Новый удар Жданов получил в 49-м году на XXI съезде партии. Пусть значение ВКП(б) изменилось, но все равно большинство ответственных работников и руководителей советского государства — коммунисты, и съезд был для них событием. И опять съезд оказался эпохальным, не в лучшем значении этого слова. Первым делом, по предложению Сталина, партию переименовали в КПСС. Это мелочь, суть от названия не меняется. Куда хуже были события третьего завершающего дня партсъезда — товарищ Сталин поднялся на трибуну, взял слово и спокойно объявил о своем решении уйти на покой.
Шок. Ужас. Катастрофа. Рухнувший мир. Как еще можно описать поразивший депутатов шок?! Да, Хозяин любил эффектные жесты, сказывалось юношеское увлечение театром, любил разыгрывать целые сцены и представления с участием членов Совмина и приближенных товарищей, но это его выступление было самым громким за все время его работы на ответственных постах. Люди слышали и не верили своим ушам.
Вначале, после слов Сталина, как всегда, раздались аплодисменты, короткая, внезапно оборвавшаяся овация. Как можно аплодировать после таких слов?! Разве можно не аплодировать после слов Сталина?! Потом зал, да что там зал — весь огромный недавно построенный Дом Советов пришел в движение. Люди рвались к микрофонам, просили слова, кричали из зала. Все просили, кричали, требовали только одно — чтобы Сталин, Великий Вождь и Учитель, остался.
Еще минута, и началась бы паника. Охрана тщетно пыталась восстановить порядок. Бедный Власик носился по залу с белым перекошенным лицом и лично успокаивал депутатов. Спас положение Сталин. Он постучал пальцем по микрофону, выдержал паузу и произнес четыре слова: «Товарищи, я вас прошу…»
Сталин говорил, и люди успокаивались. Они слишком привыкли внимать словам вождя. Люди слишком привыкли к тому, что у них есть Великий и Непогрешимый Учитель, Вождь, Лидер. Только он мог одним словом, мановением руки подчинять людей и посылать их на великие дела. Ему верили и его любили.
Все остальное было как в тумане. Многие потом рассказывали, что не могли вспомнить о происходящем после того, как Сталин заявил… Сам Жданов только через несколько дней после съезда, когда внезапно навалившиеся на него новые дела и заботы немного отступили, понял смысл сталинского решения. Люди привыкли к Вождю, люди привыкли к роли ведомых. Это хорошо для умного, сильного и справедливого лидера, это страшно для мудрого вождя.
Прошло два года, Андрей Александрович свыкся с новой работой и ответственностью, привык к каждодневному нечеловеческому напряжению сил. Все более-менее устаканилось, вошло в колею. Естественно, окружение не сразу приняло нового руководителя СССР. Были интриги, была попытка партийного реванша, к счастью, провалившаяся, не всегда ровно складывались отношения с заместителями.
На Жданова даже жаловались Сталину. Спасибо Кобе, нашел время приехать в Москву и вручил Жданову пачку доносов. Что делать с кляузниками, Председатель Совмина разобрался сам: кого просто понизил и сослал в глубинку, кого простил, а кого и пришлось передать в руки МГБ. С этими, как и с космополитами, оказавшимися агентами США и Германии, не церемонились — 15 лет или высшая мера. Однозначно и без права на обжалование.
Жданов незаметно для себя много перенял у Кобы, он научился стравливать между собой противников, вовремя реагировать на угрозы, иногда и превентивно. Научился проводить многочасовые совещания и удерживать в голове сотни имен, десятки дат и событий, одновременно вести несколько не связанных между собой дел. Привык всегда быть в курсе всех событий. Он даже создал свою личную внутреннюю разведку. Освоил высокое искусство внешней политики, оказавшееся на самом деле не таким высоким, как о нем пишут, а, наоборот, весьма грязным делом.
К чему не мог Жданов привыкнуть, так это работать ночами. Новый хозяин Кремля приучил министров и ответственных товарищей к утренним совещаниям и старался не звонить людям после полуночи. Так же, несмотря на все просьбы начальника охраны, Жданов не переехал в Кремль, а жил в правительственном доме на Смоленской площади. В том самом, желтом с башенкой.
Кремлевский кабинет Жданова, естественно, тоже был не сталинский. У Андрея Александровича рука не поднялась на такое святотатство, как потом выяснилось, сработал инстинкт самосохранения.
Каждый день на работу в Кремль. Каждый день работа до позднего вечера. Иногда поездки по стране, редкие визиты за рубеж. Сегодняшний день, 23 июля 1951 года, не был исключением.
— Здравствуйте, — Жданов коротко кивнул дожидавшимся его в приемной товарищам. — Пройдемте, пора за работу.
Зная любовь нового Предсовмина СССР к утренним часам, все собрались еще до восьми. Секретарь Жданова товарищ Белоусов, как всегда, пришел на работу в начале восьмого и успел разобрать почту, подготовить документы и составить график приема.
Хорошо, список сегодня маленький. Кроме утреннего совещания, два товарища записались на послеобеденные часы: это Молотов и министр легкой промышленности Алексей Косыгин, перспективный, энергичный, грамотный молодой товарищ, в столе у Жданова уже лежал приказ о назначении Косыгина заместителем по вопросам промышленности. Оставалось только найти повод, сплавить на пенсию одного из замов и продвинуть молодого министра. Это все дело ближайших недель.
Странно, что Молотов записался на прием. Вот он, специально приглашен для разговора по аргентинской проблеме. Значит, есть у Вячеслава Михайловича еще один вопрос, который он хочет обсудить лично. Старый прожженный аппаратчик, лучший в мире дипломат и бывший руководитель правительства, известный товарищам как «каменная задница». Вполне заслуженное прозвище, между прочим.
Пройдя в кабинет и пододвинув к себе лист чистой бумаги, Жданов молча махнул рукой: дескать, садитесь, без церемоний. Пришли все, задержавшихся нет. Успели понять, что манкировать своими обязанностями не стоит. У Жданова, как и у Сталина, всегда есть под рукой люди, способные заменить любого «незаменимого» товарища.
— Приступим. — Андрей Александрович взял в руки карандаш. — Я хотел бы получить ответ на вопрос: почему наше Министерство внешней торговли так заинтересовано в контактах с Аргентиной? — Вопрос был провокационным. В действительности проблему подняли совсем другие товарищи, связанные с внешней политикой и обороной.
— А почему именно торговля? — притворно обиделся Анастас Микоян. — Почему бучу поднимают одни, а отвечать приходится другим?
— Потому что, если мы потеряем Аргентину, твоих людей из этой страны выгонят. Торговать будет не с кем, — парировал маршал Жуков.
— Скажите, каковы наши торговые интересы в этой стране? — медленно, по слогам произнес Жданов.
— Мы очень дешево покупаем сельскохозяйственное сырье, шкуры, шерсть. Сейчас продавливаем концессию на разработку рудных месторождений. Товарищи металлурги подтвердят. Продаем, — тут Микоян запнулся, — много разного продаем. Все сразу не вспомнить.
— Хорошо. А они нам так нужны, эти руды?
Андрей Александрович ждал, что на вопрос ответит Молотов или Микоян, но огонь на себя принял министр тяжелого и среднего машиностроения Берия.
— Очень нужны, товарищ Жданов. Сырье для победитовых сплавов. Без них наше машиностроение уже не обойдется. Это рост производительности труда, обработка таких металлов и сплавов, какие без победита невозможно резать.
— Немцы тоже не прочь наложить лапу на вашу руду. А влияние Германии в Латинской Америке сильнее нашего. Не получится ли так, что нам выпадет таскать каштаны из огня, а съедят их немцы?
— Им придется делиться, — пробурчал Молотов. — Вы же сами знаете.
— Повод усилить наше влияние в Аргентине, — поддержал товарища Лаврентий Берия, — это повод намекнуть Хуану Перону на необходимость плодотворнее сотрудничать с Союзом и не забывать о наших интересах.
Берия пока сдерживался, он не понимал: зачем понадобилось это совещание, когда все уже обговорено и решено? Новый кремлевский хозяин пытается еще раз показать и доказать свою значимость? Работать надо, а не амбиции строить.
— Я хочу увидеть, что все присутствующие понимают смысл и цели нашей поддержки режима Перона. — Жданов не стал затягивать прелюдию.
— Нам надо уяснить себе, до какого предела мы можем позволить втянуть себя в немецкие игры, где тот рубеж, преступать который себе дороже. Я не зря пригласил товарища Микояна, от него зависит, что выиграет советский народ от этой авантюры. — Жданов не скрывал своего отношения к операции флота в Латинской Америке. Будучи человеком практичным, он больше интересовался условиями присоединения СССР к Европейской таможенной и промышленной Унии.
Новые веяния, изменения во внешней политике Германии поистине были фантастичны. Недавний переход от традиционной экономической политики протекционизма, защиты национальных интересов и интересов немногочисленных привилегированных союзников за счет побежденных в войне европейцев связывался с именем Альфреда Фрауенфельда. По большому счету, это был переход к проекту Большой Европы под германским протекторатом, в то же время включение национальных экономик европейцев в единую систему на почти равных с немцами условиях.
