— Съёмщики, — прокомментировал Рудников фигуры опрятно одетых людей, настороженно встречающих высоких гостей у дверей комнат, — документы только у них, они и считаются квартиросъёмщиками.
Смачно высморкавшись в пальцы и небрежно вытерев руку о носовой платок (переигрывает, как есть переигрывает!), полицейский погрозил пальцем смутно видимой в полумраке фигуре и продолжил:
— Из солдат отставных или крестьян таких, что свет прошли, да живы остались. Ну а съёмщики уже гостей пускают — вон, полюбуйтесь.
Рудников бесцеремонно отодвинул некую личность от двери и вошёл, остальные вошли следом. Тесная комната густо заставлена четырёхэтажными нарами из сучковатых досок и горбылей. Окошко наполовину заложено кирпичами и досками, стекло грязное, составлено из осколков.
— Зимой здесь по ночам и топить не нужно, — пробормотал попаданец, окинув взором нары, — такое количество людей нагреют помещение даже при открытом окне. Сколько за место платят?
— Пятачок за место, — отозвался Рудников, — только-только чтоб поспасть притулиться. Ну или двугривенный[6] и уже по барски — в номере.
Номер представлял собой отделённое рогожей помещение под нижними нарами, поднятыми едва ли на аршин[7] от пола. Аршин в высоту, да полтора в ширину, вот и весь номер, где спать полагалось на собственных лохмотьях. Нары, к слову, широченные, рассчитанные не на одиночку, а на нескольких ночлежников, спят на них поперёк.
— Сколько же здесь народу помещается? — Вслух задумался Бранн, — сотня?
— И полторы бывает, — с непонятной гордостью отозвался съёмщик.
— Пойдёмте, — позвал Рудников, — другие комнаты покажу.
Комнаты по большей части мало отличались одна от другой, но встречались и приличные. Так, в одной из комнат метров этак тридцати квадратных, жили местные почти бугры, в основном из числа торговок с семьями. Поделенная тряпичными ширмами на отсеки, комната делилась как минимум на дюжину отнорков.
Местные обитатели почти все ныне на промысле — торгуют, попрошайничают, занимаются воровством, мелкими афёрами… Честных тружеников здесь в общем-то и нет, если не считать торговок снедью да проституток.
Немногочисленные аборигены, оставшиеся в комнате, либо больны, либо пьяны до изумления. Чаще же — больны и пьяны.
— В трактир зайдём? — Поинтересовался старовер брезгливо.
— Зайдём, — согласился Фокадан, надо же составить полное впечатление.
— Два трактира в подвале, — басил Рудников, неторопливо спускаясь по лестнице, — куда прёшь, зараза!? Не видишь, господа идут?
Незадачливый обитатель ночлежки, допившийся, похоже, до белой горячки, награждён могучей оплеухой, спустившей бедолагу с лестницы.
— Два трактира, — продолжил полицейский, — Пересыльный и Сибирь. В Пересыльный заходить не стоит, публика там самая скотская — из тех, что за пятачок ночует. Одним смрадом дух вышибить может. Я на что привычен, а и то порой мутит. В Сибири публика почище — Иваны, аферисты, каталы, съёмщики. Да, господа хорошие — съёмщики здесь та ещё публика — каждый первый если с кистенем подрабатывает, так краденое скупает иль ещё какой пакостью подрабатывает.
— Да уж догадываемся. — пробурчал Конан, — обменявшись с Рудниковым взглядами. Оба великана явно прицениваются, примериваются… Алекс знал, что пройдёт несколько дней, и они сперва подерутся, затем напьются… и будет у Конана ещё один друг в Москве.
Сибирь в подвале и несмотря на дневное время, народу собралось немало. Уголовные рожи с интересом глядят на необычную компанию…
— Ишь, тиатра вам, — погрозил Рудников кулаком, — нечего глазеть!
— Выпьете? — Поинтересовался кабатчик с одутловатой мордой и заплывшими свиными глазами, щербато улыбаясь.
Попаданец даже не стал отвечать, вглядываясь сквозь полумрак, слабо разбавленный чадными огоньками коптящих светильников и огрызков сальных свечей, стоящих кое-где на столах. Посетители почти поголовно курят, да такую ядрёную дрянь, что дым мешает не только дышать, но и видеть.
Столы и скамьи грязные, колченогие, стены помещения покрыт копотью и потёками чего-то непонятного — как бы не крови.
— Кровь и есть, — подтвердил городовой, заметив интерес, — частенько здесь кого-нибудь убивают, да редко известно становится.
— Серьёзно? — Поинтересовался Алекс, не скрывая ехидства.
— Я-то всё знаю, — не смутился Рудников, пожав широкими плечами, — но если нет тела и нет заявления о пропаже, то с чего шум поднимать? Не та эта публика, о которой печалиться стоит.
Поднялись наверх, оскальзываясь на грязных выщербленных ступенях, и снова Хитровка. Воздух показался удивительно вкусным… по крайней мере, дышать можно.
— Это вовсе уж поганый домишко, — гудел полицейский, — есть и получше — крестьяне где ночуют, там поспокойней. Приезжают когда в Москву, так где им остановиться? Если родня да знакомые есть, так и хорошо, но не каждому так везёт. Вот и идут сюда, пятачки за ночлег платят. Артелями ходят, поодиночке тут пропадёшь, сами видите, господа хорошие. Разденут, разуют, да по голове стукнут.
— Есть и похуже домики, — процедил старовер.
— Как не быть, — кивнул Рудников, — не без этого. Проститутки из самых дешёвых, сифилитики, чахоточники — дно местное, которым ниже некуда. Можем и посетить такие, но помимо вшей ещё и заразу какую подхватить можно.
— Глянем, — бросил Фокадан и городовой продолжил экскурсию по узким коридорам и переходам, полуразрушенным лестницам. Чужой здесь потеряется и скорее всего, не выберется! На то и рассчитано.
Большая часть Хитровки — подземная. Подвалы глубокие, нередко в несколько ярусов, потайные. Подземные ходы часто ведут куда-то далеко от площади, и по некоторым деталям можно понять, что соединяются они с подземным городом[8] как бы не на всей территории Москвы.
— Побродить бы здесь с миноискателем, — мелькнула мысль, — столько интересного найти можно… Пока есть ещё подземный город, пока его не затопили, не забетонировали… мечты.
— Карамора! Сашка! — Заорал внезапно Рудников, и невнятная фигура, плохо видимая в подземелье, замерла покорно. Городовой подскочил к фигуре и отвесил затрещину, от которой человек упал.
— Что сразу я? — Раздался плаксивый мужской голос, после чего последовал ещё один удар, уже сапогом.
— Я тебе что говорил? Не появляться здесь! — Выговаривал городовой, — сбежал с каторги, так не отсвечивай. Где хочешь, не моё дело! В следующий раз возьму, понял?
— Беглый? — Вяло поинтересовался Конан.
— Он самый, — не стал скрывать Рудников, нимало не смущаясь.
Выбравшись на поверхность, решили наконец пройти по рынку.
— Орловец, — мотнул головой старовер на степенно выглядящего монаха. Расспросы прояснили ситуацию, монах оказался профессиональным нищим, такие целыми кланами жили в доме, принадлежащем Орлову — здесь же, на Хитровке.
— Публика эта по здешним понятиям благонамеренная, — рассказывал городовой, тычками разгоняя замешкавшихся прохожих с дороги, — поколениями милостыню просят. Если уж не выучился в детстве чему другому, то ни на что это ремесло не променяют! Кто на жалости копеечку выдавливает, кто паломником по монастырям прикидывается. Жулики, но не грабители!
— Картошка! Картошка! Тушёная картошка с салом! — Завопила толстая торговка истошно и немного гундосо. Фокадан не без содрогания отметил провалившийся от сифила нос, ничуть не смущавший покупателей, — Щековина! Горло! Рубец!
— Почём? — Подошёл к бабе человек, видом похожий на издержавшегося бедного чиновника, но державшийся уверенно, с видом завсегдатая. Поторговавшись недолго, взял протянутую бабой грязную тарелку, которую та обтёрла подолом юбки, прежде чем наложить порцию. Ел чиновник тут же, достав из глубин сюртука ложку.
— Рябчик, господа, — рядом с видом гурмана лакомился господскими объедками субъект в невообразимых лохмотьях, но держащийся очень важно.
— Подтверждаю, — на плохом французском кивнул его товарищ.
— Нанимаются? — Поинтересовался Келли, махнув рукой в сторону огромного навеса, под котором переминались немногочисленные крестьяне, явно чувствующие себя неудобно в такой обстановке.
