Более короткой речи от этого достопочтенного старца я еще не слышал.
Слегка пожав плечами, Менелай направился к лагерю Агамемнона. Слуги его волокли Политоса по песку, за ними следовали Нестор, я и все, кто слушал сказителя.
Жирный Агамемнон, раскрасневшийся от вина, все еще восседал на троне среди сокровищ Трои. Как только Политос появился перед ним, короткие пальцы царя впились в ручки кресла. На каждом его пальце – даже на больших – поблескивали кольца.
Сказитель трепеща склонился перед великим царем, с гневом смотревшим на небритого, лохматого и тощего старика.
– Ты рассказываешь обо мне всякую ложь! – рявкнул Агамемнон.
Политос напрягся и, оторвав взгляд от земли, обратился к великому царю:
– Это не так, великий царь. Я старый сказитель и говорю лишь то, что видел собственными глазами или слышал своими ушами.
– Ты распространяешь грязные домыслы, – пронзительно взвизгнул Агамемнон. – Ты врешь о моей жене!
– Если бы твоя жена, господин, была честной женщиной, я не оказался бы здесь вообще. Я бы сейчас сидел в Аргосе на торговой площади и, как всегда, рассказывал повести людям.
– Не трогай мою жену, – осадил его Агамемнон.
Но Политос настаивал:
– Великий царь, ты – высший судья в своей земле, самый честный и справедливый. Все знают, что происходит в Микенах… Кого ни спроси. И твоя пленница Кассандра, царевна Трои, предсказывает…
– Молчать! – рявкнул великий царь.
– Правду не скроешь, сын Атрея. Неужели ты считаешь, что сумеешь избежать участи, которую уготовила тебе судьба?
Теперь Агамемнон уже дрожал от гнева. Вскочив с кресла, он сошел на землю и остановился перед Политосом.
– Держите его! – приказал он, вытаскивая из-за пояса кинжал, рукоять которого была усыпана драгоценными камнями.
Стража схватила Политоса за хрупкие руки.
– Эй, сорока, я заставлю тебя молчать, разлучив со лживым языком! – злобно закричал царь.
– Остановись! – закричал я, проталкиваясь вперед.
Агамемнон взглянул на меня, и его маленькие поросячьи глазки вдруг приняли беспокойное, едва ли не испуганное выражение.
– Этот человек служит мне, – проговорил я. – Я сам накажу его.
– Очень хорошо, – сказал Агамемнон, указывая кинжалом на железный меч у моего бедра. – Ты собственноручно лишишь его языка.
Я покачал головой:
– Слишком жестоко за несколько шуток.
– Ты противишься мне?
– Этот человек – сказитель, – заметил я. – Если ты лишишь его языка, то обречешь на гибель в голоде и рабстве.
На тяжелом лице Агамемнона медленно появилась злорадная улыбка.
– Сказитель, говоришь? – Он повернулся к Политосу, который висел на руках двух крепких стражников. – Итак, ты рассказываешь только то, что видишь и слышишь? Хорошо же, тогда ты больше не будешь видеть и слышать… Ничего! Никогда!
Когда я понял, что он намеревается сделать, судорога свела мои внутренности. Я потянулся к мечу, и тут же десять воинов с острыми копьями окружили меня… Бронза почти касалась моей кожи. На мое плечо легла чья-то рука. Я повернулся. На меня серьезно смотрел Менелай:
– Смирись, Орион. Старик должен быть наказан. Незачем рисковать своей жизнью ради слуги.
Взгляд Политоса умолял меня о помощи. Я шагнул к нему, но царапавшие кожу острия копий остановили меня.
– Моя жена сказала мне, что ты помог ей, когда мы брали дворец, – негромко шепнул Менелай. – Я твой должник, но не заставляй меня платить кровью.
– Тогда беги к Одиссею, – попросил я его. – Прошу тебя. Быть может, он сумеет смягчить великого царя.
Менелай только покачал головой:
– Все закончится прежде, чем я успею добраться до первого корабля итакийцев. Гляди.
Нестор сам извлек из костра дымившуюся ветвь. Агамемнон взял ее, стражники развели шире руки Политоса, один из них уперся коленом в его спину. Великий царь схватил старого сказителя за волосы и откинул назад его голову. Острия копий снова прокололи мою одежду.
– Ходи же по миру в темноте, подлый лжец.
Политос забился, испытывая ужасные муки; Агамемнон выжег сначала его левый глаз, а затем правый. Старик потерял сознание. С безумной улыбкой на толстых губах Агамемнон отбросил ветвь, извлек кинжал и отрезал уши сказителя.
Воины бросили на песок обмякшее тело Политоса.
Великий царь окинул всех суровым взглядом и громовым голосом проговорил:
– Таким будет правосудие для всякого, кто посмеет искажать правду! – И, повернувшись ко мне, ухмыльнулся: – Забирай своего слугу!
Окружавшие меня воины расступились, держа наготове копья, чтобы сразить меня, если я сделаю хотя бы шаг в сторону их царя.
Я посмотрел на окровавленного Политоса, а потом на Агамемнона.
– Я слышал, что напророчила тебе Кассандра, – сказал я. – Ей не верят, но она никогда не ошибается.
Полубезумная улыбка сошла с лица царя. Он яростно жег меня глазами. И на какой-то миг я даже подумал, что сейчас он прикажет стражам заколоть меня на месте. Вдруг из-за моей спины послышался голос Лукки:
– Мой господин Орион, с тобой все в порядке? Не нужна ли тебе помощь?
Царская стража повернулась, услышав его голос. Лукка привел весь свой отряд в полном вооружении и готовым к бою – тридцать пять хеттов со щитами и железными мечами.
– Помощь ему не потребуется, – отвечал Агамемнон. – Только вам придется унести раба, которого я наказал.
С этими словами царь повернулся и поспешил к своему жилищу. Воины его разом облегченно вздохнули и опустили копья.
Я понес к нашим шатрам изувеченное тело Политоса.
23
Остаток ночи мне пришлось ухаживать за сказителем. Боль, терзавшую его, я облегчал вином, но успокоить его душу мне было нечем. Я положил его в моем шатре. Политос рыдал и стонал. Лукка привел целителя – достойного седобородого старца – с двумя помощницами: они смазали бальзамом раны, кровоточившие на месте глаз и ушей Политоса.
– Даже богам не под силу возвратить ему зрение, – грустно сказал мне лекарь негромко, чтобы Политос не мог услышать. – Глаза его выжгли.
Я знал, как страдал сказитель, – так, как меня терзал огонь ненависти.
– Пусть будут прокляты эти боги, – прорычал я. – Будет ли он жить?
Если слова мои и удивили врачевателя, он ничем не выдал этого.
– У него сильное сердце. И если он переживет сегодняшнюю ночь, возможно, впереди у него еще долгие годы жизни.
Целитель размешал в вине какой-то порошок и заставил Политоса выпить. Тот сразу же погрузился в глубокий сон. Потом одна из помощниц приготовила чашу болтушки и показала мне, как намазывать ее на ткань, которой следовало покрывать глаза Политоса. Они молчали и изъяснялись со мною жестами, словно немые, и ни разу не посмели взглянуть мне в лицо. Целитель удивился тому, что я захотел ухаживать за человеком, которого он считал моим рабом, однако благоразумно промолчал.
Я просидел возле ослепленного сказителя до рассвета, меняя через каждые полчаса компрессы и не позволяя ему притрагиваться к ожогам. Политос спал, но и во сне дергался и стонал. Заря уже окрасила облака в нежно-розовый цвет, когда дыхание Политоса вдруг участилось, и он потянулся к тряпке, прикрывавшей его лицо. Я оказался проворнее и остановил руки сказителя прежде, чем он успел причинить себе боль.
– Мой господин Орион? – хрипло спросил он.
– Да, это я, – отвечал я. – Вытяни руки вдоль туловища и не прикасайся к глазам.
– Выходит, это и правда случилось… а не привиделось мне во сне?
Я приподнял его голову и дал глоток вина.
– Да, – подтвердил я. – Ты слеп.
Стон, который сорвался с губ старика, заставил бы зарыдать мраморную статую.
– Агамемнон… – сказал он после долгого молчания. – Могучий царь отомстил старому сказителю, словно это может повлиять на нравственность его жены.
– Попытайся уснуть, – посоветовал я. – Тебе необходимо набраться сил.
Политос покачал головой, тряпка соскользнула, открывая два свежих ожога на месте глаз. Я решил сменить повязку, заметив, что она подсохла, и смазал ткань болтушкой.
– Теперь, Орион, ты можешь просто перерезать мне горло. Более я не могу быть тебе полезен… Ни тебе, ни кому-нибудь другому.
– Здесь пролито уже достаточно крови, – устало сказал я.
– Теперь я бесполезен, – упрямо повторил он, пока я обрабатывал его раны. Потом я вновь приподнял его голову и дал выпить вина.
Скоро Политос снова уснул.
В шатер заглянул Лукка:
– Мой господин, царь Одиссей хочет видеть тебя.
Я вышел наружу и окунулся в свежесть наступающего утра. Приказав Лукке приставить кого-нибудь приглядывать за спавшим сказителем, я направился к кораблю Одиссея и полез по веревочной лестнице, спускавшейся с его борта.
Палубу покрывали награбленные в Трое сокровища. Я отвернулся от ослепительных трофеев и взглянул в сторону разграбленного города. Сотни крошечных фигурок маячили на укреплениях, сбрасывая со стен почерневшие камни, сравнивая с землей стены, так долго противостоявшие ахейцам. Мне пришлось осторожно передвигаться вдоль борта, чтобы не споткнуться о груды добычи.
