В этом смысле (не делать лишних усилий) Мариэтт могла бы действовать с еще большим успехом. Но если следовать в расположении вещей в доме строгому распорядку, то иной раз это просто во вред. Я боюсь, правда, что-либо утверждать с уверенностью из-за того, что моя жена весьма обидчива, когда я касаюсь этих вопросов, а кроме того, сразу становишься похож на инженера-проектировщика, который явился уже после того, как все строительство было закончено; я чувствую себя даже в некоторой мере сообщником Мариэтт, задетым, как и она, тем, что какие-то предметы валяются где попало, и радующимся парадному порядку, который успокаивает взгляд, но возмущает разум. В сущности, разве это не бессмыслица ставить всю посуду в буфет, стоящий в столовой, и каждый раз ходить туда, чтоб взять нужное блюдо; не к чему также засовывать все белье в одно место, в этот самый бельевой шкаф, только для того, чтоб любоваться аккуратно сложенными стопками.
Но как ни говори, а все же эстетика полностью господствует над логикой, даже у самой жалкой домохозяйки. Это в ее честь Мариэтт готовит круглые торты, хотя эту округлость долго нужно выравнивать, а четыре удара ножа легко сделали бы торты квадратными. Во имя той же эстетики Мариэтт превратилась в рабу футляров, из которых она два раза в день вынимает чайные ложечки, чтобы потом снова уложить обратно. Эстетические идеалы руководят моей женой и когда она не желает разрознивать мебель своего кухонного гарнитура и садится на неудобные табуретки, вместо того чтобы сесть на обычный стул со спинкой — тогда и поясница не устает, и все перед тобой на обычном уровне. Во имя той же эстетики Мариэтт вытирает всю посуду полотенцем, ибо она думает, что это чище, аккуратней и более похвально (тут уже мы затронули этику), чем обдавать тарелки кипятком и ставить в сушилку. Во имя той же эстетики она водворяет в глубь стенного шкафа ведро с педалью, половую тряпку, мусорный бак — вещи, которые употребляются очень часто, и в то же время оставляет для всеобщего обозрения красивый медный таз, хотя в нем самое большее два раза в год накипает пенка варенья.
Тревожным признаком бывает внезапное появление на виду разных ужасных предметов, например, вантуза для прочистки уборных (которая по временам возвещает о себе отвратительным хлюпаньем), тогда сомненья нет: наверняка у Мариэтт не было ни одной минутки, чтоб запрятать подальше этот гнусный предмет, или же она устала до изнеможения.
А дни идут за днями.
Как следуют друг за другом листки моих записных книжек, которым я остался верен и где я отмечаю не только часы своих деловых встреч, но и в двух-трех словах основные события моей частной жизни.
С тех пор как я получил аттестат зрелости и завел эти записные книжки, их накопилось штук пятнадцать в ящике моего письменного стола. Я, конечно, не претендую на то, чтоб они повествовали о многом. Когда-то я рисковал, пускаясь в опасные комментарии (такие, как классификация девушек двумя цифрами). Увы, для жены моей и общность имущества, и супружеская близость границ не имеют. Раз я вошел в ее жизнь, то и она считает естественным войти в мою жизнь, все знать досконально, о чем я думаю, как идут мои дела, какие у меня проекты. Она не вскрывает моих писем, но ждет, что после прочтения я передам их ей (так же как она передает мне свои письма). Не постесняется спросить:
— Дорогой мой, покажи мне свою записную книжку. Отказать не решаюсь. И вот она, сидя рядом, невозмутимо перелистывает страницы и шепчет:
— Во вторник? Нет, ты занят… В среду? Я не могу, пойду в магазин… Вот пятница подходит, в шесть часов у тебя последняя деловая встреча. Мы смогли бы пообедать у Турсов.
Машинально она перелистывает еще одну-две страницы и восклицает:
— Это просто немыслимо! Гарнье, двадцать тысяч. Ну Абель, ведь все твои коллеги запросили бы вдвое больше.
Ничего от нее не скроешь. Она знает мои пристрастия, мой метод сокращений: маленький флажок означает улицу Лис, башня — улицу Тампль, где под номером 3 есть башня, которая принадлежала ордену тамплиеров. Весы — Дворец правосудия, они могут быть нарисованы и перекошенными, когда я не доволен судебным приговором, кедр — «Ла-Руссель», наше поместье, издали узнается по этому дереву. Сокращение M со звездочкой — Мариэтт в хорошем настроении, или же M с черной точкой — Мариэтт сердита. Она это оспаривает:
— Вот уж неправда! В тот раз именно к тебе невозможно было подступиться.
Она без всякого затруднения и без возмущения разгадала довольно простую шараду, где был верблюд и цифра 13, что напоминало о завтраке с тетушкой Мозе. Она даже расшифровала памятную запись, наспех сделанную шариковой ручкой в тот вечер, когда у Гимаршей состоялось торжество в честь восемнадцатилетия младшей дочки Симоны, родившейся под знаком созвездия Девы и ставшей одной из самых озорных девчонок у нас в Анже. Увидев знак Зодиака, означающий Деву, под вопросом, Мариэтт взорвалась:
— Да что ты об этом знаешь? Симона немного пошаливает, это естественно в ее возрасте. У тебя слишком богатое воображение. Можно подумать, что ты это говоришь с досады, самому-то пошалить нельзя.
С того времени я стал осторожней. Даже пользуясь шифром, ничего не комментирую. Забываю отметить и некоторые факты, например, встречу с Одиль. Но тщательно записываю другие, например, день рождения моей мамы: кстати, в этот день Мариэтт не подумала даже взять в руки перо и поздравить ее. В нашем стеклянном доме само молчание и то прозрачно.
Иногда я сую нос в свои старые записные книжки, чтобы сравнить прошлое и настоящее. Достаточно просмотреть наугад десять каких попало листков до 1953 года, и сразу видно, какая у меня была жизнь — фейерверк!.. Среди всяких заметок, относящихся к началу адвокатской деятельности, записаны там и сям названия книг, итоги спортивных матчей, даты конгрессов, намеченных путешествий, названия спектаклей, планы поездок в Париж, в Нант, к морю, в «Ла-Руссель», концерты, балы, отдых и рыбалка у берегов Луары, дискуссии, интересные фильмы в киноклубе. Все время что-то происходило, намечалось, менялось, сколько было знакомых девиц, друзей, новых имен.
Если же заглянуть в одну из недавних записных книжек, контраст сразу бросается в глаза. Неделями, месяцами, кроме летнего отдыха (впрочем, столь похожего на прошлогодний), люди, места, темы, дела, даже самые срочные, почти не меняются. Вроде юридического путеводителя (типа Боттена) — перечисляются фамилии адвокатов, судей, секретарей суда, поверенных по делам, судебных исполнителей, городских нотариусов. Здесь и полный набор клиентов. Нечто вроде ежегодника, начиненного адресами, номерами телефонов. Нечто вроде памятки. Здесь и родственники — целый каталог, в котором фамилия Гимаршей повторяется десять раз против одной из моей родни. Эта записная книжка — свидетель ритма семейной жизни: ветряная оспа, ангина, еженедельный обед на улице Лис, раз в месяц завтрак у мамы в «Ла-Руссель», ежемесячные опасения Мариэтт, визиты дяди Тио, Жиля, супругов Туре, сроки платежей, возвращение из отпуска, приглашения (редкие), приемы у нас (редкие), воскресные прогулки и даже ссоры (М., с двумя черными точками).
Короче говоря, регистрация банальных будней, день за днем.
1960
Шестое января.
Мариэтт исполнилось тридцать. Она уже давно, предчувствуя приближение этой даты, с ужасом говорила:
— Не с чем поздравлять меня, не хочу принимать поздравления.
Потом передумала:
— Ну что поделаешь, все равно! Отказаться от празднования глупо, настроение еще больше испортится.
Да разве я не знаю ее, черт возьми! Разве она в состоянии лишить своих родственников пирушки, отнять у них возможность заменить хлеб сдобной булочкой? Значит, будем веселиться. День рождения — в будни, посреди недели, но нельзя же закрыть магазин, уйти из банка или суда по такой причине. Само собой разумеется, перенесем на воскресенье, так удобнее всем. А кроме того, чтобы избавить Мариэтт в ее праздник от дополнительной нагрузки, празднество устраивается у тестя и тещи. Собирают «всех, всех» (восклицает мадам Гимарш), а точнее говоря, тех, кого Никола (на своем собственном языке, который у нас все больше входит в употребление) прозвал: бабуль, дедуль, теть Арлетт, теть Симон, теть Габ, дядерик, мамуль, папуль с двумя детками и дядя Тио (родственников с моей стороны он не величает ни дедуль, ни бабуль, и мне кажется это более уважительным, хотя жене моей, без сомнения, такие отношения представляются сухими).
