В своем ежедневнике она показала мне две страницы, через которые шла надпись: «Барселона/Арно/Аспергер». То была среда, 23 мая, и четверг, 24 мая.
– А вот медицинская карта Арно и комментарии профессоров, которые его осматривали. Держите! Читайте! Вот дата – двадцать третье мая.
Я только мельком посмотрела туда, куда указывал ее палец. Мои глаза зацепились за фразу на английском.
«Child, male, 8 years old, mild Asperger, regular symptoms».[70]
Я почувствовала, как во мне растет отчаяние. И ужасное чувство бессилия. Я закрыла глаза. Мне показалось, что все потеряно. Что я никогда не дойду до дома Кандиды. Живот скрутило болью. Я была раздавлена. Начать все с нуля. Пережить это снова. Кома, которая никак не хотела заканчиваться. Моя жизнь, которая превратилась в кошмар. Моя жизнь, которая стала мне не нужна. Я вообще не хотела больше жить. У меня не было надежды. Не было сил. Ничего больше не было.
Она молча курила. Потом сказала мягко:
– Мне очень жаль вас.
Я открыла глаза. Она выглядела грустной, чуть смущенной. Лицо ее уже не было злым, агрессивным. Она снова стала той Эвой Марвиль, которую я видела утром. Той, которая, вопреки всему, показалась мне симпатичной.
– Наверное, вам сейчас очень плохо. Простите меня за то, что я тут наговорила. Как зовут вашего мальчика?
– Малькольм.
Мне было трудно говорить, в горле пересохло, как если бы все во рту вдруг превратилось в наждачную бумагу.
– Сколько ему лет?
– В сентябре будет четырнадцать.
– Как это случилось?
– Он возвращался с урока музыки. Машина проехала на красный свет. Ударила его. И не остановилась. Несколько свидетелей увидели номерной знак, но показания получились неполными.
– Я принесу вам воды.
Она вышла из комнаты, оставив меня одну в гостиной. Я задумалась о том, что теперь делать. Все мои усилия оказались напрасными. Нужно было начинать все сначала. Но у меня не было на это сил. У меня ни на что не было сил. Не было сил сражаться – ни ради себя, ни ради сына.
Я выпила прохладную воду, которую она мне протянула. Мои руки дрожали.
– И ваш сын до сих пор в коме?
– Да.
– В Париже?
– Да.
– Но вы сказали мне сегодня утром, что у вас нет детей.
В ее голосе не было упрека, просто констатация факта.
– Да, я это сказала, но это неправда. Еще у меня есть дочка, Джорджия. Она на год старше вашего сына. Она была со мной сегодня утром. И с моей свекровью, той самой дамой-англичанкой.
– Вы – англичанка?
– Нет, у меня муж – англичанин.
Она улыбнулась.
– Так вот почему вам понравилась та музыка…
Я улыбнулась в ответ, но слабой, натянутой улыбкой. Я представила, как выхожу в ночь – совсем одна, в ветер, в темноту. Вдали от Малькольма, вдали от Эндрю. И все это – напрасно. Ради чего? Эндрю спросил у меня: «Why are you doing this? What for?»,[71] и я ответила: «Я делаю это, потому что я – мать, мать, которая не заснет, пока не узнает, кто это сделал. Я не смогу заснуть, пока не увижусь с этим человеком, пока не пойму». Он не понял, и тогда я принялась описывать ему случай, свидетелем которого стала прошлой зимой, в парке Монсури. Утка защищала своих утят, которые пищали у нее за спиной. Как только кто-то подходил слишком близко к пруду, она привставала над водой, хлопала крыльями и громко кричала. Такой же мамой-уткой была и я. Вот только я не смогла уберечь Малькольма. Эндрю вздохнул и сказал: «Я ничего не понял в этой истории с утками. Твое место рядом с сыном. Ты – его мать, ты нужна ему».
– Вы вернетесь в Париж?
– Думаю, да.
– К сыну и мужу?
– Да. Я по ним соскучилась.
– Ваш муж знал, что вы хотите со мной встретиться?
– Да, и ему эта идея не нравилась. Никто не соглашался со мной, кроме свекрови, той высокой англичанки, которую вы видели со мной в магазине утром.
– Но чего вы хотели, когда пришли ко мне? Что вы хотели услышать?
– Я хотела понять. Просто понять. Понять, как можно сбить подростка и не остановиться.
– Да, я понимаю. Если бы такое случилось с моим сыном, я поступила бы так же. Так же, как вы.
Она улыбнулась искренней, понимающей улыбкой и закурила следующую сигарету. В голову снова пришла мысль, что мне комфортно в ее обществе. Она обладала даром расположить к себе, успокоить. Я спросила себя, в чем тут секрет. В ее улыбке? Во взгляде? В тоне?
– Если говорить о моем сыне… Вы видели, какой он… Думаю, я чрезмерно его опекаю. Я боюсь за него, все время боюсь, потому что он живет в другом мире. В школе дети очень жестоко с ним обращаются. Мне пришлось разговаривать с учительницей, с директором, настолько дети в классе его обижали. Но я не могу все время держать его за руку… – Она замолчала. – Я надоедаю вам со своими проблемами, простите. Хотите выпить чего-нибудь? Кока-колы? Вина?
– Да, я бы выпила вина.
– Белого или розового?
– Белого, пожалуйста.
Она вернулась с двумя стаканами белого вина. Я выпила несколько глотков. Потом сказала:
– Мне неловко за то, что я вот так ворвалась к вам с обвинениями…
Она улыбнулась в ответ.
– Не страшно, все равно фильм был дурацкий.
– Мне правда жаль. И перед вашим мужем тоже очень стыдно.
– Важно, чтобы вы нашли того, кто это сделал. Полиция работает хорошо?
Я подумала о Лоране, обо всем, что он сделал для меня, для Малькольма.
– Да. Один парень из комиссариата много сделал для нас.
– Полиция придет сюда утром в понедельник?
– Да. Он мне так сказал.
– Счастье, что я не выбросила билеты в Барселону.
– Да.
Пауза.
– Вы действительно думали, что это я?
– Я была уверена, что это вы. Номер, цвет машины, ее марка – все совпадало.
– Сейчас вы, наверное, не знаете, что делать.
– Да. Так и есть. Я была так уверена… Свидетели даже заметили цвет ваших волос.
Она вскинула брови.
– Моих волос?
– Да. Свидетели показали, что за рулем сидела женщина с длинными кудрявыми светлыми волосами, а справа от нее – мужчина.
Ее лицо обмякло. В одну секунду.
Это удивило меня. Внезапно она побледнела как полотно, несмотря на загар.
– Блондинка с длинными кудрявыми волосами?
– Да. С такими, как у вас.
Она не шевелилась. Ее устремленные на меня глаза расширились. Огромные, темные…
– И свидетели это видели?
Ее голос стал еще более хриплым, чем обычно.
– Да.
Похоже, ей не хватало воздуха. Она не могла говорить. Ее взгляд испугал меня. Я не осмеливалась спросить, что с ней. Я не знала, что делать. Сигарета догорала в ее пальцах. Тонкий язычок пепла упал на ковровое покрытие.
– Что с вами? Что случилось?
Она не ответила. Она словно не замечала, не слышала меня. Я взяла у нее сигарету, которая грозила упасть на ковер, и затушила ее в пепельнице.
Эва Марвиль закрыла лицо руками и тихо застонала. То были стоны боли. Так стонут смертельно раненные животные.
* * *
В этот момент вошел муж.
– Он заснул наконец.
Он увидел ее, сжавшуюся в комок на диване, и замер на месте. Я молча созерцала эту сцену: супруга в слезах, муж словно окаменел. Я не понимала, что происходит.
– Да что с тобой такое?
Она плакала, ее округлые плечи вздрагивали.
Он посмотрел на меня.
– Что с ней?
Я развела руками. Он присел с ней рядом и попытался обнять за шею, но она с неожиданной резкостью оттолкнула его руку:
– Не трогай меня! Не прикасайся!
Он вздохнул и с долей раздражения спросил:
– Что случилось, можешь сказать?
Я подумала, что у меня уже нет сил переживать чье-то чужое горе. И все же словно зачарованная наблюдала за разыгрывавшейся у меня на глазах семейной ссорой, пусть я и не знала ее причины. Она убрала руки от лица – бледного, опухшего, мокрого от слез.
– За рулем той машины сидела блондинка, Даниэль. Блондинка с длинными кудрявыми волосами. Свидетели ее видели.
Ее голос сломался, угас.
– Ну и что? – нагловатым тоном спросил муж. – В чем проблема? Тебя не было в Париже, ты была в Барселоне с Арно. Ты ведь сказала об этом этой дамочке?
Она встала. Ее движения снова стали плавными и величественными. Теперь они стояли лицом к лицу. Я заметила, что Эва дрожит с головы до ног. Кисти ее спазматически сжимались и разжимались. Потом она наклонилась вперед, лицо ее напряглось, губы сжались в точку, словно она хотела в него плюнуть.
– Как ты мог? Как ты мог?!
Она выкрикнула эту фразу несколько раз подряд – все тем же хриплым, срывающимся голосом. На моих глазах он побледнел, взгляд его стеклянных тусклых глаз не осмеливался встретиться с ее глазами. Он стоял молча, не шевелясь.
Я повернула голову и увидела, что маленький кудрявый мальчик быстро вошел в комнату. Родители его не заметили. Он сел на пол, совсем как сегодня утром там, в косметическом кабинете, опустил голову к коленям и принялся раскачиваться взад-вперед.
В Эве Марвиль бушевали гнев и страдание.
– Лиза. Ты был с Лизой!
Он помотал головой, губы его побелели. Она повысила голос:
– Ты был с Лизой! С Лизой! С Лизой!
