фотографию.
Подошел солдат с автоматом в руках. Покосившись на девушку, он отозвал капитана в сторону. Сообщив ему что-то, быстро ушел и скрылся в кустах.
— Ты меня извини, Настенька. Начальство вызывает. Посиди здесь, отдохни.
— Я чего-то боюсь... Дрожу вся, — тихо проговорила Настя.
— Все будет в порядке.
Михаил снял свой плащ и накинул ей на плечи. Оглянувшись, хотел поцеловать, но, зная, что за ними наблюдают несколько пар любопытных солдатских глаз, не решился. Ободряюще помахав Насте рукой, ушел вслед за связным.
