Неделя… всего лишь еще одна неделя с Уолтером! Слишком юная и неопытная, она не представляла, как сможет жить дальше.
Когда они вошли в ворота Инглсайда, Уолтер остановился в тени старых сосен и привлек к себе Риллу.
— Рилла-моя-Рилла, в Бельгии и Фландрии были такие же милые и невинные девушки, как ты. Ты… даже ты… знаешь, какова была их участь. Мы должны сделать все, чтобы такое никогда, пока существует этот мир, не смогло повториться. Ты ведь поможешь мне?
— Я постараюсь, Уолтер, — сказала она. — О, я обещаю, что постараюсь.
И когда она прильнула к нему и уткнулась лицом в его плечо, ей уже было ясно, что все решено. Там и тогда она смирилась с этим. Он должен уйти на войну… ее прекрасный Уолтер с его прекрасной душой, мечтами, идеалами. И она всегда знала, что рано или поздно это случится. Она видела, что эта разлука приближается… приближается… приближается… как видят черную тень тучи, набегающую на солнечный луг, быстро и неотвратимо. Ей было мучительно тяжело, но вместе с тем в глубине души она испытывала странное чувство облегчения: прошла та чуть заметная боль, в существовании которой она не желала признаваться самой себе. Теперь никто… никто не сможет сказать, будто Уолтер уклоняется от военной службы.
В ту ночь Рилла не спала. Вероятно, не спал и никто другой в Инглсайде, кроме Джимса. Тело растет медленно и постоянно, но душа растет стремительно и скачками. Она может достичь своего полного развития за один час. С той ночи душа Риллы Блайт была уже душой женщины — она обрела способность к глубоким переживаниям, силу и стойкость.
Когда пришел горький рассвет, Рилла поднялась с постели и подошла к окну. Перед ним росла большая яблоня, громадный пышный конус из розовых соцветий. Уолтер посадил ее много лет назад, когда был маленьким мальчиком. Над Долиной Радуг тянулась гряда облаков, о которую, как о берег, разбивались небольшие волны первого света утренней зари. Над этой грядой сияла далекой, холодной красотой одинокая звезда, все еще медлившая на небе. Почему в этом мире весенней прелести приходится так терзаться сердцам?
В следующую минуту Рилла почувствовала себя в чьих-то спасительных, ласковых объятиях. Это была мама… бледная, с огромными глазами.
— О, мама, как тебе удается выносить эту боль? — воскликнула Рилла.
— Рилла, дорогая, я еще несколько дней назад поняла, что Уолтер собирается записаться добровольцем. Так что у меня было время, чтобы… взбунтоваться, а потом постепенно смириться с неизбежным. Мы должны отпустить его. Это Зов более могучий и настойчивый, чем зов нашей любви… Уолтер откликнулся на него. Мы не должны делать еще тяжелее приносимую им жертву.
— Мы приносим большую жертву, чем он, — горячо воскликнула Рилла. — Наши мальчики жертвуют только собой. Мы жертвуем ими.
Прежде чем миссис Блайт успела ответить, в комнату заглянула Сюзан, никогда не обременявшая себя такими излишествами этикета, как стук в дверь. Глаза у нее были подозрительно красными, но она лишь сказала:
— Я могу принести вам завтрак сюда, миссис докторша, дорогая.
— Нет-нет, Сюзан. Мы все сейчас спустимся к столу. Вы знаете… что Уолтер записался добровольцем?
— Да, миссис докторша, дорогая. Мне вчера вечером доктор сказал. Я полагаю, что у Всевышнего свои причины допускать такое. Мы должны покориться и надеяться на лучшее, ведь все в жизни имеет свою хорошую сторону. Военная служба, возможно, хотя бы излечит его от увлечения стихоплетством, — Сюзан продолжала считать, что поэты и бродяги одним миром мазаны, — а это уже кое-что. Но, слава Богу, — пробормотала она чуть тише, — что Ширли еще слишком мал…
— Разве это не то же самое, как если бы вы благодарили Бога за то, что сыну какой-то другой женщины приходится идти воевать вместо Ширли? — спросил доктор, остановившись на пороге.
— Нет, не то же, доктор, дорогой, — сказала Сюзан с вызовом, взяв на руки Джимса, который открыл свои большие темные глаза и протянул к ней из колыбели свои пухлые ручки. — Не приписывайте мне слов, которые я никогда и не подумала бы произнести. Я простая женщина и не могу спорить с вами, но я не благодарю Бога за то, что кому-то приходится идти воевать. Я только знаю, что, похоже, кто-то непременно должен идти на фронт, если мы не хотим, чтобы нас всех сделали подданными кайзера. А теперь, погоревав и высказавшись, я соберусь с духом и, если не могу выглядеть вполне довольной, постараюсь выглядеть настолько довольной, насколько смогу, — заключила она, а затем, выставив в стороны костлявые локти и заботливо прижимая к себе Джимса, направилась вниз, в столовую.
Глава 15
Пока не убегут тени
— Немцы снова захватили Перемышль[69], — с безнадежностью в голосе сказала Сюзан, поднимая глаза от газеты, которую читала, — и теперь, я полагаю, нам придется снова употреблять его прежнее варварское название. Кузина София была здесь, когда пришла сегодняшняя почта, и, едва лишь услышала эту новость, издала вздох, который исходил из самых глубин ее желудка, миссис докторша, дорогая, а затем простонала: «Ах, я не сомневаюсь, что скоро они захватят Петроград». А я сказала ей: «У меня не настолько обширные познания в географии, как мне хотелось бы, но мне представляется, что от Перемышля до Петрограда довольно далеко». Тогда кузина София снова вздохнула и простонала: «Я разочаровалась в великом князе Николае»[70]. — «Постарайся, чтобы он об этом не узнал, — сказала я. — Он, вероятно, очень расстроился бы, а у него и без того сейчас полно неприятностей». Но сколько ни вкладывай сарказма в свои слова, подбодрить кузину Софию невозможно, миссис докторша, дорогая. Она вздохнула в третий раз и простонала: «Но русские стремительно отступают», а я сказала: «Ну и что из того? Им есть куда отступать, разве не так?» Но все равно, миссис докторша, дорогая, хоть я никогда и не признаюсь в этом кузине Софии, положение на восточном фронте мне не нравится.
Оно не нравилось никому, но все лето русские продолжали отступать… это выглядело как затянувшаяся агония.
— Я все спрашиваю себя, настанет ли такой день, когда я снова смогу ожидать прихода почты спокойно… о том, чтобы ожидать его с удовольствием, не может быть и речи, — сказала Гертруда Оливер. — Мысль, которая преследует меня днем и ночью, — удастся ли немцам полностью разгромить русских, чтобы затем бросить всю их восточную армию, окрыленную победой, на Западный фронт?
— Не удастся, мисс Оливер, дорогая, — ответила Сюзан, выступая в роли провидицы. — Во-первых, Всевышний не допустит этого, а во-вторых, великий князь Николай, хоть он и разочаровал нас в некоторых отношениях, умеет отступать как следует и организованно, а это весьма полезное умение, когда вас преследует германская армия. Норман Дуглас уверяет, что великий князь просто заманивает немцев в ловушку, и на одного убитого русского приходится десяток убитых немцев. Но, по моему мнению, у великого князя нет выхода, и он просто делает все, что в его силах, учитывая сложившиеся обстоятельства, точно так же, как делал любой из нас. Так что не надо ходить далеко и искать себе новые неприятности раньше времени, мисс Оливер, когда их и так уже полно возле самого нашего порога.
Уолтер уехал в Кингспорт первого июня. Нэн, Ди и Фейт также уехали, чтобы поработать в каникулы в городском отделении Красного Креста. В середине июля Уолтер вернулся домой — ему дали недельный отпуск перед отправкой в Европу. Все то время, пока брат отсутствовал, Рилла жила надеждой на эту неделю, и теперь, когда долгожданный отпуск начался, упивалась каждой его минутой, сожалея даже о тех часах, которые приходилось отдавать сну, — ей казалось, что множество драгоценных мгновений пропадает зря. Хоть и печальная, эта неделя была прекрасной, полной дорогих сердцу, незабываемых часов, когда они вдвоем с Уолтером подолгу гуляли, беседовали и молчали вместе. В эти дни он всецело принадлежал ей, и она знала, что он черпает силу и находит утешение в ее сочувствии и понимании. Было приятно знать, что она так много значит для него… сознание этого очень помогало ей в некоторые минуты, которые иначе были бы невыносимы, и давало ей силы улыбаться… и даже иногда смеяться. Когда Уолтер уедет, она, возможно, позволит себе искать утешение в слезах, но не сейчас, пока он здесь. Она даже не разрешит себе поплакать ночью, чтобы утром ее не выдали красные глаза.
В последний вечер отпуска они пошли вместе в Долину Радуг и сели на берегу ручья, под ветвями Белой Леди, где в давние безоблачные годы устраивались веселые пиршества. В тот вечер над Долиной Радуг раскинулся шатер необыкновенно великолепного заката; его сменил чудесный серый сумрак, слегка окрашенный светом звезд; а затем мир преобразило лунное сияние, скрывая одни предметы, обнажая другие, лишь намекая на третьи, ярко освещая одни маленькие лощинки и оставляя другие в густой, бархатистой тени.
