— Гуляют… — вздохнул он завистливо. — А тут сиди с этим москвичом, шоб он пропал, — ворчал Петр. Опять опустил взгляд в кроссворд и медленно прочитал вполголоса: — Художник, рисующий на морские темы. Восемь букв, первая «мэ»..
— Маринист, — без энтузиазма подсказал Турецкий, которому до смерти надоело водить кистью по неструганым доскам забора.
Сержант старательно начал выводить буквы, негромко комментируя:
— Мо-ре-нист… Не пидходэ. А еще москвич… — пренебрежительно посмотрел он на Турецкого. — Так. Музыкальный инструмент, на котором любил играть Шерлок Холмс… Семь букв…
Турецкий решил немного поразвлечься и опять подсказал сержанту:
— Тромбон.
Сержант удивленно взглянул на Турецкого:
— Ты шо, сказывся? Скрыпка! Ну ни хрена не знаешь! И дэ ты только вчився?
Из открытого окна донеслись крики:
— По-здрав-ля-ем! По-здрав-ля-ем!
Кто-то невидимый дирижировал хором голосов, потому что они звучали слаженно, как будто перед этим долго тренировались. Потом опять раздался громкий хохот, звон бокалов, шумные пьяные крики.
— Кого это там поздравляют? — поинтересовался Турецкий. Все-таки любопытно, что это за гульба там такая развеселая. Если бы они еще и ему поднесли рюмочку… Голова прямо раскалывалась. Да хрен с два поднесут.
— У начальника нашего юбилей. Полтинник… Э-э-э, ты чего кисть бросил, моренист? — спохватился сержант.
— Закончил уже, — коротко ответил Турецкий, усаживаясь на вытоптанную траву и заслоняясь рукой от солнца.
Сержант прошелся вдоль забора, стал придирчиво его осматривать, наконец сделал заключение:
— Погано малюешь. Давай, бляха-муха, еще слой краски ложи.
— Это третий… — тихо буркнул Турецкий, не поднимая головы. Он рассматривал пятна краски на джинсах и рубахе. Руки тоже были в краске.
— Давай-давай! И цвет мэни шось не нравится. Розового добавь. Вин мэнэ успокаивае.
Он облокотился спиной об забор, нетерпеливо поглядывая на окно. Оттуда послышался крик: «Так! Штрафную ему! Не, не, полную ему!» Сержант непроизвольно сглотнул и посмотрел на часы.
— У мэнэ через тридцать минуть смена. Чтоб тут все было, как в Эрмитаже, блин…
Турецкий молча встал, принялся смешивать банки с краской в ведре, бормоча себе под нос:
— Сюда бы полгодика назад… С прокурорской проверкой. И так красиво их…
— Чего? — переспросил сержант, подозрительно косясь на Турецкого.
Тот дружелюбно улыбнулся в ответ:
— Красиво, говорю!
Из-за забора раздались автомобильные гудки. Сержант встал с табуретки и заглянул за забор.
— О! Цэ ж надо, таки люды пожаловали! — с уважением изрек он, да так и остался стоять, наблюдая за происходящим.
Турецкий тоже обернулся. За забором на пыльной дороге стояли две иномарки, одна из них с прицепом. Из машины вышли четверо рослых молодых мужчин в казачьей форме. Один из них открыл дверь прицепа и вывел под уздцы коня. Другой вытащил седло.
Во двор вывалилась целая компания милиционеров во главе с начальником отделения с красными, потными лицами, оживленные и веселые, некоторые были уже сильно поддатые. Когда казаки зашли в ворота, ведя за собой коня — гнедого красавца с длинной ухоженной гривой и богатым седлом на спине, мужчины обступили их, бурно выражая свой восторг. Всем хотелось погладить коня, одобрить подарок.
Начальник отделения обнялся с каждым казаком по очереди. Турецкий увидел знакомые лица. В одном из казаков он узнал парня, который приставал к девушке у сельпо, а второй… Несмотря на то что Турецкий был в вагоне-ресторане все-таки сильно пьян, он четко запомнил своего приятного собеседника. И собутыльника. И теперь при виде того, кто держал под уздцы горячего коня, у Александра непроизвольно сжались кулаки. Вот он, тот Олег, человек, из-за которого пришлось прыгать из поезда и чье имя почему-то заставляет умолкнуть каждого, кого Турецкий о нем спрашивал. Начальник подошел к коню, обнял его за шею, погладил гриву, полюбовался седлом. Его красное, возбужденное лицо лоснилось, губы растянулись в улыбке.
— Хорош, хорош… Ну, спасибо вам, хлопцы, удружили! Хорошего коня мне доставили.
Конь фыркнул, замотал головой, пытаясь освободиться от сбруи. Его копыта глухо стучали по утоптанной грунтовой дорожке. Все рассмеялись.
— Не сейчас, мой хороший, не сейчас! — ласково сказал ему начальник. — Какой казак сядет в седло после бутыля самогона?
Все опять рассмеялись, перебрасываясь шуточками.
— Ну шо, Олег, шо, Димон? Може, зайдете, выпьете с нами по чарочке? — пригласил начальник казаков.
Они заулыбались и замотали головами.
— Та не, Дмитрий Иванович, не можемо сейчас. Дела у нас…
Начальник повернулся к одному из милиционеров и приказал:
— Сашко, коня напувай, та швыдчэ.
Милиционер подскочил к коню, потянул его за уздцы. Конь нервно дернулся и заржал.
— Тихо ты! — сердито прикрикнул милиционер и потащил его за собой.
— Шо ты робишь? Ты ж ему пасть порвешь… А если бы тебя так? — Олег отобрал у милиционера поводья и ласково сказал коню: — Ну пошли, пошли за мной…
Он повел коня в сторону Турецкого, и Александр быстро отвернулся. Но Олег даже не взглянул на него. Он привязал коня возле колодца и заботливо проверил узел.
— Эй, Олежка, ты долго там? — позвал кто-то из казаков.
— Та вже йду, — отозвался Олег и на прощание погладил коня по холке.
— Ну, не грусти, Гнедко. Тебя тут не обидят. — Он протянул на ладони коню кусок сахара, и тот осторожно, одними губами взял его.
Машина засигналила, и Олег быстрым шагом почти побежал к ней.
Турецкий провожал машину взглядом: «О… Как тут все запущено. Куда же я попал?»
Конь стоял у забора и как будто что-то понимал, глядя вслед машине. К нему уже не спеша шел милиционер с ведром.
— На, пей, Гнедко, — поставил он ведро у ног коня и хитро прищурился, издав короткий смешок.
Любопытный Петро заглянул в ведро и удивленно спросил:
— Шо ты ему тут налыв? Где ты это взял?
Милиционер пьяно икнул и со смешком ответил:
— Пыво… Цэ ж им полезно. Ячмень же, едрить…
— Лучше бы мне принес, — с некоторой завистью произнес сержант.
Смена его еще не закончилась, и ему не терпелось подключиться к общему застолью. Он воровато оглянулся и прямо ладонями зачерпнул из ведра пиво. Турецкий изумленно смотрел на него. А сержант, утолив приступ жажды и тоски, уселся на табуретку и закурил, опять уткнувшись в кроссворд. Взгляд его упал на Турецкого, и он не преминул упрекнуть его:
— Все из-за тэбэ, байстрюк… Так бы гулял со всеми, а тут дывысь за тобой, как будто я самый крайний.
Он обиженно надулся и с досадой в голосе прочитал:
— Тоска по родине… Последняя «я».
Конь опустил голову в ведро и несколько раз шумно втянул в себя содержимое. Потом поднял голову, обеспокоенно заржал и натянул поводья.
— Заткнувся бы ты, алкаш… — раздраженно бросил сержант, подняв голову.
— Не кури, — миролюбиво посоветовал Турецкий. — Они дыма не переносят.
— А ты видкиля знаешь, хмырь городской? — огрызнулся недовольный сержант. — У тебе шо, свой табун?
— Знаю, книжки читал, телевизор смотрел, — спокойно ответил Турецкий, не желая вступать со своим конвоиром в спор. Он подошел к коню, стал его гладить, приговаривая: — Ах ты, мой красавец! Наверное, быстрый скакун, раз тебя подарили такому заслуженному человеку.
— Ты давай не отвлекайся, — буркнул сержант. На солнце его совсем разморило, душа требовала алкоголя, но опять зачерпнуть пиво испытанным способом после коня он брезговал.
— Ну чего ты… Тебе еще пять минут осталось сторожить меня. А я три года лошадей не видел. Дай поговорить с конем. Тебе что, жалко? — Турецкий опять погладил коня по крутому, лоснящемуся на солнце боку и заворковал: — Хороший… Хороший… Ноги ровненькие, бока какие у тебя крутые. Видно, хорошо за тобой хозяин ухаживал. А глаз какой бешеный! Видать, с норовом конек! Хороший…
Сержант хмыкнул и стал читать следующее слово, удивляясь про себя интересу москвича к коню. Ему-то самому кони были до лампочки. Вот корову бы хорошо, от нее польза, молоко парное. Кто-то говорил, что от парного молока, если его смешать с пивом, у мужика сила появляется, неутомимым он становится. Вспомнилась девка на календаре и ее наглые цыцьки. В городе таких навалом, в большом городе, Краснодаре. Степка Байда говорил — идешь по улице вечером, по центру, а они тебя прямо за руки хватают. За деньги можно любую выбрать. Станичные девки не такие, их отцы-матери на привязи держат. Только замуж выпускают. А на кой ему жинка? Ее кормить, одевать надо, дети пойдут — и на них одни расходы… Он вздохнул, представляя, сколько забот на него навалится, если он надумает жениться. В Тихорецке, говорят, живут две сестрички-невелички, легко на уговоры поддаются. Но им тоже надо бутылку поставить, конфеты в коробке… Все девки денег хотят. Вон даже Любка, соседка, над ним смеется, говорит: «Заработаешь на ресторан, свозишь в Тихорецк, так и быть, прогуляюсь с тобой по улице вокруг дома». А Ленка, Володькина племянница, хоть денег и не требует, нос воротит. И было бы чего! Ни кола ни двора, если бы не дядька, скиталась бы по чужим хатам… Да и внешне не из красавиц — нос маловат, брови негустые, все лицо в конопатинках, и за пазухой — как кот наплакал. Только ростом и вышла. А плечи, как у пловчихи. Соседка тетка Варвара говорила, что видела, как эта Ленка каждое утро руками размахивает, как мельница, зарядку делает. Где это видано, чтобы девка по утрам руками махала? Ей бы лопату в руки, нехай грядки копает. А так какая от нее польза? Книжки читать каждый дурак горазд. А ты вырасти картохи, чтобы и семью прокормить, и на базаре продать… Подумаешь, учительница! Вон Клавка Потапова тоже учительница, а вышла замуж за Алешку, не погнушалась, что простой работяга. Даже когда он поддатый на грузовике к дому подъезжает, бежит к нему со всех ног, на шею кидается. Вот это любовь…
