любишь, когда тут не живёшь. А вот когда живёшь — скукота, одна картошка да трава — летом косишь, зимой перебираешь…
— Не из одной картошки мир состоит, — ответил Гоша, — а кроме картошки много чего ещё есть: леса, поля… Люди.
— Да, — люди тут и вправду прекрасные, — саркастически заметил Мишка. — Тут вот несколько минут назад один прекрасный человек чуть нас всех не взорвал. Наверное, подумал, что мы замёрзли — отогреть хотел, добрая душа.
Гоша хмыкнул и ничего не ответил. Я лишь мысленно пожал Мишке руку — буквально с языка снял.
— Кстати, Васян, ты тоже крут, — Мишка повернулся ко мне. — Так ногой отпихнуть петарду! У Тёмки сейчас, небось, подгорает покруче, чем от бомбочки. Прямо даже на тебя не похоже, ты в последнее время какой-то везучий стал.
— Да, есть такое, — пробормотал я, смотря под ноги. — Повезло просто.
— Но все равно спасибо, Васян, — с чувством сказал Серый. — Было бы все не так весело, если бы не ты. Тёмка, конечно, придурок, и петардами он под Новый год и раньше, как семечками, кидался. Но вот чтобы прямо так — под ноги, у него раньше не было. Может, макароны на голове подействовали?
— Да ну тебя, — отмахнулся Мишка. — Всегда он таким был. Я в соседнем доме живу и знаю. Его только колония исправит.
Я посмотрел на Гошу, надеясь увидеть, как его лицо вытягивается и в глазах начинает сквозить понимание того, как сильно он ошибался, но так ничего и не увидел. Гоша продолжал невозмутимо идти рядом, как будто ничего не слышал. Значит так? Мне нельзя говорить, что Тёмка — зараза, а Мишке можно, и даже без всяких нотаций с мудрым видом?
— Прикинь, Мишка, а мне один мой знакомый трепал, что не такой уж Тёмка и придурок и что я просто его не понимаю. Что он не такая злобная зараза, а просто прикидывается. Он даже меня сравнивал с ним и сказал, что я ничем не лучше, — ехидно выдал я.
— Ну, значит, твой знакомый или плохо знает Тёму, или просто больной. Да любой в этой деревне, и даже в этом районе получше будет.
— Ну… Он не больной… — смутился я. — Просто в людях, я думаю, не разбирается. Он так-то, в общем, ничего… нормальный.
Гоша, молча слушавший наш диалог, снова хмыкнул и ничего не сказал. Я тоже не рискнул продолжить — мало чего там ещё выдаст Мишка, а мне потом и за него на сковородке жариться.
Мы некоторое время помолчали, потом Женька осторожно спросила:
— Гоша, а когда ты уезжаешь?
— Не знаю точно, — безмятежно ответил он. — может, ещё неделю побуду тут, отдохну. Работать весной совсем лень.
— Тогда, может, ещё раз встретимся? — несмело предложила Женька и тут же покраснела. — Я имею в виду, чтобы попеть. Мы могли бы в райцентре в клубе спеть. Тогда бы нас больше людей услышало.
— Можем и встретиться, — пожал плечами Гоша, — только, наверное, ближе к концу недели, у нас с Васей дел будет много.
Да какие, блин, у нас дела? Мог бы уже раз десять сказать, а не травить эти полунамёки.
— Не знаю, какие там будут дела, — тут же сказал Гоша как будто в продолжение разговора, но я опять залился краской, — но почему-то мне кажется, что важные.
— Ну если что, ты скажи Васе, он передаст Серёже, а он… Ты же мне позвонишь? — Женька с надеждой посмотрела на Серого, застав его врасплох.
— Позвоню, — выдавил он и затих. Было видно, что он хотел сказать что-то ещё, но не мог придумать. Но Женьке и этого было достаточно, она засияла и улыбнулась ему.
Мы дошли до поворота, дальше Серый, Мишка и Женька должны были идти прямо, а мы с Гошей — свернуть направо. После Гоши я пожал руку Мишке и Серому, помахал Женьке, и мы пошли домой.
Сначала мы шли в полном молчании, но потом я не выдержал и выпалил:
— Что случилось у меня дома? Какие такие дела?
— Пока все нормально, — спокойно ответил Гоша. — К вечеру узнаешь. Дорога у вас очень плохая, — ни к селу ни к городу добавил он вдруг, — ни пройти ни проехать из-за грязи.
— Ночью дождь сильный был, оставшийся снег растопило, вот дорогу и размыло. Так каждую весну у нас бывает, — я промолчал, надеясь, что Гоша все-таки скажет, что случилось дома, но тот молчал. — Ну и ладно, — обиженно проговорил я, поняв, что тот действительно ничего не скажет.
— Между прочим, — чуть помолчав, мстительно добавил я, — как ты заметил, не один я думаю, что Тёмка — та ещё зараза.
— Я знаю, что ты не один, — просто ответил Гоша.
— Знаешь? — переспросил я. — Значит, мне нельзя говорить, что Тёмка злой, а Мишке можно?
— Вася, пойми уже одну простую вещь — я не могу сказать, что тебе можно, а чего нельзя. Если ты хочешь именно этого, то позавчера ты не к тому обратился. Я никогда не говорил, что тебе нужно делать, я могу только посоветовать. И я советую тебе всего лишь перестать называть всех вокруг злыми и добрыми, ибо в жизни тебе это не поможет. Попробуй придумать другие слова, и тебе сразу станет легче воспринимать этот мир.
Я, готовый спорить до конца, тут же охолонул и сдулся. С ним вообще невозможно спорить!
— Невозможно, — ответил Гоша. — Потому что я — Творчество. Меня можно только принять или оттолкнуть, но не оспорить. Но ты можешь попробовать.
Я замолчал, сбитый с толку, не зная, что сказать.
— Ошибаешься, ты знаешь, что сказать, — так же безмятежно заметил Гоша. — Ты хотел поспорить о Тёмке. Давай смелее, не стесняйся.
Да, точно! Вспомнил.
— Ты говорил, что ты и на моей стороне, и на стороне Тёмки. Но ты же слышал — не только от меня, но и от Мишки сегодня, а ещё видел, как он нас сегодня чуть не взорвал, — он ненормальный! Почему ты на его стороне? Да любой из нас — из всей деревни почти — больше достоин…
— Чего?
— Ну не знаю… Твоей любви, например! Бог же есть любовь! А ты её тратишь на всяких там… Тёмок! Мы же лучше, чем он! — последнее получилось настолько по-детски, что я покраснел и заткнулся, не став продолжать свою выдающуюся речь.
Гоша промолчал, чтобы, кажется, дать мне время полностью насладиться своим возмущением, а потом медленно заговорил:
— Ещё один совет, Вася. Только ты встряхни голову, а то опять придётся все повторять. Никогда и ни с кем — запомни: никогда и ни с кем! —
