– Ты, – боцман хватает одного из матросов за плечо, – давай туда.
Бедолага, получив должное ускорение, отлетает к ближнему столику, споткнувшись о какое-то ведро. Его встречает дружный хохот.
Сол получает «прописку» одним из последних. Боцман определяет его к столу у самого бака. Четверо за столом встречают его молчанием и хмурыми взглядами. Двое из них, как видно, старые моряки, с кожей темной, задубевшей от ветра и соли, тяжелыми серьгами в ушах и татуировками, покрывающими тела до самой шеи и кистей. Двое других – совсем еще молодые ребята, не старше восемнадцати. В их глазах Эд явственно различает испуг.
– Здорово, – кивает Сол, ищет взглядом место, где сесть. Широкое деревянное ведро с веревочной ручкой кажется ему вполне подходящим. Перевернув его, он садится.
– В этом котле нам харч приносят, салага, – сорванным голосом хрипит один из «старших». Нос его переломан пополам, от края рта, как уродливая улыбка, уходит к уху длинный шрам. – Убери с него свою задницу.
Эд не спешит выполнять приказ, внимательно глядя на сослуживцев. Как себя поставишь с самого начала, так к тебе и будут относиться потом.
– Я не шучу. Вставай.
Медленно поднявшись, Эд переворачивает котелок. Скосившись, смотрит в него. Изнутри чистый, ухоженный. Похоже, и правда для еды.
– Я – Хорст, – произносит моряк без лишней помпы. – Это – Ридж, а эти двое – Ратта и Дилвинт.
– Сол, – кивает Эдвард.
– Ты, Сол, садись прямо на пол. С твоим ростом так удобнее всего выйдет. Я гляжу, ты первый раз на корабль попал?
Врать смысла нет – раскусить такую ложь даже последнему матросу труда не составит.
Эд отвечает коротким кивком:
– Бывал на одном клипере, только недолго.
– Силой, гляжу, тебя Бог не обидел, – усмехается Хорст. – Это хорошо. Пригодится. Отдыхай пока – наша вахта через час. Наверх погонят – палубу драить. Ты небось и святого камня в руках еще не держал?
Эд садится на пол, прислонившись спиной к лафету. Из-под пушки недовольно пищит крыса, слышно, как дробно стучат ее лапки по дереву палубы. Качка усиливается. Не самое приятное ощущение. Кажется, что доски шевелятся, словно конечности туго связанного чудовища, силящегося вырваться. От тяжелого застоявшегося воздуха першит в горле. Здесь пахнет всем и сразу – потом, грязью, испражнениями, гнилью…
Сол прикрывает веки. Проходит всего мгновение – и тут же его будят выкрики и шум. Кто-то без всяких церемоний пинает Эда ногой в бок.
– Вставай! – Это Хорст. – Первая собачья вахта! Наша, стало быть. Вставай! Мидшипмен увидит – не пожалеет.
Эд, чувствуя, как ломит от боли затекшие мышцы, поднимается на ноги. Выкрики становятся ближе, и вместе с ними приближается трусливая, показная суета. Матросы подскакивают, спешно оправляются, мечутся по палубе, бегут к люкам. Через это столпотворение, как раскаленный нож сквозь масло, движется мидшипмен – парень лет тринадцати с по-детски пухлым личиком и серыми злыми глазами. В руках у него – кусок веревки в палец толщиной с тремя узлами на конце. С ним нет никого – ни морпехов, ни старшин. И все же движение его вызывает волну физически ощутимого страха.
– Ригстоун, чтоб его море взяло, – шепчет Эду на ухо Ратта. – Злой, что твой бес.
Первое морское правило, которое выясняет Сол, – на военном корабле матросы шагом не ходят. Сол вслед за остальными бежит по палубе, согнувшись и защищая голову руками, таранит подвешенные к потолку мешки, спотыкается о канаты. Лестница, люк, первая орудийная палуба. Там снова крики мидшипменов, лестница, еще один рывок вверх – и соленый, пропитанный запахом мокрой парусины воздух заполняет легкие. Пронзительный свист боцманской дудки режет уши.
– Хорст! – хрипит боцман, выплюнув дудку. – Ты знаешь, где ведра и святые камни. Чтоб до обеда шкафут сиял, как бальная зала! Молодой пусть не филонит, – он оборачивается к Солу, – а то я лично обновлю ему шкуру. Чего встали?! За дело!
У фальшборта стоят четыре ведра. Хорст ловко вяжет к одному веревку, бросает за борт, потом осторожно тянет вверх. Снегопад усиливается – крупные хлопья налипают на лицо, лезут в глаза. За первым ведром отправляется второе. Ридж достает откуда-то четыре камня, каждый размером с толстую книжку.
– Святой камень, – ворчит он, пихнув один в руки Солу. – Смотри за Раттой.
Молодой матрос скидывает ботинки, упрятав их под парусиной, закатывает штаны и падает на колени. Макнув камень в ведро, он принимается скоблить им палубу, сдирая с досок темный налет.
– Новобранец, – окликает кто-то Сола. – Не стой! Драй палубу!
Обернувшись, Эд видит офицера в брезентовом плаще, заложившего руки за спину и с прищуром глядящего на него. Не желая неприятностей, Сол послушно падает на колени и принимается возить камнем по доскам. Офицер подходит и становится прямо над ним, следя за работой. С десяток матросов, как обезьяны, лазают по мачте прямо над головой Сола. Дурно становится от одной только мысли о том, каково им там. На высоте в десять – пятнадцать метров ветер должен быть посильнее. Офицер недовольно кривится:
– Паршиво драите, мистер…
– Сол, – подсказывает Хорст.
– …мистер Сол. Учитесь у своего товарища и работайте усердно, если не желаете быть наказанным.
Эд опускает взгляд в палубу и начинает резче тереть пористым камнем влажные доски. Опытный Ратта держится ближе к фальшборту, где есть хоть какая-то защита от ветра и снега. Солу же достается средняя часть, почти у мачты, где на него с рей и парусов падают снежные комья. Уже через час от этой работы он впадает в некий транс – от тяжелого труда ему жарко, от сырого снега – холодно, пальцы на руках одеревенели, лицо задубело от ветра, промокшая одежда, соприкасаясь с разгоряченной кожей, вызывает ощутимую боль. Когда в очередной раз отбивают склянки, и Хорст с Риджем и Раттой поднимаются на ноги, он не сразу соображает, в чем дело.
– Вставай! – Хорст хватает его за руку и удивительно легко поднимает с колен. – Обед! Давай в трюм!
Они спускаются вниз, и в сухом тепле Эду становится совсем дурно. Его бросает в озноб, тело бьет крупная дрожь. Его буквально доносят до столика, стаскивают одежду и всей толпой растирают.
– А на вид был крепкий! – бросает запыхавшийся Ридж. Хорст фыркает:
– Я б на тебя поглядел, просиди ты, избитый в хлам, два дня в «корзине». А он еще и полтора часа на палубе оттарабанил. Квотермастер, скотина, плащей нам не выдал. Я и сам чуть живой.
Сола заворачивают в какие-то тряпки. Появляется Дилвинт, в руках у него то самое ведро, полное бурой массы, похожей на густую глинистую грязь. Над ведром поднимается пар, пахнет прогорклым жиром и чем-то еще, кислым и едким. Матросы достают тарелки, квадратные, из дерева. Они отполированы так, что палец, проводя по поверхности, не ощущает даже малейшей щербины. Дилвинт большой ложкой на длинной рукояти раскладывает варево по тарелкам. Оно похоже на пудинг, вроде тех, что готовят на Западном краю к большим праздникам.
Когда в тарелку перед ним плюхается порция исходящей паром еды, Сол понимает, как сильно он хочет есть. Не задумываясь о том, из чего и как это приготовлено, он начинает поглощать пищу с отчаянным напором. Желудок сводит от боли, в голове запоздало всплывает что-то о долгом голодании и завороте кишок… Но через несколько секунд боль успокаивается, и по телу расходится приятная истома. В пудинге попадаются рубленые овощи и жесткие куски мяса. Эд замечает, что остальные разбирают принесенные Дилвинтом галеты и стучат ими по столу. Взяв свою, он понимает почему: галета вся изъедена личинками. Резким ударом он выбивает пару из них и смотрит, как, белесые и жирные, они извиваются на столешнице.
– Ударь еще, – советует Ратта, – а потом замочи в воде. Эти штуки на сухую тверже камня.
Слышится свисток боцмана, и Дилвинт снова куда-то исчезает.
Матросы едят не спеша, с чувством. На Сола, прикончившего порцию в пять минут, смотрят неодобрительно. Старые матросы разделяют пудинг, доставая оттуда кусочки мяса и овощи и оставляя их на краях тарелки. Покончив с остальным, они едят их медленно, старательно разжевывая, закусывая размоченными в воде галетами. Опустевшие тарелки они тщательно вылизывают, не оставив и крошки. Пока трапеза не оканчивается, они не произносят ни слова. Еда поглощает их целиком.
– Мясо дают только на ужин, – говорит Хорст, отставляя тарелку. – Так что ешь его вдумчиво. Правда, мясо сушеное, его день перед варкой вымачивают. Когда варится – бурой пеной берется. В пене собирается весь жир. Будешь на камбузе – пену не ешь. Отрава это. Ее потом собирают и канаты смазывают. Кто по глупости ест, долго не живет.
– А что ваш… наш капитан? – спрашивает Сол. Сытость немного упорядочила мысли, и он уже оценивает ситуацию. Если удастся поговорить с Данбреллом, можно предложить ему долю на фабрике. В его праве списать моряка на берег…
