– Ты развратная…
– Да, конечно, – шептала она, сползая на ковер. Она кусала губами молнию на его брюках. Он не протестовал.
Потом, стянув с него брюки и трусы, она взяла его в рот, но ненадолго – только для того, чтобы он стал достаточно влажным для ее собственного удовольствия.
– Иди сюда, туда, где ты нужен, – говорила она, стаскивая его на ковер. Ее глаза горели, губы пересохли. Она скидывала с себя одежду и оставалась только в кружевных трусиках да тоненькой полоске лифчика. – Потрогай, – говорила она, кладя его руку на свой золотистый бугорок, – все влажное, все тебя ждет. – И она скидывала с себя все и ложилась на него, прижимаясь всем своим длинным телом.
– Пососи их, – говорила она и подставляла ему свои теплые маленькие груди. И он целовал их – одну, затем другую, пока соски не становились твердыми, а она не приходила в крайнее возбуждение.
– Трахай меня, трахай! – почти кричала она. Ее волосы становились влажными от пота, а губы растягивались в безумную улыбку. На самом деле это не он трахал Миранду, а она его. Чтобы усилить удовольствие, она внезапно отстранялась от него, ложилась рядом и тихо водила головой по мохнатой груди. «Могут ли два человека, – думал он в такие минуты, – быть так близки телом и так далеки душой?»
Но вот она вновь возобновляла игру.
– Да, да, – мычала она, теряя голову от собственных действий и движений. Управляя им, словно лихая наездница, она все быстрее приближалась к апогею. А что же доставляло удовольствие ему в этом грубом, необузданном сексе? Только одно. Глядя в полуоткрытый рот жены в момент оргазма, он понимал, он был абсолютно уверен в том, что он – единственный мужчина, который может дать ей такое удовлетворение. Нет, это была не любовь. Эти сеансы долгих физических развлечений нельзя было даже назвать «занятие любовью». Это было нечто из сферы противоестественного, грешного, что-то вроде кровосмешения. Они немилосердно друг другом пользовались. Оба были жестоки и грубы, как животные. Но, в конце концов, они оба получали то удовлетворение, в котором нуждались.
Единственная разница между ними заключалась в том, что для Миранды этого было недостаточно. Такая сдержанная на публике, она была очень страстна и нетерпелива в постели.
– Я хочу, чтобы меня пососали, – говорила она ему буквально минут через пять. – Я хочу, чтобы мне пососали…
– О, Боже! Миранда от кого ты набралась таких слов? – спрашивал Джесон, но тут же спешил остановить ее: – Нет, не надо, не говори мне, кто он. Я не хочу этого знать.
Да, Джесон отлично понимал, что он не единственный ее мужчина. Были, безусловно, и другие, и он почувствовал это, чуть ли не с первых дней их совместной жизни. Он знал, что они есть, но его совершенно не волновало, кто они и как их зовут. Он просто ощущал их присутствие, иногда даже улавливал их запах, исходивший от Миранды – какой-то чужой запах. Любовники Миранды были словно ее духи. Их присутствие было едва заметным, но в то же время постоянным. Она меняла их часто, что называется, как перчатки, находя себе нового мужчину, вероятно, только потому, что ей хотелось каких-то неиспытанных ощущений. Но всех этих мужчин, сколько бы их ни было, Миранде все равно было недостаточно. Все равно она нуждалась в Джесоне, и он это прекрасно понимал.
Джесон и не помнил уже, когда он в последний раз заходил в ту комнату для гостей, где была теперь спальня Касси. Да и заходил ли он туда вообще? Он так привык к изысканным запахам в комнате Миранды – к сладким, дразнящим ароматам ее духов, ароматам роз, геоцинтов и других цветов, – что простой запах пудры и новых туфель в комнате Касси почему-то наполнил его сердце радостью. Их окружала темнота. Только слабая полоска света с улицы позволяла разглядеть предметы, находившиеся в комнате: мягкое кресло, стол из вишневого дерева, на котором аккуратными стопками лежали книги и газеты, двуспальная кровать, накрытая простым клетчатым пледом, без того огромного количества маленьких подушечек, предназначения которых Джесон никогда не понимал, маленький ночной столик с настольной лампой и маленькой фотографией в серебряной рамочке. И все. Никаких бесконечных прибамбасов, что сопровождали по жизни Миранду. Никаких композиций из искусственных цветов. Никаких фарфоровых статуэток.
Стояла такая тишина, что он слышал, как бьется его собственное сердце. Или, может, это билось не его, а ее сердце? Он целовал ее белый холодный лоб, напоминавший ему чистое, прохладное озеро, одному лишь ему известное. Он целовал ее переносицу, восхищаясь при этом изящной формой ее прямого носика, в меру длинного, королевского. Это был тот самый классический нос, который не меняется даже тогда, когда его обладательнице стукнет восемьдесят. Целуя ее подбородок, он впервые задумался над тем, насколько сексуальным может быть именно подбородок. Он никогда не видел раньше такого подбородка – маленького, изящно очерченного, с едва заметной ямочкой.
Он целовал ее губы.
– Может, мы… – сказал он, с наслаждением вдыхая ее аромат. Она не пользовалась духами, но ее запах просто сводил его с ума: это был запах теплой кожи, чистых волос и чего-то еще – глубокого и необъяснимого. Он подумал, что, должно быть, так пахнут чистые белые простыни, которые сушатся ранней весной на солнце. Этот запах перенес его в детство и напомнил все то хорошее, что было тогда. Это был аромат Рождества. Он ни на минуту не хотел выпускать ее из своих объятий.
– Ты считаешь, мы поступаем благоразумно?
– Нет, – прошептал он ласково. – Конечно же, нет. Но я думаю, ты еще слишком молода, чтобы быть благоразумной.
– Я… А ты? Ты понимаешь, что делаешь?
– Да, – твердо ответил он. Еще никогда и ни в чем он не был так твердо уверен, как в этом. Он понял это сразу, как увидел ее: она та самая. Она, а не Миранда. Отнюдь не Миранда. Если бы он встретил тогда, раньше, сразу двух сестер, то с самого начала выбрал бы Касси. Он совершил колоссальную ошибку, но судьба милосердна: ему предоставлена возможность ее исправить. Неужели это правда? Нет, не может быть! Он понимал, что не заслуживает такого счастья. Прошло всего несколько недель со смерти Миранды, и Касси так скорбит по ней. Он сознавал, что зашел слишком далеко, что предает память жены. Но он ничего не мог с собой поделать. Он хочет этого. Касси должна принадлежать ему. Еще ни одну женщину в своей жизни он так не жаждал. Но вдруг внезапная мысль отрезвила его: а с чего он взял, что Касси согласится отдаться ему? А что, если она к этому еще не готова? Он как можно осторожнее взял ее ладонь в свою – он готов был, если надо, отпустить ее, отступить.
– Все зависит от тебя. Ты хочешь этого? Касси целовалась в своей жизни со многими мужчинами. Ей всегда нравилось это ощущение: тепло губ мужчины, одновременность дыхания, внезапное прикосновение языка к языку. Но поцелуи Джесона были чем-то совершенно другим. Да, ощущения те же, но осмысливались они как-то совершенно иначе. Глубже, серьезнее. Еще в тот раз, во время их первого поцелуя, Касси сразу поняла, что они охвачены какой-то такой страстью, которую ни он, ни она не в силах остановить. Или осознать. Так должно быть, и все тут. Поэтому вопрос Джесона – ты хочешь этого? – рассмешил ее: они оба во власти силы, с которой бесполезно бороться, и возможности выбора у них нет.
