– Санитаров, санитаров…
– А-а! Я горю весь… А-а…
– Медики… Носилки бы сюда…
Я слышу, как кто-то подбегает, но вот еще один взрыв танкового снаряда, и мне в лицо летят раскаленные комья земли. Обеими руками я закрываю лицо, но вижу, как кто-то в падении прячется за мешки с песком и часто дышит. Но, задыхаясь, успевает ругать врага. Я вижу, как он крепко ухватился за мешок с песком, и на тыльной стороне его кисти читаю татуировку: «Я люблю тебя, мама». Он уползает от нас на четвереньках, всё так же поливая врага отборной руганью.
Пули летят над самым нашим окопом и бьют в мешки с песком. Я втягиваю голову в плечи. Запах взрывчатки становится всё сильнее. Снаряд ударяет в насыпь, и слышится душераздирающий крик. Осторожно смотрю поверх мешков с песком. Тот окопчик или сооружение, которое выше нас было сделано из мешков, разметало прямым попаданием. И из клубов пыли неподалеку кто-то встает в полный рост, смотрит непонимающе на эту воронку, потом в ужасе поворачивается и бежит, спрыгивает в одну из ячеек.
И вдруг Расул тоже в своей ячейке встает в полный рост. На его лице – ужас, а зеленые глаза потемнели, как темные оливки. Его руки словно перестали работать и висят вдоль тела. Жилы на шее отвердели. Белки глаз покраснели, как в ту ночь, когда он на кладбище упал в могилу и на него светили фонариком. Абдулла хочет схватить его за руку и утянуть назад, но Расул вырывается и совсем вылезает из окопа. Он кричит что-то нечленораздельное, бежит мимо нашей ячейки, и тут я обеими руками хватаю его поперек туловища и изо всех сил затаскиваю в нашу ячейку. Он визжит, молотит руками и ногами и вцепляется мне ногтями в лицо. Масуд схватил его за шею, а я пытаюсь обуздать его молотящие конечности. И тут над нашим окопом взрывается еще один снаряд, и его пламя и взрывная волна сплющивают нас о стенку окопа. Я валюсь на Масуда и Расула, задыхаюсь. Мне действительно забило горло землей, и я с трудом откашливаюсь и восстанавливаю дыхание.
Расул вдруг как бы отключился. Он недвижим словно мертвец и плотно прижал коленки к груди, а головой уткнулся в коленки. И я обнимаю его и Масуда, и так мы все трое лежим без сил на дне окопа. Только уши мои еще работают. И они слышат со всех сторон стоны и оханья, и крики о помощи, обращенные к санитарам. Расул дрожит, и я плотнее прижимаю его к себе. Обстрел этот, кажется, никогда не кончится.
…Не знаю, сколько часов прошло, прежде чем обстрел пошел на убыль. Всё это время слышались лишь взрывы, стоны и крики «на помощь». Медики, впрочем, бегали от окопа к окопу… Набравшись мужества, я, наконец, поднимаю голову над окопом и осматриваюсь. Всё кругом засыпано слоем потемневшей и как бы закоптившейся земли. По-прежнему едкий тротиловый дым дерет носоглотку. Каждый вздох вызывает боль в легких и некое чувство страха, смерти или войны. Может быть, все эти три – и есть одно чувство.
Масуд заворочался, отнял от лица руку, которой закрывал его, и смотрит на меня, как бы не веря тому, что видит. Его взгляд – как у человека, пробудившегося от долгого сна и внезапно видящего перед собой старого, полузабытого друга. Опираясь руками о землю, он приподнимается и осматривается вокруг. И я смотрю на насыпь – в ту и другую сторону. Окопы разбиты, мешки порваны и разбросаны. Санитары бегают туда-сюда со своими сумками, от окопа к окопу и от раненого к раненому. Перевязанных ведут, поддерживая, в отведенные для них, тоже полуразрушенные окопы. Приводят в порядок брустверы из мешков с песком. Я пытаюсь разглядеть танки врага и не могу. Кругом висит неподвижная, безмолвная завеса пыли и всё скрывает. Хоть бы чуть-чуть ее шевельнуло ветерком и отодвинуло… Минометные мины продолжают взрываться тут и там в степи, и дымные их грибы поднимаются над землей, потом вновь опадают, и дым расплывается в стороны. Звук их взрывов похож на звук воды, бьющей по мокрому лицу: какой-то растянутый, резкий, мелодический. Я прямо засмотрелся на эти взрывы мин посреди затянутой пылью степи. Вот из дымного гриба вырывается огонь, после чего напряжение падает, но дымный гриб еще растет и становится похож на шутовской колпак с несколькими языками, затем мягко распространяется в стороны и вниз, растекается в пыльном киселе и сам становится частью этой пыльной взвеси.
Всё успокоилось. Нечастые выстрелы и взрывы создают мелодию, вовсе не действующую на нервы. Словно негромко бьют в какие-то барабаны, но совершенно понятно, что это мнимое затишье таит в себе смерть. Танки с их черепашьим упрямством никуда не делись и иногда стреляют, и, уже только услышав звук танкового выстрела, еще даже не дождавшись разрыва снаряда, мы чувствуем, как нас бросает в жар. В своей полной беззащитности перед танками мы как малые соломинки, которые вихрь может мгновенно взметнуть в воздух. И Аллах один знает, не будет ли этот танковый выстрел последним для любого из нас.
Мирза высовывается из окопа, и его сердитое лицо напоминает мне кипящий самовар. От пыли волосы его побурели. Увидев меня, раскрывает трещину рта:
– В-вот по-подлецы, что н-над-делали!
Его губы так пересохли и рот открывается с таким трудом, что мне кажется: челюсти его вот-вот заскрипят.
– Ты жив? – спрашиваю его.
Он выше поднимает голову и с изумлением осматривается. Чешет за ухом.
– Эх, д-друг м-мой! Н-не дождутся, п-подлецы!
Масуд встает так, чтобы лучше видеть Мирзу.
А тот говорит:
– М-Масуд, клян-нусь Аб-басом, этот раз со-со-всем п-по-д-друг-гому… Эт-то уже не-не ш-шутка.
Я смотрю в глаза Мирзе и понимаю, что он шутит, но шутит как-то серьезно, что ли. Масуд тоже не находит, что ответить.
– Аллах свидетель, не знаю, что и сказать, – говорит Масуд.
Та машина, которая добралась до насыпи и стоит, воткнувшись в нее носом, вся изрешечена. Я вижу задний борт ее кузова, на котором написано: «Господу нравится, когда богатых потрошат».
– Посмотри, Масуд! – указываю ему на машину.
Он смотрит на надпись с безразличием и замечает:
– Издырявили как решето!
Появляется голова Аабдуллы, он тревожно смотрит на меня и спрашивает:
– Расул у вас?
– Так точно, – отвечаю я и смотрю на дно окопа, где Расул скорчился, как бы вбуравившись головой в окопный угол. Из-за Абдуллы высовывается кто-то незнакомый. Он повернулся к нам затылком и смотрит на «Тойоту».
– У-у, погляди только! Погляди, что сделали. Машина была, как невеста, чистенькая, а сейчас? У-у, дырка на дырке, вот негодяи!
Голос его кажется мне каким-то манерным, при этом знакомым, но в смятении чувств после боя память не работает. Его лохматые длинные волосы всклокочены и забиты землей. Он поворачивается, и я вижу его костлявое лицо, опять эти перепутанные волосы и гимнастерку, расстегнутую до половины груди. Нагнувшись, он ищет что-то в окопе, потом громко восклицает:
– Клянусь праведным Аббасом, я их на куски порублю! Машина ведь была – загляденье! Клянусь Абулфазлом, пока не отомщу им, не успокоюсь. Они думают, они с кем дело имеют?
Он складывает свой головной платок и повязывает его на шею. Лицо его кажется мне очень знакомым, но не могу вспомнить, откуда я его знаю. Он вылезает из окопа и садится на бруствер, изумленно осматривает машину. Подбоченивается, и я вижу татуировку на его руке и вдруг вспоминаю, как эта рука стучала по рулю машины. Это тот самый водитель, который вез нас троих.
– Салам! – говорю я ему, и он смотрит на меня искоса.
Почесав нос, говорит с сомнением:
– Клянусь праведным Аббасом, я им портки на голову натяну – чалму сделаю! Так с моей невестушкой?! Скажи своему высокочтимому другу, пусть тоже придет посмотрит, что сделали эти негодяи с моей якобы «частной собственностью»! Из невесты – решето!
И вновь лицо Али всплывает в моей памяти. Вспоминаю его напряженные щеки и размолотое гусеницами тело ниже пояса.
– Вчера он погиб, – говорю я.
– Да помилует его Аллах! – отвечает водитель совершенно автоматически.
Он подходит к машине, бормоча что-то, наверное, ругательства, может, грязные, а может, замысловатые. Не слышно отсюда… Абдулла говорит мне:
– Скажи Расулу, пусть идет в этот окоп.
Расул всё еще лежит как больная пташка и словно бы вообще не дышит. Пыльная завеса постепенно отплывает в сторону канала «Зуджи», и теперь нам видны танки противника, выдвинувшиеся в степь. Ребята из своих жалких ямок в земле стреляют по ним. Чем это всё кончится – Бог весть.
* * *
– Г-где Масуд? – спрашивает Мирза.
– Пошел посмотреть, как дела у ребят, – отвечаю я.
– Время ли для этого? – негромко ворчит Абдулла и взглядом указывает в небо. Над нами кружит вертолет. Не боевой штурмовой, а скорее посланный для разведки. Некоторые из наших стреляют по нему, но толку нет: как слону комариные укусы. Зениток у нас нет. Стреляют по нему и со стороны Рыбного канала – с таким же успехом. А вертолетчики совсем обнаглели: кружат всё ниже и ниже. Расул сидит рядом со мной на корточках и смотрит прямо перед собой ничего не выражающим взглядом. Мирза громко говорит, так, чтобы все слышали:
