Рано утром он уходил на работу, а Татьяна спала до двенадцати часов, а потом чистила перышки и готовилась к новым вечерним развлечениям. Она была кокетлива и так и стреляла голубыми кукольными глазками во всех представителей мужского пола. Володя, естественно, тоже не избежал ее самого пристального внимания.
Она любила щеголять в длинных, до полу, цветастых халатах, небрежно запахнутых на пышной груди, и неожиданно возникала в коридоре или на кухне как раз тогда, когда там находился он. У нее всегда был в запасе целый набор маленьких проблем, которые только он мог решить, например, достать что-то с верхней полки шкафа или поменять лампочки в люстре, которые перегорали у нее с завидной регулярностью.
— Ах, как дивно быть высоким, — ворковала она, перемещаясь вслед за ним и беспрестанно поправляя на груди халат, чтобы предоставить ему наилучший обзор. — Вам, Володечка, и стул подставлять не надо. Завидую вашей жене.
Володя только посмеивался.
— Вы бы заходили по-соседски, — не отставала она. — У пас бывает весело.
Как именно у них бывает, Басаргин отлично знал, поскольку их комната находилась как раз через стену от Суржанских и они частенько не могли заснуть от громкой музыки и разудалых воплей. Несколько раз они заходили «на огонек», но это им быстро наскучило. Хмельное веселье раздражало, и еще было жаль милейшего Ивана Спиридоновича, которому навязывали несвойственную ему роль шута.
Им куда больше нравилось гулять вдвоем по извилистым московским переулочкам или сидеть на скамейке в саду Эрмитаж, где зябли еще не заколоченные белые статуи, стыдливо прикрываясь голыми ветвями деревьев. Марго надевала черную котиковую шубку и белую меховую шапочку, которая удивительно шла к ее бронзовым волосам, засовывала руки в муфту, и они отправлялись в свои вечерние странствия, когда никуда не надо было торопиться, никто их не ждал и можно было идти куда глаза глядят, не думая и не заботясь ни о чем.
Если становилось холодно или хотелось общества, можно было заглянуть в развеселый кабачок на Лубянке, где всегда были горькое пиво и свежие раки, а Гриша Яковлев со своей художественной братией из вечера в вечер решали проблемы мирового искусства и неизменно приходили к выводу, что стоящие вещи делают сейчас только в России и новое искусство рождается именно здесь.
Потом они на цыпочках возвращались к себе и любили друг друга на узкой скрипучей кровати под потертым персидским ковром, и казалось, нет более прекрасного места на земле.
— Что-то ты сегодня грустна. На себя не похожа. Ирина остановилась и поправила прядь волос, выбившихся из-под шапочки. Сделала изящный пируэт, вычертив коньками на льду какую-то немыслимую фигуру, подпрыгнула и закружилась.
— Ты великолепна, — сказала, улыбаясь, Марго. — Балет на льду. Неплохая мысль, как ты думаешь?
— Хватит с меня балета в театре. Но ты меня не сбивай. Что-то не так?
Она подхватила подругу под руку, и они заскользили по льду Патриарших прудов, обе тоненькие, воздушные, изящные, неотразимые. Марго только в эту зиму выучилась кататься на коньках, и они с Ириной и «мальчиками» при каждой возможности приходили на Патриаршие покататься.
— Так что?
— Ничего, — промямлила Марго. — Все в порядке.
— Это ты кому-нибудь другому расскажи. У меня глаз наметан.
Марго искоса посмотрела на подругу. Ничего от нее не скроешь.
— Болезнь старая, как мир. Скука. Сижу в четырех стенах, жду Володю. «Испанка» с гитарой, Татьяна со своими папильотками и пилочками для ногтей. Тоска, хоть волком вой. Одна отдушина — тетя Саша. Старушка — прелесть. Учит меня готовить. А так — хоть стреляйся.
— Ну, с этим ты погоди. Всегда успеешь. Тебе надо чем-то заняться.
— Но чем?
— Надо подумать. Ты слышала про Варвару Панову?
— Художницу?
— Именно. Кроме всего прочего, она делает эскизы костюмов аж для самого Мейерхольда, а недавно открыла Текстильные мастерские. Работает с тканями. Сейчас готовит свою коллекцию моделей одежды. Совершенно новый стиль. Хочешь, познакомлю?
— Конечно, но каким образом…
— Можешь поработать у нее манекеном.
— То есть?
— Она делает модель, а ты ее показываешь. Как в театре.
— Кому?
— Публике. Готовится целое представление. Где-то весной.
— И ты тоже?
— И я. Только тс-с-с… — Ирина заговорщически прижала пальчик к губам. — Гриша ничего не знает. Сюрприз.
— Почему так секретно?
— Честно говоря, не знаю, как он отреагирует. Мужчины… — Она неопределенно помахала рукой в воздухе. — Послушай, ты его знаешь?
— Кого?
— Вон там, в черном пальто. Уже с полчаса пожирает тебя глазами.
Марго проследила за направлением ее взгляда. Плотный мужчина лет тридцати пяти с одутловатым лицом и тяжелым взглядом из-под мохнатых бровей. Как-то странно и неприятно царапнуло по сердцу.
— Ишь как глядит, прямо до дыр.
— Я его не знаю.
— И хорошо. Малосимпатичный тип. Так как? Попробуешь?
— Наверное. Вот только…
— Что?
— Володя. Не знаю, как он к этому отнесется.
— Поставим его перед фактом. Потом разберемся, сразу и с обоими. Ну как, рискнешь?
— Рискну. Может быть, я ей еще не понравлюсь.
— На это можешь не рассчитывать.
Уходя, Марго оглянулась. Того человека нигде не было видно, и Марго сразу же забыла о нем. Мало ли мужчин глазеют на нее на улицах.
В Текстильных мастерских на Садовой было шумно и суматошно. Туда-сюда сновали женщины с сантиметрами на шеях и булавочными подушечками на запястьях, звенели ножницы, мягко стрекотали швейные машинки. Тут же художники корпели над эскизами. Работа кипела.
Варвара Панова, молодая еще женщина с гладкой прической и простоватым широким лицом, была здесь очевидным центром притяжения. Именно к ней обращались за советом и одобрением, ее приказы и распоряжения выполнялись неукоснительно. Словно невидимой дирижерской палочкой, руководила она этим разноголосым оркестром.
Ирина сделала Марго знак скинуть шубку и подвела ее к Пановой.
— Варя, доброе утро. Вот пополнение привела. Познакомьтесь. Моя подруга, Марго Басаргина.
— Здравствуйте.
Панова решительным жестом протянула ей руку. Марго ощутила ее твердое, почти мужское пожатие.
— Здравствуйте, Марго. Ничего, что я сразу по имени? У нас попросту.
— Так даже лучше.
— А что это за унылое платье? Совсем вам не идет. Марго слегка опешила от такого начала и даже не нашлась что ответить.
— Диву даешься, что наши женщины делают с собой, — продолжала между тем Панова, нимало не озаботясь ее явным замешательством. — Вас раскрепостили, сняли узду. Делай что хочешь, а они цепляются за старые тряпки. Надо ломать навязшие на зубах каноны. Революция в одежде — это революция в умах. Вы не согласны?
