него были не частыми. Однако если случались, Евгений становился неузнаваемым.
— Юра ты себе и представить не можешь, что с ним происходит, — говорила мне Наталья Михайловна. — Тебе это лучше не видеть.
Я, конечно, не видел. Может по этой причине, многого не понимал и к жене Евгения Станиславовича относился предвзято, порой даже пытался ее обвинять. Я считал, что она пропустила критический момент начала развития болезни, когда все еще можно было исправить, но Наталье Михайловне было не до него. Он был сам по себе. Она сама по себе.
Мой друг вышел из больницы преждевременно, не долечившись. Кустина негодовала. Она в тот же день позвонила мне по телефону, ища поддержки:
— Юра, Евгений не прошел полный курс лечения, — кричала Ната в трубку. — Его сорвали. И кто? Ты не поверишь? Отец — Станислав Александрович. Женя пожаловался ему на невыносимые условия в больнице, тот приехал и забрал его. Я, не смела даже подумать, что подобное может случиться. Зачем тогда я платила большие деньги? Я Фокова не возьму. Дети: Женя и Лариса не его родные — пусть и зовут его папой, он не их отец. Ты это хорошо знаешь. У меня есть выбор.
Что я мог ей ответить. Я согласился, но при этом сказал ей, что Женя для нее не только человек, с которым она живет, но еще и друг. Если она может товарища бросить в беде — пусть бросает. Но тогда и я ее брошу. «Ты мне уже не будешь другом», — вот были мои последние слова Кустиной.
Наталья Михайловна приняла Женю. Я его навестил. Побыл всего ничего: минут пятнадцать-двадцать. На мои вопросы Женя отвечал просто: «да», «нет». Мне было трудно смотреть ему в глаза, он меня не видел. Я тяжело расстался с другом. Наталья Михайловна вышла меня проводить. Я остановился на лестничной площадке в ожидании лифта. Кустина вдруг бросилась ко мне, прижалась и с мольбой в голосе принялась шептать:
— Я не знаю, что мне с ним делать? А вдруг все начнется сначала. Это он сейчас спокоен — его напичкали транквилизаторами. Их действие закончиться и что тогда? Как вспомню его бешенные на выкате глаза, звериные крики и пляски в голом виде среди ночи, мне дурно становиться… Я, я боюсь его! Ты заходи к нам, не забывай? Хорошо?
— Хорошо. Я буду приходить! Ты на меня можешь положиться! — ответил я.
Бюллетень у Евгения истек, и он отправился на работу. Коллектив его принял без проблем. Им не было известно его заболевание. Первое время Фоков был незаметен, но скоро поведение Евгения Станиславовича стало резко меняться. Он приходил на работу, располагался в углу комнаты за столом, включал настольную лампу, и подолгу сидел, не двигаясь над бумагами. Если к нему кто-то обращался из товарищей или коллег ответы его были несуразными. Начальник негодовал.
— Ну, что с тобой? — спрашивал он. — Не молчи, Ответь! — Но Евгений Станиславович тупо смотрел вниз, в землю.
Начальник не понимал его. Фоков был усидчивый, толковый работник. Что могло с ним такое произойти? Он проверял документы и возвращал их Евгению Станиславовичу назад на повторное рассмотрение. А это выводило Фокова из равновесия. Он любое противодействие со стороны коллег воспринимал в штыки. А однажды мой друг так разъярился, что принялся рвать на себе одежду и сбрасывать ее на пол. Евгения Станиславовича связали, позвонили Наталье Михайловне на работу и вызвали скорую помощь.
Врачи оказали ему первую помощь и Кустина забрала Евгения Станиславовича домой. Дома Наталья Михайловна напичкала мужа снотворным и уложила в постель. И сама чтобы успокоиться также приняла несколько таблеток. Дней несколько снотворное выручало мужа и ее саму, но после оно перестало действовать. Приступ можно было отодвинуть на час-два не более. Его время буйства приходилось на часы, когда Наталья Михайловна спала. Евгений пугал детей. Они носились, скрываясь от него, по комнатам и кричали противными, ужасными голосами.
Не выдержала толстая, крикливая соседка, живущая под ними этажом ниже. Она однажды встретилась с Натальей Михайловной и налетела:
— Я, уже какую ночь не могу заснуть от ваших воплей. Что вы себе позволяете? Разве так можно? Еще что-либо подобное, и я иду в милицию, пусть там с вами разбираются! — сказала она и уже, уходя в сторону, прошипела: — Напьются, понимаешь и куролесят! Не допущу безобразия! Я найду на вашу семейку управу!
Вздорить с соседкой Наталья Михайловна побоялась, вызвала скорую помощь и тут же отправила Евгения Станиславовича в больницу. Затем на обратном пути домой она заехала к матери Фокова — Лидии Ивановне и попросила ее чтобы в процесс лечения никто не вмешивался.
— Хорошо! — ответила ей Лидия Ивановна. — Но ты должна знать, что подле меня Женя был нормальным. Вот так. Ему, да будет тебе известно, нужна была другая женщина. Но разве нас сыновья слушают.
Лидия Ивановна переживала о судьбе сына и в болезни винила не только Наталью Михайловну, но и Станислава Александровича своего бывшего мужа.
Она понимала, что Жене необходим особый уход и спокойная размеренная жизнь. Там у Кустиной такой жизни не могло быть. Она принимала Евгения нормального, здорового, а больной человек он никому не нужен. Толка от него никакого — одни только убытки и еще необходимость отдавать ему драгоценное время на уход в часы прогресса болезни.
— Парень остался без поддержки отца — не раз говорила она мне, — отсюда все неприятности. Хорошо, что я у него есть! Иначе бы он совсем пропал.
Однажды я, беспокоясь о друге, позвонил Наталье Михайловне. Я рассчитывал, что Евгений из больницы уже вышел, и находиться дома. Но дома его не оказалось. Трубку подняла дочка Кустиной и сказала:
— Дядя Юра, а папа сейчас живет у бабушки Лидии Ивановны. Мама его туда отправила. Вам позвать маму? — спросила она.
— Нет-нет Женя, не нужно. Я хотел поговорить с твоим папой! — и я повесил трубку.
Мне было тяжело. Наташа бросила Евгения. Когда-то он мечтал, хотел быть с нею всю свою жизнь. И вот один. Пусть формально не один рядом находиться Лидия Ивановна, но она не заменит ему тех отношений, которые у него были с Кустиной до его болезни. Из больницы Евгений Станиславович вышел тихим, безропотным, как ребенок, человеком. У Натальи Михайловны уже были дети, и брать еще одного великовозрастного дитя, она не пожелала.
Прошло время, и Фокову дали группу. Он стал инвалидом. Государство назначило ему пенсию. Она была небольшой. Евгений Станиславович одно время пытался даже подрабатывать, но город его утомлял. Он мог выходить
