Из странного сумасшествия мать могли ненадолго вытащить только бытовые проблемы, а они начались довольно скоро. Но если починить лестницу или отремонтировать старую плиту охотно вызывались друзья отца, то все остальные проблемы, как считала мать, должна была решать Лидочка. Оформлять документы, получать справки, заполнять квитанции, а главное — все оплачивать. И как-то, в очередной раз отправляя Лидочку платить за свет, мать сказала:
— А ты на работу выходить собираешься? Деньги-то у нас заканчиваются.
Лида онемела. Она не собиралась «выходить на работу». Она по-прежнему собиралась в Москву, она собиралась учиться и жить свою жизнь, несмотря ни на что. Она переживала, что до сих пор не сообщила Лене никаких подробностей. Через пару дней после похорон она хотела бежать на почту, чтобы отправить ему телеграмму, но вспомнила, что у нее нет адреса. Тогда она заметалась, не зная, что делать. К счастью, у них дома как раз топталась та самая Сима. Она-то и подсказала Лидочке, что людям без адреса телеграмму можно отправить до востребования на Главный телеграф, в Москве такой был, и что ее Леня непременно догадается пойти туда и забрать телеграмму или письмо. Лида вдруг в первый раз в жизни испытала к Симе такую вселенскую благодарность, что даже попыталась обнять ее безразмерные телеса, а Сима так опешила, что тут же полезла рыться в своей безразмерной же почтальонской сумке и вытащила оттуда голубой бланк телеграммы, который Лидочка быстро заполнила аккуратным почерком: «Папа погиб. Прилечу позже. Очень скучаю». Потом подумала и добавила: «Люблю». И протянула бланк Симе.
Она не собиралась устраиваться на работу, она хотела в Москву, но в голове застряли последние слова папы: «Маму с Мишенькой не бросай», — и Лидочка растерялась. Папа учил ее держать слово, папа учил принимать решения. Она не знала, что делать. Внутри было больно и пусто, и если бы не мысли о том, что в Москве ее ждет Леня, она бы не выдержала. Она не могла принять никакого решения и давала себе еще одну неделю, потом еще одну. Бесконечное вязкое серое время тянулось и затягивало ее в себя, лишая воздуха, лишая света. Мать по-прежнему каждое утро таскалась на кладбище с завтраком, а потом, вернувшись, начинала орать и командовать. Все колкости, гадости и оскорбления, которые раньше доставались отцу, теперь летели в адрес Лидочки; все, что раньше делал отец, обязана была делать Лидочка. И если вначале мать просто задавала вопросы, то теперь она требовала. Семье нужны деньги! Лида должна была обеспечивать мать и младшего брата. Поначалу Катерина еще надеялась на компенсацию, которую им пообещали «по потере кормильца», но денег все не было, потому что, как сказал худой человек в костюме: «В деле гибели вашего мужа много вопросов». Он однажды приходил к ним домой и долго обо всем расспрашивал, а вот на их вопросы отвечать не спешил. И к кому идти, они не знали. Лидочка хорошо знала Георгия Федоровича, местного милиционера, она училась в школе вместе с его дочкой, Жанной. Как-то вечером, когда мать окончательно «запилила» ее своими претензиями, она решительно постучалась к ним в дверь и сказала, что хочет поговорить. Сначала они долго пили чай, Жанна гордо рассказывала о том, что уже сдала один экзамен в педагогический, а Лида все буравила глазами ее отца. В конце концов тот поднялся из-за стола и махнул ей идти за ним во двор. Закурил, выдохнул густой дым.
— Тут такое дело, Лидок, — сказал он низким тихим голосом и заглянул ей за плечо убедиться, не подслушивает ли их кто-то из его семейства. — Экспертиза не нашла никаких неисправностей в самолете…
— Что это значит? — Сердце у Лиды вдруг тревожно заколотилось.
— Ну, что… Сначала ведь на Михалыча дело хотели завести о халатности, он же механик, что-то недосмотрел, выходит.
Лида от испуга отступила на шаг назад.
— Да… — протянул Георгий Федорович. — А ты не слышала разве? Он от нервов даже в больницу попал. Сильно переживал… Очень мы поэтому экспертизу ждали. И вот пришли результаты.
— Дядя Георгий, я совсем ничего не понимаю, — призналась Лида.
— Господи… Да как тебе сказать-то… В общем, с самолетом все было в порядке. Неисправностей не было.
— Но… Он же упал! Папа же разбился. Значит… Значит, была другая причина! Может, горючее закончилось — течь в бензобаке? Или птица попала в винт? Папа рассказывал, такое бывает.
Георгий Федорович смотрел на нее так, будто она сильно болела и ему было ее жалко, он кивал и ничего не говорил. Потом вздохнул и сказал:
— В общем, с Михалыча все обвинения сняли, дело закрыли. И… не будет компенсации, Лида.
— Как так, не будет? — задохнулась она, а Георгий Федорович затушил окурок о старую консервную банку и сказал:
— Ты иди домой, Лидок. Мамке скажи, мы с мужиками сделали, что могли и даже больше. Чтобы еще вам не пришлось за самолет… В общем, иди, Лидок. Ступай, милая.
Она пошла домой как во сне. Все в том же кошмарном сне, который начался тогда вечером со слова «беда» и никак не хотел заканчиваться — из него невозможно было выбраться. Она не хотела и не могла верить. О чем говорил дядя Георгий, может, она его не поняла? Конечно, она все не так поняла! Чтобы папа сам… Ее бросило в жар. Она прошла до конца улицы, а потом резко остановилась и посмотрела по сторонам. Она стояла как раз возле местной больницы. Пару минут потопталась на месте, потом поднялась по деревянным ступенькам, потянула на себя тяжелую деревянную дверь, зашла внутрь, вдохнула запах хлорки и слез, прошла к дежурной и спросила, где найти главного врача. Ей показали. Она прошла по коридору, зашла в кабинет, поздоровалась и сказала, что хочет устроиться на работу. Нет, у нее нет специального образования. Да, у нее есть аттестат. И золотая медаль. Главврач на минуту снял очки и внимательно оглядел худенькую решительную Лидочку. Потом переспросил, хорошо ли он ее расслышал. Она хотела устроиться на работу сюда, в местную больницу? Да. Без специального образования? Да. И она понимает, что он может предложить ей только место санитарки или уборщицы? Она понимает. Но… с аттестатом и золотой медалью? Может, она все-таки пойдет куда-нибудь учиться, ведь с ее данными перед ней распахнут двери лучшие университеты страны. Может, даже московские. Нет, Лидочка твердо знала, чего она хочет. Она приняла решение. Ей нужна работа, сказала она. Санитаркой ее вполне устроит.
Ей выдали серый халат, и она даже улыбнулась — сложно было подобрать одежду, которая больше подходила бы к одинаковым серым дням. Теперь у ее дней не было названий, они все были как один — бесконечный мучительный день. Она мыла, скребла, перестилала грязное белье, подмывала, выносила судна, иногда кого-то кормила с ложечки, слушала чьи-то истории, но как будто не понимала и половины происходящего, как будто ее занесло на чужой берег, где все говорили на непонятном языке и делали странные вещи, а как вернуться обратно в прошлое, к своим берегам, она не знала. То ли мосты сгорели, то ли все корабли отправились на другую сторону океана. Каждый день она возвращалась с работы, и на нее дежурно срывалась мать, Мишенька опять болел, капризничал, она все ждала, когда же он подрастет и будет ей хоть какой-то поддержкой и радостью, будет любить ее и гордиться старшей сестрой, а он рос и становился вредным злобным ребенком, и каждый раз кусался, царапал ее и выдирал волосы, когда она просто хотела его приласкать. Мать никогда не делала ему замечаний. Виновата во всем и всегда была Лида.
Единственное, что помогало ей держаться, — она очень ждала весточки от Лени. Он же должен был получить ее телеграмму! Она отправила ему еще пару писем и новую телеграмму со своим адресом, чтобы он ей написал. Но он молчал. По глупости она как-то пожаловалась матери — больше было некому, все ее подружки разъехались кто куда — кто поступать, кто замуж в соседние деревни или дальние города. Но вместо поддержки получила целый ушат грязи и злобы. Как будто мало ей было грязи на работе. Мать весь вечер самозабвенно орала о том, что все мужики одинаковы, что все изменяют, что все подлые и доверять никому нельзя, а потом пытала Лидочку, не было ли у них уже «чего», потому что если было, то… Лидочка не стала допивать чай, встала и ушла в свою комнату, достала из чемодана Ленину перчатку, легла на кровать и прижала ее к лицу. Из кухни еще долго доносились крики про «порченый товар» и «проклятых кобелей». А она лежала и думала, почему же он не пишет. Он не мог исчезнуть, узнав о том, что у нее случилось. Ведь если бы он знал…