На собрании Сулла выступил коротко. Когда собрание окончилось, еще не стемнело. Немало нашлось желающих перейти вместе с Суллой мост и вернуться в Тридентум, где находился штаб Катулла. Как раз в это время Катулл сам созвал людей, чтобы обсудить положение, и был очень озабочен отсутствием второго командующего. Тут и появился Сулла.
– Я просил бы соблюдать пунктуальность, Луций Корнелий, – холодно бросил Катулл. – Садитесь. Переходим к обсуждению атаки завтрашнего дня.
– Прошу прощения, но рассиживаться мне некогда, – Сулла был без кирасы, но в кожаных доспехах. Из оружия при нем были меч и дротик.
– Если у вас есть более важные дела, можете идти! – у Катулла вытянулось лицо.
– Никуда я не уйду, – улыбнулся Сулла. – Дела мои – здесь. И главное из них такое: завтра не будет никакой битвы, Квинт Лутаций.
Катулл Цезарь вскочил:
– Не будет битвы? Это почему?
– Потому что поднялся мятеж, а я – зачинщик. – Сулла выхватил меч. – Войдите, центурионы!
Никто из собравшихся в комнате не произнес ни слова. Катулл Цезарь был слишком зол, остальные – солидарны с мятежниками, так как никто из них не жаждал предполагаемой битвы. Семьдесят центурионов вошли и встали по обеим сторонам от Суллы, оставив узкий – фута три – проход между собой и людьми Катулла, оттеснив тех к стене.
– Вас бы на Терпианскую скалу! – прошипел Катулл.
– Ну уж! – Сулла убрал меч в ножны. Солдаты – не скот, чтобы без объяснений вести их на бойню. К чему идти на смерть, когда приказано победить?
Было ясно, что сказать Катуллу нечего. С другой стороны, он был слишком горд, чтобы опуститься до невнятных торопливых объяснений, и слишком уверен в своем праве не отвечать вовсе. Он только холодно молвил:
– Это переходит всякие рамки. Луций Корнелий.
Сулла кивнул:
– Согласен. Но нам действительно нечего делать в Тридентуме. Завтра кимвры найдут сотни обходных путей по горным склонам. Вы – не спартанец, Квинт Лутаций. Вы – римлянин! Не странно ли, что вы вспомнили именно Фермопилы и спартанцев, а не примеры из нашей истории. Разве вы не читали, как Катон Цензор использовал тайные тропы, чтобы окружить Антиоха? Или для вас Катон не пример, ибо ниже вас по рождению? Я же восхищаюсь им, а не Леонидом и его слугами, дружно погибшими. Спартанцы хотели умереть, чтобы задержать персов, пока греки не подготовят флот в Артимиунуме. Здесь все иначе, Квинт Лутаций. Все – иначе! Греческий флот разгромили, Леонид погиб ни за что. А повлияли ли Фермопилы на исход греко-персидских войн? Нет, конечно. Потом греческий флот победил при Самомисе – но для этого не понадобились Фермопилы. Скажите честно: вы предпочитаете безрассудное упорство Леонида стратегическому дару Фемистокла?
– Вы неправильно оцениваете ситуацию, – грубо прервал Суллу Катулл, чувствуя, что репутация его рушится под натиском рыжего смутьяна.
– Нет, Квинт Лутаций, это вы ошибаетесь, – возразил Сулла. – Ваша армия стала сейчас моей – по праву мятежа. Когда Гай Марий прислал меня к вам, у меня был лишь один приказ: сохранить армию до тех пор, пока Марий не возьмет ее под свою опеку. Но сначала он должен разбить тевтонов… Гай Марий – главнокомандующий, я лишь выполняю его приказ. Когда его приказы расходятся с вашими, я выбираю не ваши приказы, а его. Поэтому битва отменяется, вечером армия снимается с места – до битвы, где будет больше шансов на победу.
– Я поклялся, что ни один германец не ступит на землю Галлии. Я не хочу выглядеть лжецом.
– Решение это не ваше, Квинт Лутаций, так что вы своей клятвы не нарушите.
Квинт Лутаций Катулл Цезарь был одним из тех сенаторов старой закалки, которые отказывались одевать золотое кольцо в знак сенаторства; вместо него он носил древнее железное кольцо – спутник обычного гражданина. Когда он величественно ткнул рукой в людей, заполнивших шатер, на его указательном пальце сверкнул простой металл. Присутствующих это впечатлило больше, чем блеск золота.
– Оставьте нас, – обратился к ним Катулл. – Подождите снаружи. Я хочу поговорить с Луцием Корнелием наедине.
Центурионы повернулись и вышли, за ними последовали солдатские трибуны, личное сопровождение Катулла и старшие легаты. Когда Катулл и Сулла остались одни, Катулл тяжело опустился в кресло.
Он находился в безвыходном положении, и знал это. Гордыня привела его к Афесису; не гордость за Рим или за армию, а гордыня, которая сначала побудила его поклясться, что ни один германец не ступит на землю Италии – а теперь заставляла стоять на своем до конца. Чем дальше поднимался он по долине, тем отчетливей понимал, что ошибся. Однако гордыня не позволяла ему открыто признать свою неправоту. Чем выше он поднимался в горы – тем ниже падал его дух. Дойдя до Тридентума, он вспомнил о Фермопилах – хотя, конечно, ничто здесь не напоминало Фермопилы – и принял решение сложить здесь голову, спасая тем самым свою гордыню. Он превратит Тридентум в Фермопилы! Гибель в бою с превосходящими силами противника… Гонец, сообщи в Рим, что здесь мы полегли, послушные приказу! Какой торжественный момент, а затем – памятник, поклонение, бессмертие.
Появление кимвров укрепило его решимость, однако тут вмешался Сулла – и всему конец. Катулл и сам заметил террасы, образовавшие гигантскую лестницу на зеленых склонах гор и понимал, что кимвры без труда обойдут римскую армию. Отвесных скал не имелось – всего лишь узкая речная долина, неудобная для развертывания армии, поскольку склоны уходили слишком резко вверх, что лишало возможности любого, даже простейшего, маневра.
Чего он не мог себе представить – это как выпутаться из этой истории, не потеряв лица. Поэтому поначалу мятеж Суллы показался ему выходом: теперь Катулл мог бы все свалить на Суллу, предать зачинщиков суду за измену – всех, начиная с Суллы и кончая последним центурионом. Однако эта мысль тешила его всего несколько минут, поскольку он сообразил: мятеж – это, конечно, преступление серьезное, особенно в военное время, но когда в этом мятеже он один оказался против всех командиров /ни один не поддержал его, ни один не воспротивился мятежу/, в глазах Рима он предстал бы не в лучшем свете. Если бы не Арозио! Если бы Сципион и Маллий Максим не опозорили звание командующего в глазах народа!.. Нет, обвиняя мятежников, он сам и пострадает, тогда – конец карьере, а, может, и жизни. Ведь в суде, где разбирают дела о государственной измене, председательствует Сатурнин!
Постепенно Квинт Лутаций Катулл немного пришел в себя и расслабился:
– Я не хочу больше слышать о мятеже, Луций Корнелий. Зачем вы сделали это прилюдно? Пришли бы ко мне лично… И мы решили бы все проблемы наедине.
– Не думаю, Квинт Лутаций, – резко ответил Сулла. – Если бы я пришел к вам один, вы посоветовали бы мне заняться своими делами. Вам необходим был урок.
Катулл стиснул зубы; он презирал себя.
– Вы слишком долго служили у Гая Мария. Такое поведение недостойно патриция.
Сулла так сильно хлопнул по коже доспехов, что зазвенели металлические подвески.
– О, ради богов, забудьте давнюю ненависть. Квинт Лутаций! Тошнит меня от этого! Прежде чем высказываться о главнокомандующем, позвольте напомнить вам: в том, что касается армии, он подобен александрийскому светильнику – одного такого хватит, чтобы осветить весь дом! Вы – такой же военный как и я! Разница в том, что я-то изучал эти науки при свете такого светильника!
– Этого человека переоценивают! – процедил Катулл.
– Вовсе нет! Можете скрипеть зубами, сколько угодно, но Гай Марий – воистину Первый Человек в Риме! Пусть он и из Арпинума родом.
– Удивляюсь я, что вы так его поддерживаете. Но обещаю, Луций Корнелий, я никогда не забуду этого.
– Не сомневаюсь, – с усмешкой ответил Сулла.
– Советую вам, Луций Корнелий, изменить свою позицию в ближайшие же годы. Иначе вы не станете претором, а тем более консулом!
– Спасибо за откровенность, – живо откликнулся Сулла. – Но с чего вы это взяли? Однажды вы придете ко мне за поддержкой… – Сулла хитро посмотрел на Цезаря. – Однажды – и вы это знаете сами – я стану Первым Человеком. Самым высоким деревом в мире. Как Гай Марий. У таких высоких деревьев есть особенность – их никто не срубает. Если они и падают – значит сгнили изнутри.
Катулл не ответил, поэтому Сулла привстал с кресла и наклонился, чтобы плеснуть себе немного вина.
– Теперь, что касается мятежа. Не надейтесь, что вам удастся изобразить нас преступниками.
– Я совершенно не знаю вас, Луций Корнелий, но за последние пару месяцев я получил достаточное представление о вас, чтобы понять, что вы привыкли и умеете делать все по-своему. – Катулл рассматривал свое сенаторское кольцо, будто мог почерпнуть там вдохновение. – О мятеже и речи не будет, – он шумно сглотнул. – Я издам приказ поворачивать назад. Но – на одном условии: слово «мятеж» я не желаю больше слышать.
