Тысячи испанских иудеев, называемых сефардами, покинули свою страну ни с чем или захватив совсем немногое. Они расселились во многих местах Средиземноморья. Их подвергали гонениям почти повсеместно, лучше всего к иудеям относились, как ни странно, турки, и в Неаполе им жилось неплохо. Многие также переселились в Геную, Феррару, Рим и другие города. Кое-где иудеев принимали радушно только потому, что они владели многими секретами тканья шелка, окраски тканей и других ремесел.
Некоторые из них могли легко перебраться из Генуи в окрестности Кремоны, тем более что долина реки По — особенно благоприятное место для выращивания тутовых деревьев, основы для производства шелка. Я поговорил с одним священником из той области, ему известно место недалеко от Генуи, называется Казале Монферрато. В этом городе есть дорога под названием «Шелковичный путь», ее же называют улицей Иудеев, поскольку множество иудеев занимались шелководством и окрашиванием шелка.
Я не смог выяснить, носили ли семьи в той местности фамилию Камбьяти.
Надеюсь, это поможет твоему расследованию. Разумеется, я и дальше буду держать в строжайшей тайне эти сведения и твое письмо. Если тебе понадобится моя помощь в изысканиях, обращайся без колебаний. Для меня великая радость выуживать подобные тайны и скрытые факты из бездонного кладезя книг, рукописей и записей.
Да свершится воля Господа.
Благослови тебя Спаситель,
Монсеньор Карло Нери.
Пьеса. Действие 4
Возвращение в пьесу. Панталоне теряет терпение
Все это время Панталоне ждал, когда вернется из Мантуи Арлекин с волшебной скрипкой, чтобы помочь ему завоевать сердце Авроры. Он ждал, когда предмет его мечтаний снова выйдет на площадь на вечернюю прогулку. Ждал, когда глупая девчонка поймет, что Оттавио — молодой болван. Ждал, когда она узнает, что только он один, Панталоне, достоин ее любви. И днем и ночью бродил он по мощенной камнем площади, почти не ел, его сердце разрывалось, ведь для старика это была последняя надежда на любовь… Он прекратил ходить взад и вперед по сцене и обратился к зрителям:
— Терпение никогда не было моей сильной стороной.
Панталоне украдкой показал дубину, которую держал за спиной:
— Я не могу больше ждать. Я не вечен. Она должна быть моей. Сейчас!
Когда на сцену вышли влюбленные, старик спрятался за ширмой, высунув шишковатую голову.
— Если убрать Оттавио с дороги, ей ничего не останется, кроме как принять меня. Страдальцы — лучшие любовники. Ааа…
Панталоне выполз из-за ширмы, подкрался к ним сзади и поднял дубинку. В тот миг, когда старик хотел обрушить ее на голову Оттавио, Аврора наклонилась, чтобы шепнуть что-то на ухо возлюбленному. Дубина Панталоне случайно скользнула по голове девушки. Она осела на колени и упала на землю. Оттавио в ужасе смотрел на нее, ужас быстро сменился гневом при виде дубины в руке Панталоне. Юноша отнял ее и начал бить старика по голове и по плечам. Панталоне закрывал голову руками и вопил под градом ударов:
— Dio mio! Я не хотел ее ударить! Не надо! Ой! Ой!
Оттавио отбросил дубину и вернулся к стонущей возлюбленной. Он опустился на колени и положил на них голову девушки, поглаживая ее по лбу.
Панталоне тем временем лежал на земле, оплакивая свою судьбу. Решив, что умирает, он пересказывал зрителям свое завещание:
— Знайте все, что не удары Оттавио причина моей смерти, а разбитое сердце. В эти последние минуты объявляю свою волю: полный ноль моей жене, половина ноля каждому из детей, по четверти ноля внукам, дубину в руки моему портному, хорошую взбучку исповеднику, глоток воды из мантуанских болот поставщику вина, чашу яду моему врачу, горсть песку булочнику, плошку червей мяснику, горку пыли банкиру. Вот и все. Теперь можно спокойно умереть.
— Хватит болтать, старик. — Над ним, уперев руки в бока, стоял Оттавио. За его спиной сидела Аврора, держась обеими руками за голову. — Повезло тебе, что она не умирает. Но на тебе-то, жалкий нытик, ни одного синяка. Надо бы вырвать твои кишки и намотать тебе на шею, — Панталоне содрогнулся, — впрочем, не стану, иначе я же попаду в тюрьму. Но берегись, старик! Берегись!
Оттавио вернулся к Авроре и помог ей подняться на ноги. Девушка склонила голову ему на плечо, и они ушли со сцены. Через несколько секунд Панталоне поднял голову и посмотрел им вслед, услышав дивный голос скрипки. Со стоном он откинулся назад и начал биться головой об пол:
— Где он? Где этот проклятый мерзавец с обещанной скрипкой? Сбежал с деньгами, несомненно. О, dio mio! Я стар. Я страдаю от боли. Голова ноет, а сердце болит. Пожалейте меня, добрые жители Кремоны, пожалейте. В душе я все еще молод. Но тело меня подводит. Мой стержень работает, как у восемнадцатилетнего, выскакивает словно рыба из воды. Уверен, этот орган откажет последним. Я — кладезь страсти. Неужто я умру и ни одна женщина так и не познает моего любовного искусства? Какая жалость, какое расточительство! Смотрите на меня с грустью, добрые жители Кремоны. Я старею, старею. Однажды утром я проснулся стариком, вот оно как! Спускай паруса, убирай снасти. Назад пути нет. Я стар.
Панталоне едет в Мантую на упрямом осле
По традиции в христианской церкви главный алтарь всегда устанавливали в восточной части, так чтобы священник, обернувшись благословить прихожан, смотрел на запад. Актеры же возвели подмостки в западной части площади, лицом на восток, чтобы утром или в начале дня представление освещалось солнцем. Так достигалось равновесие божественного и земного.
Панталоне готовился выйти на сцену, держа за поводья осла. Он стоял в нише за кулисами и читал краткие описания сцен, старательно вытесненные на куске пергамента, прибитого к деревянному столбу рядом с мостками, ведущими на сцену.
— Хм. Панталоне едет в Мантую на осле, чтобы узнать, куда подевался Арлекин. Ну ладно, тогда поехали.
Он попытался взобраться на осла и соскользнул. Животное поскакало по мосткам на сцену, Панталоне схватил его за шею, одна нога его была закинута на спину осла, другая волочилась по земле.
— Стой! Стой, глупая скотина!
Толпа смеялась, когда он вскарабкался на спину осла, поправил одежду и приготовился проехать через сцену. Старик ударил пятками в бока животного. Осел сделал три шага и застыл, словно прибыл в нужное место, забыв, сколь недавно отправился в путь.
— О Господи! Andiamo! Andiamo!
Панталоне снова ударил осла в бока, тот опять сделал три шага и застыл, как прежде. Таким способом осел с наездником проковыляли по сцене и приготовились сойти по мосткам с другой стороны.
Выбежал музыкант с лютней в руках.
— Куда ты собрался?
— В Мантую. Я должен найти Арлекина с волшебной скрипкой, иначе сердце мое разобьется вдребезги. Развлекай зрителей, покуда я не вернусь.
Музыкант ухватил осла за хвост.
— Как же ты можешь бросить представление?
— Я не бросаю представление. Представление продолжается, как всегда. Довольно болтовни. Я еду. Я вернусь. Ciao!
— Ciao!
На сцену вышли остальные музыканты и начали играть.
Через некоторое время появился Панталоне — весь в пыли, плечи поникли, голова опущена — верхом на осле. Старик и животное мучительно медленно продвигались по стесанным булыжникам мантуанской площади Сорделло. Как и прежде, осел останавливался через каждые три шага, а у старика почти не осталось сил, чтобы подгонять его, заставляя двигаться дальше. Шаг за шагом они приближались к герцогскому замку.
Когда Панталоне прибыл и спешился, площадь была пустынной, как и вся Мантуя. Ни души на улицах и площадях, ни стражников у распахнутых ворот. Стоило ему слезть, осел повернулся и радостно поскакал обратно через площадь и вниз по узкой улочке. Панталоне смотрел ему вслед.
— Адское отродье, — крикнул он затем слабым голосом.
Старик заглянул в ворота, из небольшого фонтана посреди двора била струя воды. Желая освежиться, он поспешил к фонтану и наклонился, чтобы напиться. В этот момент фонтан иссяк, оставшаяся вода, булькая, ушла в сток. Панталоне отступил назад, ожидая, что фонтан снова забьет. Ничего не произошло.
В конце концов он сдался и ступил под прохладные своды замка.
В дальней комнате под столом лежал, развалившись, мастиф и смачно вылизывал свои гениталии. Горбун и Арлекин сидели вокруг блюда, полного черного риса и угрей. Хлюпанье собачьего языка смолкло, пес поднял голову, принюхался и зарычал.
— Цыц, — сказал Уго.
Он выудил с блюда двухфутового угря и скормил собаке.
Мастиф снова поднял голову и принюхался, рычанье снова забурлило в глубине его глотки.
— Кто-то идет, — проговорил горбун.
Между тем Панталоне ходил по комнатам, стены и потолки которых украшали фрески, одновременно демонические и элегические. Заблудившись в лабиринте комнат и коридоров, старик почувствовал, что это место таит угрозу.
