— Когда я буду «где-то во Франции»[71], — сказал Уолтер, глядя влюбленными глазами на всю эту, дорогую его душе красоту, — я буду вспоминать эти места, тихие, росистые, насквозь пропитанные лунным светом. Смолистый запах елей, покой этих серебристых заводей лунного сияния, «мощь холмов»… до чего красиво это сказано в Библии. Рилла! Взгляни на эти привычные холмы вокруг нас… холмы, глядя на которые в детстве мы пытались угадать, что ждет нас в мире, раскинувшемся за ними. Как они спокойны и могучи… как терпеливы и неизменны… как сердце женщины. Рилла-моя-Рилла, знаешь ли ты, чем ты была для меня в этот минувший год? Я хочу сказать тебе, прежде чем уеду. Я не пережил бы это время, если бы не ты — маленькое, любящее, верящее в меня сердце.
Рилла не решилась заговорить; она лишь осторожно взяла руку Уолтера и крепко сжала ее.
— И когда я буду там, Рилла, в том аду на земле, который создали люди, забывшие Бога, мысль о тебе будет помогать мне больше всего. Я знаю, ты будешь такой же смелой и терпеливой, какой проявила себя в этот последний год… Я не боюсь за тебя. Я знаю, что бы ни случилось, ты будешь Риллой-моей-Риллой… что бы ни случилось.
Рилла подавила слезы и вздох, но не смогла подавить легкую дрожь, и Уолтер понял, что сказанного достаточно. С минуту они молчали, давая друг другу обещание без слов, а затем он сказал:
— Ну, а теперь мы забудем о рассудительности. Мы заглянем в будущее… в то время, когда война кончится, когда Джем, Джерри и я вернемся походным порядком домой и когда все мы снова будем счастливы.
— Мы не будем… счастливы… так, как прежде, — сказала Рилла.
— Нет, не так. Никто, кого затронула эта война, никогда не будет счастлив точно так, как прежде. Но, я думаю, это будет счастье, которое мы заслужили. Ведь мы были очень счастливы, прежде чем началась война, правда? В таком чудесном родном доме, как Инглсайд, с такими папой и мамой, как наши, мы не могли не чувствовать себя счастливыми. Но то счастье было даром жизни и любви; оно не принадлежало нам по-настоящему… жизнь могла в любое время отобрать его у нас. Она никогда не может отобрать у нас то счастье, которое мы завоевываем сами, исполняя свой долг. Я осознал это с тех пор, как надел военную форму. Несмотря на то что порой я впадаю в прежнюю ошибку, заранее переживая еще не случившееся, и тогда меня осаждают мои прежние страхи, я чувствую себя счастливым с того майского вечера, когда сделал решительный шаг. Рилла, я прошу тебя очень заботиться о маме, пока меня не будет здесь. Ужасно, я думаю, быть матерью в эту войну… для матерей, сестер, жен и невест это самое тяжелое время. Рилла, моя маленькая красавица, ты тоже чья-нибудь невеста? Если так, скажи мне об этом, прежде чем я уеду.
— Нет, — сказала Рилла. Затем, стремясь быть абсолютно искренней с Уолтером в этом разговоре, который мог быть последним в их жизни, она добавила, отчаянно краснея в лунном свете: — Но если бы… Кеннет Форд… захотел, чтобы я…
— Понимаю, — сказал Уолтер. — А Кен тоже в военной форме. Бедная девочка, нелегко тебе во всех отношениях. Ну, а я ухожу, не оставляя здесь никакой девушки горевать обо мне… слава Богу.
Рилла бросила взгляд в сторону дома священника на соседнем холме. Ей было видно огонек в окошке Уны Мередит. У нее возникло искушение сказать что-нибудь… однако она тут же почувствовала, что делать этого не следует. Это был чужой секрет; к тому же она ничего не знала точно… только догадывалась.
Уолтер с грустью и любовью смотрел на все, что окружало его. Это место всегда было особенно дорого ему. Как весело было всем им здесь в доброе старое время. Призраки былого, казалось, ходили по тропинкам, испещренным пятнами лунного света, и весело выглядывали из-за покачивающихся еловых лап… Джем и Джерри, загорелые школьники, закатав штанины, удили рыбу в ручье и жарили ее на огне; Нэн, Ди и Фейт, очаровательные в своей улыбчивой, быстроглазой детской красоте; Уна, милая и робкая; Карл, сосредоточенно изучающий муравьев и жуков; грубоватая, острая на язык, добросердечная Мэри Ванс… и сам прежний Уолтер, что, лежа на траве, читал стихи или бродил по дворцам, созданным его фантазией. Все они были там вокруг него… он мог видеть их почти так же ясно, как видел Риллу… так же ясно, как видел однажды в последнем свете сумерек Крысолова, спускающегося со своей дудочкой в долину. И они, эти веселые маленькие призраки прежних дней, говорили ему: «Мы были детьми вчера, Уолтер… тебе предстоит сражаться за детей сегодняшнего и завтрашнего дня».
— Где ты, Уолтер? — с легким смехом воскликнула Рилла. — Вернись… вернись.
И Уолтер, с долгим вздохом, вернулся. Он встал и медленно обвел взглядом прекрасную, освещенную луной долину, словно для того, чтобы навсегда запечатлеть в уме и сердце все ее очарование… громадные темные конусы елей на фоне серебристого неба, величественную Белую Леди, верные Влюбленные Деревья, волшебство танцующего ручья, манящие к себе извилистые тропинки.
— Я буду видеть ее такой в мечтах, — сказал он и отвернулся.
Они возвратились в Инглсайд. Там уже были мистер и миссис Мередит и Гертруда Оливер, приехавшая из Лоубриджа, чтобы попрощаться с Уолтером. Все казались довольно бодрыми и оживленными, но в отличие от тех дней, когда на фронт уходил Джем, никто теперь не говорил о скором окончании войны. Они вообще не говорили о войне… хотя думали только о ней. Наконец они собрались вокруг фортепьяно и запели торжественный старый гимн:
— Бог — наш оплот из рода в род,Надежды свет благой,Убежище во дни невзгод,За гробом — дом родной.
— Мы все возвращаемся к Богу в эти дни переоценки наших ценностей, — сказала Гертруда, обращаясь к Джону Мередиту. — В прошлом мне не раз казалось, что я не верю в Бога… как в Бога… верю только в безличную Великую Первопричину, признаваемую учеными. Теперь я верю в Него… не могу не верить… нам не на что положиться, кроме Бога… положиться смиренно, полностью и безоговорочно.
— «Наш оплот из рода в род»… все тот же вчера, сегодня и во веки веков, — мягко отозвался священник. — Когда мы забываем Бога… Он помнит о нас.
На следующее утро на станции Глена не было толпы желающих проводить Уолтера. Это становилось обычным делом: одетый в военную форму молодой человек, чей последний отпуск кончился, уезжал первым утренним поездом. Кроме родных Уолтера, присутствовала только семья священника и Мэри Ванс. За неделю до этого Мэри, с застывшей на лице решительной улыбкой, проводила на фронт своего Миллера и теперь считала себя авторитетом по части того, как следует вести себя при прощании с солдатом.
— Главное — это улыбаться и вести себя так, будто ничего особенного не происходит, — наставляла она обитателей Инглсайда. — Все парни терпеть не могут, когда кто-нибудь распускает нюни. Миллер сказал мне, чтобы я даже не появлялась возле станции, если буду реветь. Так что я заранее выплакалась, а под конец только сказала ему: «Удачи, Миллер! Если ты вернешься, то найдешь меня прежней, а если не вернешься, я всегда буду гордиться, что ты пошел на войну, и, что бы ни случилось, смотри, не влюбись там в какую-нибудь француженку». Миллер торжественно обещал, что не влюбится. Во всяком случае, когда он в последний раз видел меня, я улыбалась — шире некуда. Право слово, у меня потом до конца дня было такое ощущение, словно мое лицо накрахмалили, заложили на нем, как складку, улыбку и выгладили.
Несмотря на советы и пример Мэри, миссис Блайт, проводившей Джема с улыбкой, не удалось изобразить на лице такую же при прощании с Уолтером. Но хорошо было уже то, что никто не заплакал. Понедельник вышел из своей конуры и сидел у ног Уолтера, энергично постукивая хвостом по доскам платформы всякий раз, когда Уолтер обращался к нему, и доверчиво глядя в его лицо, словно говоря: «Я знаю, ты найдешь Джема и привезешь ко мне».
— Пока, старина! — бодро сказал Карл Мередит, когда настало время для последних прощальных слов. — Передай им там, чтобы держались и не унывали — скоро и я подоспею на подмогу.
— Я тоже, — немногословно добавил Ширли, протягивая брату свою смуглую, крепкую ладонь. Сюзан услышала его, и ее лицо вдруг сделалось очень бледным.
Уна спокойно пожала руку Уолтеру, глядя на него печальными, задумчивыми темно-голубыми глазами. Впрочем, глаза Уны всегда казались печальными. Уолтер склонил красивую черноволосую голову в фуражке и поцеловал Уну теплым, дружеским поцелуем брата. Он никогда не целовал ее прежде, и на один миг лицо Уны дрогнуло. Оно непременно выдало бы ее, если бы кто-нибудь обратил на нее внимание. Но никто ничего не заметил; проводник кричал: «Посадка окончена!» и все старались выглядеть радостными. Уолтер обернулся к Рилле. Она больше не увидит его, пока не начнет день дышать прохладою и не убегут тени…[72] и она не знала, настанет желанный миг в этом мире или в том, что ждет за гробом.
