забили камнями, залив настил его кровью, затем удавили веревкой, у него вывалился язык. Когда решили, что он умер, отнесли на другой берег реки и свалили в яму. Но ошиблись. Он был жив и, придя в себя, смог вылезти из ямы.
У меня был очень беспокойный сон, я проснулся, услышав шлепанье по воде, и увидел, его силуэт, он приблизился к дощатой площадке, остановился и уставился на спящих. Стоял, покачиваясь. Затем разжег огонь, сел на камень лицом к нам и запел. Отбитое, изуродованное живое месиво пело возмутительно чистым, бархатным голосом, – спасибо сказал бы вам, если б вы убили меня, но теперь, коли так печальна действительность, мать я вашу так и эдак, – песней говорил он нам. Большинство зэков проснулись, некоторые приподнялись на локти, некоторые присели, никто не произносил ни слова, глядели на него, и я чувствовал, как у них появлялось уважение и сочувствие к нему. Не стали на него еще раз нападать.
За шесть месяцев я сдал всего триста двадцать семь грамм золотого песка. Это немного, но больше мне не везло. Хорошо, если за неделю я мог намывать два грамма. К тому же я начал кашлять. Из тридцати человек, которые были там вначале, половины уже не было в живых. Кто заболел, кого убили, а кто, махнув рукой на жизнь, ложился за дрова и ждал смерти. На место погибших заступали новые – третье нарушение лагерного устава означало дорогу в это подземелье. Нормальными этих зэков трудно было назвать. Я и сам был в таком же положении, но, глядя на них, и страшился, и жалел их.
Как раз тогда, через шесть месяцев, мне приснилась Манушак, очень она была красивая. Волосы коротко пострижены, блестят золотые зубы. Интересно, сколько грамм будут весить эти зубы, думал я. Она стояла и улыбалась мне. В ушах висели маленькие слоники, которые махали своими хоботками. Когда проснулся, приятное сновидение исчезло, я остался один на один со всем, что было вокруг, и все-таки я был в хорошем настроении. Сидел на настиле и улыбался. Затем отправился по берегу реки, очень далеко зашел, выбрал место и начал промывать песок. Старался не думать о Манушак, но не получалось. Наконец я не выдержал и заплакал: «Как же она там, без меня?»
Когда я присел отдохнуть, заметил рядом торчащий кусок железа, на него падал свет коптилки. Подошел, смёл песок и гальку и увидел очень старое сито, придавленное большим камнем; я удивился, кому понадобилось тащить сюда этот камень, зачем было так стараться. Я с двух сторон ухватился за него, еле поднял, отвалил в сторону и в изумлении уставился на золотые камешки. Дно сита было усыпано мелкими золотыми камешками. Я поднес коптилку, другой рукой сгреб камешки в кучку и на глаз прикинул вес. Не меньше чем грамм шестьсот. Такого размера камешки к тому времени тут почти не встречались, во всяком случае, я не видел, их давно все собрали. Тот, кто собирал эти камешки, наверное, думал сдать сразу, целиком, да не вышло, нетрудно было догадаться почему.
Я оторвал лоскут от подкладки ватника, завернул в него золотые камешки и спрятал в голенище сапога. Потушил коптилку и пошел забирать припрятанный золотой песок. В сите я нес еще три камня, четвертый держал в руке и все время вертел головой, осматриваясь. Нашел спрятанный песок и через час, слегка пошатываясь, вернулся на настил, нарочно кашляя и вздыхая. Я обошел ряд дров, за которым лежали двое больных, подошел и прилег рядом с ними. «Вот так», – сердце бешено стучало. Одному из больных было совсем плохо, он тяжело дышал и кашлял, кровь шла горлом. Но как только он переводил дыхание, в отчаянии выл: «За что! Господи! За что?» У меня пересохло во рту, но спуститься к реке за водой боялся: как бы чего не вышло.
Заключенные шестым чувством определяли время прихода солдат и заканчивали работу. Я, опершись на локти, смотрел, как они постепенно собирались вокруг настила. Наконец, как только увидел свет фонаря в туннеле, вскочил и первым занял очередь. Когда человек со шрамом объявил: «Ну, начали», я поднялся на настил, развернул лоскут, вытащил спрятанный, найденный еще вместе с эстонцем песок, и осторожно положил на стол.
Мужчина с удивлением взглянул на меня и поправил весы.
– Сто двадцать четыре грамма! – объявил он и ссыпал золото с чашечки весов в медную шкатулку. Затем он отыскал в журнале мои имя и фамилию и сложил цифры. Выходило, что у меня сдано четыреста шестьдесят один грамм золотого песка.
Я достал из сапога золотые камешки, руки тряслись, когда разворачивал тряпку:
– Вот, у меня есть еще. – Наклонился и положил возле весов.
Мужчина взглянул, пощупал камешки рукой и усмехнулся.
– Поздравляю, – сказал он.
Заключенные за моей спиной зашумели, послышалась ругань. Один одноглазый взбежал на настил, обошел солдат и выкрикнул:
– Это золото не только ему принадлежит, это несправедливо.
– А кому же?
– Всем! – сказал он и показал рукой в сторону остальных.
– И почему?
– Потому что он не своим трудом это добыл, просто ему повезло, можете оставить ему сто грамм, а остальное поровну разделите на остальных.
– Как же ты попал сюда, такой благородный?
– По несправедливости.
– Претензии не принимаются, в уставе написано, кто найдет, тот и сдает, – затем посмотрел на солдата, и тот ударом приклада согнал бунтаря с настила. Внизу его встретили криками и свистом. Солдаты насторожились, раздалось лязганье затворов, гомон сразу стих.
Мужчина поделил золотые камешки на три части и взвесил. Вышло пятьсот тридцать шесть грамм. Пока он подсчитывал цифры на бумажке, я сосчитал в уме и уже знал, что дела мои плохи.
– До килограмма не хватает трех грамм! – объявил наконец, мужчина и злорадно улыбнулся мне: – Так что до скорой встречи.
– Подели это золото! – кричал одноглазый. – Для тебя же лучше.
Заключенные озлобленно уставились на меня, было ясно, меня не ждало ничего хорошего. «Удушат», – подумал я.
Я не мог двинуться с места.
– Свободен, – мужчина со шрамом перестал улыбаться.
Что было делать?
– Иди! – Солдат прикладом ткнул меня в спину, я зашатался.
«Надо поделиться, другого выхода нет», – решил я, и почему-то мне вспомнился сон – Манушак улыбалась, сверкая золотыми зубами.
В этот момент на настил поднялся «Колыбельная». В руках он держал кожаный мешочек.
– Вот три грамма! – объявил он. – Кладу за него.
Он бросил мешочек на журнал.
– Тут намного больше.
Все это было настолько невероятно, что сначала я подумал, уж не свихнулся ли я, не кажется ли мне
