Я откланялся.
Пико, который все это время маячил в коридоре, подвел меня к двери Виталя. Когда я позвал Виталя по имени, он откликнулся тихим, полным отчаяния голосом. Я попросил его не бояться. Я видел призрак, и скоро его тайна будет раскрыта.
После чего я спустился в небольшую спальню с расписанными стенами и, хотя сгорал от любопытства, сейчас же повалился на кровать и крепко заснул.
Проснулся я с первыми лучами солнца. Мне снился Анканок. Мы сидели с ним рядом в каком-то уютном местечке, беседовали, и он говорил, так и лучась обаянием:
— Ну разве я не объяснял тебе? Миллионы душ затеряны в системах, где царят боль, горе и бессмысленность. Нет никакой справедливости, нет милосердия, нет Бога. Никто не видит, как мы страдаем, кроме нас самих. «Духи используют тебя, питаются твоими переживаниями, нет ни бога, ни дьявола…»
И я спокойно ответил ему в маленькой спальне — или ответил себе.
— Есть милосердие, — проговорил я шепотом. — И есть справедливость, и еще есть Тот, Кто видит все. А над всем этим есть любовь.
11
Когда я пришел, все приглашенные уже собрались в обеденном зале злосчастного дома. Призрак буйствовал в погребе, время от времени испуская душераздирающие вопли и рыки, разносившиеся по всем комнатам.
Я сразу же заметил, что синьора Антонио сопровождают четыре вооруженных стражника, застывшие позади его стула во главе стола. Старик выглядел отдохнувшим и решительно настроенным, даже торжественным в одеянии из черного бархата, со склоненной головой и сложенными, как будто в молитве, руками.
Никколо казался чудесным образом исцелившимся, и я первый раз увидел его в обычной одежде, если, конечно, одежду этой эпохи можно назвать обычной. Молодой человек был с головы до ног в черном, как и его отец, как и Виталь, сидевший рядом и смотревший на меня с робостью.
Отец Пьеро устроился в конце стола, рядом с ним, по правую руку, находились еще два священника и какой-то человек с кипой бумаг, чернильницей и гусиным пером, который, разумеется, больше всего походил на секретаря. На грандиозном резном буфете стояли многочисленные блюда с едой, а кучка перепуганных слуг, включая и Пико, жались к стенам.
— Сядь сюда, — обратился ко мне синьор Антонио, указав место справа. Я повиновался.
— Хочу еще раз заявить, что я возражаю! — произнес отец Пьеро. — Возражаю против этого завтрака с призраками или как еще его можно назвать! Дом необходимо подвергнуть экзорцизму, и я готов немедленно приступить.
— Довольно препираться, — произнес синьор Антонио. — Я теперь знаю, чей дух обитает в доме, я расскажу вам, кто он такой и почему его душа не находит покоя. И я потребую от вас, чтобы ни единое слово, произнесенное в этой комнате, не вышло за ее пределы.
Священники с большой неохотой обещали синьору Антонио молчать, однако я видел, что они вовсе не считают себя связанными словом. Хотя, наверное, это не так уж и важно.
Из подвала по-прежнему доносился грохот, и я снова решил, что призрак катает по полу громадные бочки с вином.
По жесту синьора Антонио стражники закрыли двери обеденного зала, сделалось немного тише, и Антонио заговорил:
— Позвольте мне начать с далекого прошлого, когда я был юным флорентийским студентом и вкушал при дворе Медичи всевозможные радости жизни, не зная меры, поэтому я совсем не обрадовался, когда во Флоренцию явился неистовый Савонарола. Вы знаете, кто это такой?
— Расскажи нам, отец, — попросил Никколо. — Мы столько раз слышали это имя, но на самом деле не знаем, что происходило в те времена.
— Тогда, как и сейчас, у меня было множество друзей из числа иудеев. Я дружил с учеными флорентийскими евреями, и в особенности с одним учителем — он помогал мне переводить медицинские трактаты с арабского, которым этот великий наставник владел в совершенстве. Я преклонялся перед ним, как вы, мальчики, преклонялись перед своими учителями в Падуе и Монпелье. Учителя звали Джованни, и я был в огромном долгу перед ним за ту работу, какую он делал для меня. Мне постоянно казалось, что я плачу ему слишком мало, потому каждый раз, когда он приносил мне прекрасно составленный манускрипт, я сейчас же отправлял его к печатнику, и книга расходилась по моим друзьям, чтобы они тоже могли читать и наслаждаться. Надо сказать, что через меня переводы и комментарии Джованни распространялись по всей Италии, а он работал очень быстро, крайне редко допуская в тексте какие-либо ошибки.
Но получилось так, что благополучие Джованни, моего доброго друга и собутыльника, стало зависеть от моей протекции, когда пришли святые братья и своими проповедями стали настраивать народ против иудеев. И от меня же зависело благополучие и единственного сына Джованни, Лионелло, который тоже был моим лучшим другом и компаньоном. Лионелло и его отца я любил всем сердцем.
Вы ведь знаете, что в наших городах каждую Страстную неделю происходит одно и то же. Двери всех еврейских домов наглухо запираются с Великого четверга до Пасхального воскресенья, главным образом для защиты самих иудеев, а не для чего-то еще. И после того как сказаны все проповеди, в которых евреев клеймят именем убийц Христа, молодые оболтусы разбредаются по улицам и швыряют камни во все дома иудеев, какие попадаются им на пути. Евреи сидят по домам, спасаясь от нападок, и дело редко заходит дальше пары разбитых окон. Когда же Светлое воскресенье минует и народ снова успокаивается, все возвращаются к повседневным делам, иудеи выходят из домов, вставляют новые окна, и все обо всем забывают.
— Да, нам это известно, и мы уверены, что они получают по заслугам, — проговорил отец Пьеро, — потому что они действительно убили нашего Господа Иисуса Христа.
— Давайте не будем приписывать это преступление нынешним иудеям, — возразил синьор Антонио. — Во всяком случае, нашего Виталя ценят врачи самого папы, и среди его пациентов много римских богачей и их домочадцев, они счастливы, что их лечит именно он.
— Может быть, вы поясните, какое отношение Страстная неделя имеет к здешнему призраку? — вернулся к теме отец Пьеро. — Это привидение какого-то иудея, который считает себя несправедливо обвиненным в убийстве Христа?
Синьор Антонио саркастически сверкнул на священника глазами. И совершенно неожиданно из подвала донесся такой чудовищный грохот, какого нам не доводилось слышать до сих пор.
Лицо синьора Антонио было сосредоточенно и серьезно. Он глядел на отца Пьеро едва ли не с презрением, но не спешил отвечать. Отец Пьеро был потрясен и разгневан этим грохотом, точно так же как и другие священники, пришедшие с ним. На самом деле потрясены оказались все, включая и меня. Виталь вздрагивал от каждого нового звука, несущегося от подвала. Двери во всем доме хлопали, как будто от мощного сквозняка.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
