— Сестра лян серебра хозяину в шашки проиграла. Завтра угощать будет и вас приглашает, — пояснила Юйлоу.
Юэнян в знак одобрения улыбнулась.
Цзиньлянь же, едва обменявшись коротким взглядом с Юэнян, пошла к Симэню. Чтобы им резвиться, как рыбки в воде, она наказала Чуньмэй зажечь в спальне благовонные свечи и нагреть ванну.
Послушай, дорогой читатель! Хотя старшей женою и была У Юэнян, из-за постоянных недомоганий она в хозяйство не вникала: только принимала и посылала подарки да наносила визиты и делала выезды. Все приходы и расходы вела бывшая певица Ли Цзяоэр. Замужними служанками распоряжалась Сунь Сюээ. На ее же плечах лежала и кухня — обязанность накормить и напоить каждого. Остается, скажем, Симэнь у какой жены, так вино, закуски ли, кипяток или воду — обо всем для них должна была заботиться Сюээ. Словом, горничные только готовое носили, но не о том пойдет речь.
Вечером Симэня угощала Цзиньлянь. Приняв ванну, они легли. На другой день, как и надо было ожидать, у хозяина появилась новая забота: он пообещал Цзиньлянь купить на монастырском рынке жемчугу в ободок.
Проснулся Симэнь рано и, едва поднявшись с постели, велел Чуньмэй распорядиться на кухне, чтобы испекли лотосовых лепешек[204] и приготовили навару из маринованной рыбы. Однако горничная даже не шевельнулась.
— Не посылай ты ее, — сказала Цзиньлянь, — а то и так говорят, вроде я ей волю дала, тебя с ней свела, будто мы с ней вместе хозяину голову вскружили. И без того нас на все лады поносят и позорят, а ты ее на кухню посылаешь.
— Скажи, кто так говорит? Кто вас позорит? — спросил Симэнь.
— Как я тебе скажу, когда тут у каждого таза и кувшина отросли уши! Оставь ее в покое, прошу тебя. Вон Цюцзюй пошли.
Симэнь позвал Цюцзюй, наказал что нужно, и отправил на кухню к Сюээ.
Цзиньлянь давным-давно разобрала стол. Прошло уже столько времени, что можно было два раза пообедать, а завтрак все не несли. Симэнь метал громы и молнии. Тогда Цзиньлянь кликнула Чуньмэй:
— Ступай погляди, куда провалилась Цюцзюй, рабское отродье. Приросла она там, что ли?
Чуньмэй стало не по себе. Со злостью пошла она на кухню. Цюцзюй ждала завтрак.
— Сластена проклятая! — заругалась Чуньмэй. — Погоди, госпожа с тебя штаны спустит. Чего ты тут делаешь? Хозяин из себя выходит — ждет не дождется, пора на рынок ехать. Меня за тобой послал.
Не услышь этого Сунь Сюээ, все бы шло своим чередом, а тут так все в ней и закипело.
— Явилась, распутница! — заругалась она. — Как мусульманину молитва — вынь да положь.[205] Небось, котлы из железа куют — на всякое блюдо время требуется. Кашу сварила — не едят. Теперь, извольте, новая затея пришла — лепешки стряпай, навар готовь. Или червь какой в утробу забрался?
— Заткни свою поганую глотку! — не выдержала Чуньмэй. — Не сама пришла — с меня хозяин спрашивает. Не веришь? Идем! Сама будешь объясняться.
Чуньмэй схватила за ухо Цюцзюй и потащила к Цзиньлянь.
— По хозяйке и рабыня — такая же наглая! — ворчала Сюээ. — Впрочем, нынче такие в чести.
— В чести или нет, только нам с хозяйкой голову нечего морочить! — заявила озлобленная Чуньмэй и ушла.
— В чем дело? — спрашивала Цзиньлянь, сразу заметив побледневшую от гнева Чуньмэй, которая тащила за собой Цюцзюй.
— Вот ее спросите! — говорила горничная. — Прихожу на кухню, а она там расселась в ожидании, пока та,[206] из отдаленного дворика, не спеша, с прохладцей месит тесто. Я не вытерпела и говорю: хозяин ждет, госпожа спрашивает, почему не идешь? Меня за тобой послали. Тут та-то на меня и набросилась. Все рабыней обзывала. Хозяину, говорит, как мусульманину молитва — вынь да положь. Все, мол, хозяина подстрекаете. Каши, говорит, наварила — не ест. Ни с того ни с сего новая причуда явилась — лепешек и навару подавай. Сама лишний раз не повернется, а других поносит.
— Говорила, не посылай ее, — вставила Цзиньлянь. — Она и так с той не в ладах. А та слухи распускает, будто мы с горничной тебя захватили. Срамит нас вовсю.
У Симэнь Цина лопнуло терпенье. Он сам отправился на кухню и, ни слова не говоря, дал Сюээ несколько пинков.
— Ах ты, уродина проклятая! — кричал он. — Я за лепешками послал, а ты на нее с руганью набросилась. Рабыней называешь? Лужу напруди да на себя лучше погляди.
После пинков и брани хозяина Сюээ вся кипела от негодования, но рта открыть не смела. Когда Симэнь удалился, она обратилась к Шпильке — так звали жену слуги Лайчжао:
— Вот какая у меня неприятность! Ты ведь все слыхала. Я ж ничего особенного не говорила. Она сама ворвалась, как демон, и пошла орать. Служанку уволокла. Наговорила хозяину, из мухи слона сделала и его на грех навела. Целый скандал из-за пустяка устроила. Но я-то вижу, не слепая: по хозяйке и рабыня — такая же наглая. Подумали бы, так-то и оступиться можно!
Их разговор неожиданно подслушал Симэнь. Ворвавшись в кухню, он налетел на Сюээ с кулаками.
— Рабыня проклятая! — заругался он. — Опять будешь твердить, что их не срамишь, негодница? Своими ушами слыхал.
Сюээ едва сносила побои. Когда Симэнь ушел, она зарыдала во весь голос, обливаясь слезами.
Юэнян только что встала и укладывала волосы.
— Что за шум на кухне? — спросила она Сяоюй.
— Хозяин к монастырю на рынок собирался и велел лепешек подать, а кухонная хозяйка обругала Чуньмэй. Узнал хозяин и дал кухонной хозяйке пинков. Вот она и плачет.
— Ну, так тоже нельзя! Если просят лепешки, так приготовь поскорее, и дело с концом. К чему же горничную-то ругать?
И она послала Сяоюй на кухню, чтобы та поторопила Сюээ и прислугу побыстрее приготовить навару и накормить Симэня.
Наконец, сопровождаемый слугою, Симэнь Цин отбыл верхом к монастырю, но не о том пойдет речь.
Оскорбленная Сюээ никак не могла успокоиться. Она направилась прямо к Юэнян и рассказала, как было дело.
Таким случаем не преминула воспользоваться Цзиньлянь, которая неожиданно очутилась под окном и все подслушала.
— Но по какому такому праву она захватила мужа и вытворяет, что ей вздумается?! — обратившись к Юэнян и Цзяоэр, говорила негодующая Сюээ. — Вы, сударыня, плохо ее знаете. Сказать вам, так она похлеще любой потаскухи. Ей каждый день мужа подавай. А какие она с ним только штучки не выделывает — уму непостижимо! Первого мужа отравила, сюда пришла. Теперь нас живьем в могилу загонит. Мужа взвинтит — он, как петух, наскакивает. Она нас терпеть не может.
— Но ты тоже не права, — заметила Юэнян. — Она за лепешками послала, а ты приготовила бы поскорее да отпустила человека, и все дело. Зачем же ее горничную напрасно ругать?!
— Выходит, я зря ее ругала, да? А когда Чуньмэй вам прислуживала и от рук отбивалась, так я ее рукояткой ножа била. Тогда вы мне ничего не говорили. А теперь, как к ней попала, вон до чего зазналась, как вознеслась!
— Госпожа Пятая, — объявила вошедшая в комнату Сяоюй.
Появилась Цзиньлянь.
— Допустим, я убила первого мужа, — начала она, глядя в упор на Сюээ, — но ты ж не отговаривала хозяина на мне жениться. Тогда б я его не захватила, наверно, и твое гнездо не заняла бы. А Чуньмэй вовсе не моя горничная. Если тебя зло берет, упроси госпожу, пусть обратно к себе ее возьмет, тогда, может, и меня оставишь в покое, и друг на друга перестанете дуться. Значит, по-твоему, я мужа убила? Так и это дело вполне поправимое. Вот придет хозяин, возьму у него разводную и уйду.
— Я вашей подноготной совершенно не знаю, — заявила им Юэнян, — хватит ругаться, слышите?
— Видите, сударыня, из нее брань бурным потоком хлещет, — говорила Сунь Сюээ. — Кто ее переспорит! Сперва мужу наговорит, потом тут же от всего откажется. По-твоему, выходит, — Сюээ обратилась к Цзиньлянь, — всех нас, кроме Старшей, выгнать надо, одну тебя оставить, так что ли?
Юэнян сидела и молчала, а они, слово за слово, опять начали ругаться.
— Меня рабыней обзываешь, — упрекала Сюээ, — а сама сущая рабыня.
Еще немного — и между ними завязалась бы драка. Юэнян не выдержала и велела Сяоюй увести Сюээ.
Пань Цзиньлянь удалилась в свои покои, где сняла с себя украшения, смыла помаду и распустила волосы. Изящество и совершенство были нарушены. Глаза ее покраснели от слез, как цветы персика. Она легла.
На закате прибыл Симэнь Цин с четырьмя лянами жемчужин.
— Что с тобой? — удивился он, как только вошел в спальню и увидел ее.
Цзиньлянь громко зарыдала и попросила у него разводную. Так, мол, и так. И она рассказала ему обо всем случившемся:
— Мне никогда не нужны были твои деньги. Я выходила за тебя. Так почему ж ты позволяешь, чтобы меня так оскорбляли? Только и твердят: я мужа убила. Как сорняк не вырывай, а корень остается. Не будь у меня этой горничной, все бы шло как надо. Зачем ты прислал ко мне чужую горничную, а? Терпи вот поношения. Одна придет, а тени наведет.
