Мать подтолкнула мальчика к двери с нетерпением, в котором угадывалась нежность.
– Иди, мой хороший, дай маме поработать.
– Он мне не мешает, – сказала я.
Она улыбнулась мне. Потом закрыла за сыном дверь.
– Это мило с вашей стороны, мадам. Но так будет лучше. Правда.
Я смотрела на нее. Лицо ее вдруг показалось мне грустным и усталым.
– Почему так будет лучше?
Она вздохнула.
– Понимаете, он не такой, как другие дети.
Я не знала, что на это сказать.
– У Арно синдром Аспергера. Это редкая форма аутизма.
У нее не сразу получилось сконцентрироваться на макияже. Кисточка застыла в воздухе перед моими глазами.
Аспергер… Я вспомнила, что видела это слово в документах из папки на комоде в ее спальне тем вечером, но она об этом, конечно, не знала.
– Такие дети выглядят нормальными, но живут они в своем мире. Им трудно общаться с другими людьми. Они все воспринимают буквально. Например, нельзя сказать Арно: «Я умираю от усталости» или «Разбейся в лепешку, но сделай». Он не понимает, он пугается. Но очень часто эти дети оказываются одаренными. Это как раз случай Арно. Его увлекает все, что связано с космосом, с планетами, солнечной системой, скоростными поездами, космическими кораблями. – Она посмотрела на меня и улыбнулась робко, словно бы извиняясь. – Я надоедаю вам своими проблемами, мадам. Мы остановились на уровне век? Пожалуйста, закройте глаза!
Я послушалась. В комнате по-прежнему звучала музыка «The Cure», теперь – композиция «Just like Heaven».[67] Эта песня снова напомнила мне об Эндрю. И о Малькольме, который, гримасничая, пародировал соло на гитаре.
Потом я снова услышала ее голос. Ее хриплый голос курящей женщины.
– Говорят, даже некоторые известные люди родились с синдромом Аспергера. Леонардо да Винчи, Эйнштейн, президент Кеннеди. И они добились успеха, они были по-своему гениальны. Я стараюсь не слишком беспокоиться об Арно, но в школе над ним смеются. Вы же слышали, как он говорит… Словно читает по книжке.
– Да.
– А теперь посмотрите, пожалуйста, вверх… Уверяю вас, с ним не так-то легко. И мой муж не особенно терпелив. Он начинает нервничать, сердится и не понимает, что мальчик от этого страдает.
– Да, я понимаю.
– Это нелегко. Но, если не считать этого, мой муж – сама любовь. Просто ему трудно смириться с тем, что его сын болен, понимаете? У него не получается найти с ним общий язык. У вас есть дети, мадам?
У вас есть дети, мадам?
Я затаила дыхание.
Да, у меня есть ребенок, сын, которого ты сбила, двуличная тварь, и он в коме! Да, у меня есть ребенок – подросток, который, возможно, больше никогда не проснется, или останется на всю жизнь парализованным, или вообще не будет жить! Да, у меня есть ребенок, и это ты с ним это сделала! Ты!
Внезапное желание убить ее. Сжать эту полную розовую шею изо всех сил. И я могла бы это сделать – здесь, сейчас. Так легко. Так быстро. Эффект неожиданности. Звуки, которые обычно возникают при удушении. Она пошатывается в своих золотистых сандалиях тридцать шестого размера. Становится красной. И падает к моим ногам. Падает с глухим, негромким стуком на светлый паркет.
– Нет, у меня нет детей.
Вежливая пауза.
– Ах, вот как…
Похоже, она смущена.
Лучше было бы мне промолчать… Я приоткрыла глаза. Она снова склонилась надо мной. Я ощутила ее дыхание – теплое, пахнущее лакрицей или ментолом. С нотками табака. Ее темные глаза – бездонные колодцы. Мелкие морщинки в уголках глаз. Легкий белый пушок над верхней губой. Она была так близко… Я спросила себя, понятно ли ей выражение моих глаз. Понимает ли она, зачем я пришла?
Она осторожно отстранилась.
– На веки мы нанесем сиреневые тени, это подчеркнет ваши зеленые глаза. Вы согласны?
Мне удалось кивнуть. Боится ли она меня? Думает ли, что имеет дело с сумасшедшей?
– Мне кажется, это ваш мобильный, мадам.
Я не сразу поняла, о чем она говорит. Из сумки послышалось громкое жужжание телефона. Я сунула туда руку.
Эндрю.
– Малькольм открыл глаза! Слышишь, Жюстин, он открыл глаза, как тогда, с тобой! Это длилось пять или шесть минут.
Взвизгнув от радости и страха – я сама не понимала, пугает меня эта новость или все-таки радует, – я соскочила с кресла.
– Come back,[68] Жюстин, скорее, возвращайся! Ты нужна ему. И мне ты тоже нужна. Что ты там забыла, for God's sake?[69]
Эва Марвиль повернулась ко мне спиной, стараясь стать как можно незаметнее, как можно меньше.
– Что сказали врачи?
– Они не говорят ничего, как обычно. Я ничего не знаю. Не знаю, останется ли Малькольм в таком состоянии навсегда, будет ли передвигаться в инвалидном кресле или жить как овощ! Но я точно знаю: ты должна вернуться. Жюстин, ты меня слышишь? Почему ты молчишь? Где ты? Что ты делаешь? Отвечай!
Если бы он только знал! Если бы он знал, что в эту самую секунду я смотрю на полные плечи Эвы Марвиль. Той, которая сбила нашего сына. Той, которой я еще ничего не сказала.
Ничего не смогла сказать.
* * *
– Вам нравится, мадам?
Из зеркала на меня смотрела незнакомка. Женщина с большими золотисто-зелеными глазами, розовыми, четко очерченными губами и сияющим лицом. Женщина, которую я не знала. Нет, я никогда ее раньше не видела. Она была красива. Я же никогда такой красивой не была.
– Нужно подумать о прическе. У вас уже есть идеи?
Ее пальцы в моих волосах. Томная, чувственная улыбка.
Мне больше не хотелось, чтобы она ко мне прикасалась. Не хотелось больше на нее смотреть. Я больше не могла выносить ее – ни ее голос, ни ее лицо. Мне хотелось одного: уйти, успокоиться, собраться с силами. Мне не нужно было сюда приходить, терпеть, пока она меня накрасит, целый час сидеть в этой душной маленькой комнатушке, отдавать себя ей на милость… Я не нашла в себе смелости сказать ей что бы то ни было. Я не нашла в себе смелости сказать ей, кто я и почему здесь. Я была жалкой. Малькольм, твоя мамочка – жалкая. Твоя мамочка тебя недостойна!
Я стремительно вернулась в торговый зал, заплатила наличными, сказала, что мне очень нравится, и больше ни разу на нее не посмотрела.
Когда я вышла на улицу, мне хотелось плакать. Плакать от злости, раздражения и отчаяния. Я долго бродила по улицам наугад, не выбирая дороги, понурив голову и сгорбившись. Меня преследовал запах разгоряченного асфальта и абрикосовых пончиков, которые продавались на каждом углу возле «Большого пляжа». Люди делали покупки, вели детей купаться. Каждый жил своей жизнью. Все, кроме меня. Какая жизнь? У меня жизни больше не было. Какой могла быть моя жизнь? Никогда я не чувствовала себя такой беспомощной. Такой опустошенной. Такой пустой.
Мужчины провожали меня взглядами. Я спрашивала себя почему. Потом поняла, что причина этому – макияж. В отражении витрин я видела красивую женщину, незнакомку с глазами цвета нефрита, с розовыми блестящими губами. Взгляды мужчин цеплялись за меня, словно крючки за рыболовную сеть. Я к такому не привыкла. Для меня это был новый опыт. И я не могла понять, нравится мне это или нет. Я вообще перестала что-либо понимать.
Было одиннадцать утра, становилось все жарче. От тонального крема и пудры начало пощипывать лицо. Мне хотелось все это убрать, стереть. Раз уж у меня не хватило мужества заговорить с ней, зачем мне здесь оставаться? Почему бы не уехать прямо сейчас, не сесть в самолет, оставив Арабеллу с Джорджией тут, а из аэропорта не отправиться прямиком в больницу к сыну, который открыл глаза?
Снова завибрировал телефон. Скрытый номер. После недолгого колебания я ответила.
Это был Лоран, флик. Фоном для его голоса служили чьи-то громкие голоса и гудение машин.
– Вы до сих пор в Биаррице?
– Да.
– Вы встречались с этой женщиной?
– Да.
Он вздохнул.
– Я ничего не смогла ей сказать. Я ничего не сказала.
– Это хорошо. Послушайте, я приехал в Биарриц на день. Мы можем встретиться. Вы согласны?
– Да.
– Тогда встречаемся возле «Большого пляжа», перед казино. Сможете?
– Да.
– Через полчаса?
* * *
Он приехал на мотоцикле. Черный шлем, черная футболка. Зеленые очки «Ray Ban Pilote», популярные в 70-е годы, которые снова вернулись в моду. Загорелый. Небритый. Он совсем не был похож на флика. Обычный отпускник с отдохнувшим лицом. Интересно, у него и сейчас при себе оружие? Наручники? Удостоверение полицейского?
Он впился в меня взглядом, как все мужчины, которых я встречала этим утром после сеанса макияжа у Эвы Марвиль. Должно быть, он растерялся. Я совсем не была похожа на бледную и рыдающую мать, которая пришла к нему домой тем вечером. На женщину, которую он встречал несколько раз в комиссариате. На ту, которую держал в своих объятиях.
Мы сели за столик в открытом кафе на Большом пляже, недалеко от «Club Mickey», куда не хотел идти маленький Арно, потому что там дети над ним смеялись.
Лоран положил шлем на пустой стул между нами.
– Как ваш сын? Есть новости?
