— Ты жуткий эгоист, — картинно вздохнула она.
— Очень может быть. — Он не выдержал, открыл дверь и шагнул в комнату. Она пошла за ним.
— Ради чего мы тогда живем, Николаша? Дети — это же наше будущее, наше богатство. Ведь все в нашей жизни ради них…
— Я так и понял вчера, когда ты заперла внуков в детской с нянькой. Потому что они тебя раздражали.
— Внуки — маленькие, от маленьких детей у меня делается мигрень, видишь, ты совершенно ничего не помнишь из-за своего эгоизма. — Она остановилась, потому что наконец-то увидела чемодан. — А это что такое, позвольте спросить? Мы что, разъезжаемся?
— Да, Тамара. — Он то ли устал, то ли осмелел настолько, что дерзнул ей подыграть: — Ты разве забыла? Ты вчера сама велела мне убираться. Почему бы я иначе спал в гардеробной?
— Ну, для спанья в гардеробной у тебя могла быть масса причин. — Она пристроила на тумбочку пустую чашку. — Начнем с того, что ты с этим… с вашим… со своим Леонидом опоздали! И не надо думать, что я ничего не помню! Несмотря на то, как я вымоталась вчера, сколько труда и сил вложила… Стоп. — Она остановила сама себя и нахмурилась, а потом ткнула в его сторону указательным пальцем. — Вы с твоим… с Леонидом собрались в отпуск! Ага?
— Молодец, — устало сказал он. — Сектор «приз».
— Но ты же оставишь мне денежек? — Она капризно выпятила нижнюю губу, как ребенок.
— Тамара, у тебя достаточно денежек. У тебя две платиновые карты. Твой собственный счет и доступ к нашему общему. Что тебе еще нужно? Я обещал вчера оплатить тебе поездку в Азию или куда ты там хотела — я оплачу. А сейчас, можно, я выйду и куплю себе кеды или кроссовки?
— Гляньте на него, решил форсить и молодиться? В паспорт свой посмотри. Тебе вредно ходить в такой обуви. Тебе даже в сандалии нужно класть ортопедические стельки. Ты вообще помнишь про свой возраст?
— Спасибо за заботу. Но мне хочется кеды. Я устал от деловой одежды и деловой обуви.
— Ах ты ж, мой бедняжка, ну, ладно, как скажешь. Тогда хоронить тебя буду в пижаме, — хохотнула она.
«Не дождешься», — подумал он, бросил ветровку в чемодан и попытался пройти мимо жены из комнаты.
— Никола-а-аш-а. — Она вдруг ухватила его за рукав и изобразила то ли трогательное, то ли соблазнительное лицо, но остатки туши вокруг глаз, отекшие с похмелья веки и спутанные волосы могли скорее напугать, чем вызвать у кого-нибудь умиление, не говоря уже о других чувствах.
— Что, дорогая? — Он попытался высвободить рукав из ее цепкой хватки.
— Оставь мне свою кредиточку, а?
— Зачем тебе моя кредитка, Тамара?
— Ну, мало ли, вдруг мне потребуется…
— Купить Вологодскую область?
— Нет, новую грудь!
— Тамара, у тебя какая-то навязчивая всплывающая идея с этой грудью. Ты вчера уже выпросила на нее денег.
— Да? Как хорошо. Ну все равно. Мне не хочется в твое отсутствие чувствовать себя бедной! Ты не представляешь, как это унизительно — чувствовать себя нищей. Ты же обещал мне, что я никогда и ни в чем не буду нуждаться! Ты клялся мне у алтаря.
— Тамара, мы женились в загсе, там не было алтаря, и никто не клялся. И ты в жизни не чувствовала себя ни бедной, ни тем более нищей, ты понятия не имеешь, что это вообще такое, ты никогда ни в чем не нуждалась и не нуждаешься. Двух карт тебе будет более чем достаточно. Ты сможешь сделать себе хоть три груди и прокормить в Азии — или куда вы там собрались? — всех азиатов в течение года. Я пошел, Тамара, все, прости, пока!
Он не стал слушать, что она еще ему скажет, быстро закрыл за собой дверь и передумал вызывать лифт. Он пошел по лестнице пешком, запретив коленке ныть, а сердцу — колотиться как бешеному, и думал только о том, что уже послезавтра они с его лучшим другом сядут в самолет и улетят отсюда. Подальше. Он достал из кармана телефон и набрал номер Леонида.
— Привет, старина! Ну что, готов к большим приключениям?
Если бы он только знал, насколько окажется прав.
Лидочка. Тогда
![]()
Две ночи, ложась спать, Лидочка клала Ленину перчатку под подушку. Засовывала руку в мех и так засыпала. Два вечера подряд она писала Лене письма. Подумаешь, только что расстались, она так сильно скучала, что села писать ему первое письмо, едва вернувшись с автовокзала, писала и улыбалась — представляла себе, что письма они получат уже вместе, вдвоем, ведь она совсем скоро тоже будет в Москве, рядом с Леней. А когда собралась запечатать письмо в конверт, вспомнила, что у нее нет его адреса: он еще не получил место в общежитии, так что пока не знал, где будет жить. Ну и ничего страшного, подумала Лидочка, она возьмет письма с собой и отдаст ему прямо на аэродроме в Москве, когда он ее встретит. Скажет: «А ну-ка, танцуй! Тебе письмо!» — и он ужасно удивится. Лидочка опять улыбнулась. Она вообще теперь все время ходила и улыбалась. Даже в то утро, когда мама стала собираться вести Мишеньку на злосчастную прививку, из-за которой и вышла вся эта досадная заминка с Лидочкиным отъездом.
Мама носилась по дому как фурия и командовала:
— Лида, где Мишенькина рубашка в клеточку? Не эта! Ты что, глупая? Байковую давай! На улице холодина, она мне тонкую сует! Головы у тебя нет, что ли?
— Хорошо, мама, сейчас найду байковую, — спокойно отвечала Лида и все равно улыбалась про себя.
— А бутылочку? Бутылочку ему взяли? Он же пить захочет! Да еще расплачется наверняка, они все там безрукие в этой поликлинике! Укол нормально не сделают. Андрей! Налей попить сыну, чего сидишь как истукан!
Папа сидел на кухне на табуретке у окна, смотрел на улицу и как будто никого не слышал и не видел.
— Андрей! Бутылочку мне подай! И печенье там было. Надо печенья с собой взять. Вдруг очередь, сидеть придется, ждать, Мишенька есть захочет. Лида!
— Да, мама?
— В очереди же вспотеет он, возьми сменную рубашку!
— Сейчас положу.
— Почему я должна обо всем думать? Ты что, сама не могла догадаться брату сменную рубашку положить?
— Я положу.
— Конечно, положит она! Сто раз надо обо всем просить! И платок носовой чистый чтобы был!
— Уже положила.
— Да какой ты положила? Ты что, не видишь, что это не тот? Возьми в шифоньере детский глаженый!
— Катя, может, хватит кричать? — наконец отозвался с кухни отец. — Что ты панику-то развела? Всего-то с ребенком на прививку сходить.
Мать резко развернулась на месте и уставилась на него.
— Смотрите-ка, кто тут заговорил? Сам — фьюить — и нет его! Умчался, крыльями не помахал! Взял бы да сам и сходил хоть раз с сыном на прививку.
— Я ходил. И не один раз.
— А сегодня прямо до зарезу надо тебе лететь!
— Катя, я работаю. Я нам деньги зарабатываю на жизнь. У меня такая работа. Я сегодня людей в больницу везу.
— А родного сына в поликлинику не можешь!
— Там посерьезней дела, чем прививка.
— В других, в нормальных домах тоже вон все работают мужики и каждый вечер дома!
— Так и я уже год с лишним почти каждый вечер дома.
— А до этого где крыльями махал? А? Может, расскажешь нам про Ейск? Или про Бийск?
— Катя, может, хватит? — тихо сказал папа, а у Лидочки внутри все сжалось. Она даже забыла, что только что внутри у нее все улыбалось. Зачем мама сейчас затеяла эту ссору?
— Это я сама решу, когда хватит! Скажи еще спасибо, что не выставила тебя! Чего расселся? На работу на свою шел, вот и иди.
— Так я позавтракать хотел. В других, нормальных домах жены мужьям завтрак готовят…
— Я сделаю, папочка! — Лидочка кинулась на кухню. — Хочешь яичницу? На сале? Как ты любишь. Я быстро сейчас поджарю.
— А ну, не вздумай! — вдруг крикнула на нее мать. — Пусть в Ейске своем завтракает. Мы опаздываем! Быстро бери сумку и коляску. Пойдем, Мишенька, пойдем, сыночек. Мы и сами справимся. А папочке твоему лишь бы хвостом вертеть.
Отец ничего не сказал, тяжело поднялся с табуретки, снял с крючка у вешалки фуражку и вышел из дома.
