— Цыц, — сказал Уго.
Он выудил с блюда двухфутового угря и скормил собаке.
Мастиф снова поднял голову и принюхался, рычанье снова забурлило в глубине его глотки.
— Кто-то идет, — проговорил горбун.
Между тем Панталоне ходил по комнатам, стены и потолки которых украшали фрески, одновременно демонические и элегические. Заблудившись в лабиринте комнат и коридоров, старик почувствовал, что это место таит угрозу.
— Арлекин, — позвал он, приложив ладони ко рту и испытывая тишину.
Ответом ему было лишь эхо, постепенно затухавшее в течение нескольких минут. Казалось, эхо живет собственной жизнью.
Панталоне замер. Рычит собака? Должно быть, большая собака. Наверное, голодная, злая собака. Бежать назад, откуда пришел, и бросить поиски Арлекина? Вызвав в памяти образ Авроры, он собрал всю свою храбрость, чтобы идти дальше. Сжимая собственный гульфик, он ступил в следующую комнату… мастиф с рычаньем прыгнул ему на грудь и опрокинул на мраморный пол.
— Назад! — крикнул голос.
Собака отошла, оставив дрожащего Панталоне лежать на полу.
Арлекин и горбун склонились над стариком.
— Вставай, ты цел. Кто ты? Что тебе здесь нужно? — спросил Уго.
— Это Панталоне. Он заказал скрипку. — Арлекин улыбнулся мантуанцу, лицо его приняло вопросительное выражение, он обратился к Панталоне: — Но что ты здесь делаешь? Я же сказал, что привезу скрипку, когда она будет готова.
Горбун протянул Панталоне руку, тот поднялся. Мастиф все еще рычал, показывая зубы. Актер говорил медленно, стиснув зубы, словно откусывая каждое слово.
— Я устал ждать твоего возвращения. Где ты был все это время? Я послал тебя с простым поручением, а ты исчез на сто лет. И никаких известий. Я человек терпеливый, Арлекин, но
это переходит все границы. Скоро она выйдет замуж и будет слишком поздно. — Он хватал воздух длинной костлявой рукой. — Мне нужна эта скрипка! Мантуанец жестом прервал его:
— Чтобы выполнить твою просьбу, любезный, требуется время. Я сделал для тебя скрипку, но пришлось преодолеть многие трудности. Осталось добавить еще несколько мелких деталей. И помимо этого, цена выросла вдвое.
— Вдвое! Это немыслимо! — Панталоне кипел и плевался от злости.
В гневе он повернулся к Арлекину:
— Я устраню посредника! Спасибо, Арлекин, ты свободен. Я возьму на себя доставку скрипки, ты тут больше не нужен! Так что прощай!
Он помахал рукой, словно выметая Арлекина прочь. Тот повесил голову:
— Жизнь так несправедлива, а мне вот-вот рожать! Что же мне делать?
Уго смотрел на Панталоне, но обращался к шуту:
— Не беспокойся. Я прослежу, чтобы скряга тебе заплатил. Он сделал заказ тебе, а ты мне. Цена утроилась. Старый сквалыга заплатит, вот увидишь.
Панталоне упал на колени:
— Я бедный старый, жалкий человек. Не распинай меня! Горбун скрестил руки на груди.
— Старый, да. Бедный — ничуть. Не лги мне. О твоем богатстве ходят легенды. Цена будет расти, пока не согласишься. Теперь она в четыре раза выше.
— Basta![19] Ты победил. — Панталоне поднялся на ноги, его передернуло. — Я должен ее получить. Что для этого нужно?
— Я открою тебе маленькую тайну, старик. Одной скрипки мало. Придется уговорить посредницу, сваху, переубедить ее.
— Да, беда не приходит одна. Как это сделать?
Уго задумался, поглаживая голову мастифа. Панталоне ждал. Арлекин тоже ждал, очень заинтересованный. Он знал старую деву, что была свахой, и задумался, не сумеет ли он стать, так сказать, посредником у посредника. Он облизал губы, подсчитывая возможную прибыль. Горбун оставил пса и поднял глаза:
— Можно ее подкупить. Это возможно. Но потребуется ее немного… переубедить. У нее возвышенные представления, но она, конечно, откажется от них за честную и разумную плату.
Панталоне покачал головой:
— Я обречен. Сначала четыре дня пересекаю самую скучную и унылую равнину в мире, по три шага за один раз, на самом глупом в мире осле. А теперь это! Лучше умереть.
— Да будет, будет тебе, старый Панталоне. — Мантуанец отряхнул пыль с одежды актера. — А как же Аврора? Разве все это в конце концов не окупится?
Лукавая усмешка озарила лицо Панталоне, его взгляд снова погрузился в теплую купель мечтаний.
Уго наклонил голову:
— А теперь присоединяйся к нашему пиршеству. Тебя, должно быть, мучит жажда после долгого пути. У меня есть немного местного vino nero,[20] ты должен его попробовать.
Глава 9
Еще одно чудо приписывают Камбьяти, о нем рассказал герцог. Говорят, Фабрицио вылечил тринадцать обитателей городского дома умалишенных. В тот же день тринадцать монахов из капитула иеронимитов принялись бессвязно бормотать, бегать голыми по главной площади и вести себя как одержимые. К утру недуг отступил, но стыд был так велик, что они несколько месяцев не показывались в городе.
Плод с древа познания добра и зла
Фабрицио сидел за высоким столом в своей лаборатории, читая книгу об алхимической важности ртути и способах ее применения для обогащения вещества. Он прервал чтение и поднял глаза. После исповеди герцогини преисполненные радости супруги объявили всем, что ждут ребенка. Герцог был в восторге. Будущий отец неизменно появлялся на людях с широкой улыбкой на лице. Он был особенно нежен с женой в ту неделю и выпил с друзьями море вина. Фабрицио искренне за них радовался. Он склонился над книгой и снова принялся читать.
В лабораторию вошел Омеро:
— А, вот вы где. Там приходил посыльный от… надо же, вы похожи на старого иудея, когда сидите там и читаете книгу…
— Омеро! Посыльный, что он хотел?
— Принес послание от герцога. Я взял на себя смелость его распечатать, уж больно срочное с виду.
Он протянул одной рукой конверт, а другой — само письмо.
Фабрицио покачал головой:
— И что там?
— Он велит вам тотчас явиться в замок.
Фабрицио оцепенел. Он закрыл книгу и судорожно сглотнул.
— Ступай, — с трудом произнес священник. Во рту пересохло.
Омеро немного помешкал, как обычно искусно разыгрывая пренебрежение, притворяясь, что не его отсылают, а он сам решает, когда уйти.
Фабрицио сидел и думал о жестокости герцога. Указательным пальцем он нервно постукивал по обложке закрытой книги. Он знает. Он все знает. Что я скажу? Я не могу отрицать. О Господи!
Дон Фабрицио постучал, дверь открыла служанка. За ней стояла герцогиня, заламывая руки. Буря эмоций отражалась на ее лице.
— А, вот и вы, — проговорила она.
— Да, — коротко ответил священник. — Где он?
— Идемте.
Она повернулась и пошла вверх по широкой мраморной лестнице. Фабрицио плелся сзади, сердце колотилось у него в груди.
Они подошли к двери. Герцогиня тихо постучала и вошла. Еще одна служанка, постарше, поднялась со стула.
Фабрицио удивился, увидев герцога в постели. Тот повернулся и взглянул на них:
— Дон Фабрицио, спасибо, что пришли. Но где же ваши лекарства?
— Мои лекарства?
— Да, зачем бы я еще вас приглашал?
Фабрицио зажмурился:
— Конечно, конечно. Сначала я определю недуг, а потом вернусь за подходящим лекарством.
— Пустая трата времени, когда мне так больно! Вы должны были принести их с собой.
Глаза герцога сверкали от гнева, и священник на мгновение почувствовал облегчение оттого, что не придется столкнуться с его настоящей яростью.
— Да, да. Не волнуйтесь, ваша светлость. Что вас беспокоит? Женщины покинули комнату, а герцог откинул одеяло, поднял ночную сорочку и обнажил пару сильно распухших яичек.
Священник наклонился, чтобы рассмотреть их поближе. Он хотел коснуться пальцем одного из них, но не решался, боясь, что оно лопнет.
— Не троньте, — прошипел герцог.
— Есть одно растительное средство. Уверен, оно поможет. Я схожу за ним и тут же вернусь.
— Скорее, — простонал герцог, опуская сорочку и натягивая одеяло.
Фабрицио быстро спустился по лестнице, герцогиня пошла за ним и проводила до двери. Когда следовавшая за ними служанка отошла, Фабрицио посмотрел в глаза герцогини. Она печально улыбнулась и отвернулась. Священник вышел за дверь и поспешил вниз по улице.
Философский камень найден и снова потерян
На следующий день после исцеления герцога Фабрицио работал в лаборатории. Впервые за много месяцев на душе его было спокойно.
Окна лаборатории, которая одновременно служила студией, были покрыты бумагой, пропитанной оливковым маслом. Так в комнату проникал мягкий рассеянный свет, идеально подходящий для живописи. Однако недописанный портрет на мольберте оставался нетронутым. В последние две недели Фабрицио больше занимала алхимия, чем рисование. В голове рождались замысловатые идеи. Древняя книга, присланная другом из Майнца, вдохновляла, в голове бурлили новые мудреные идеи. Фабрицио прилежно работал, движимый не демоном, но побуждением. Он был одержим поисками великой тайны, вдохновлявшей каждого алхимика с начала времен — философского камня. Окончательной разгадки тайны жизни и смерти. Драгоценности Уробороса. Он снова вспомнил древнее высказывание: «Камень, но не камень, драгоценность, лишенная ценности, предмет многих форм, не имеющий формы, неизвестное, что всем известно». Священник не желал бессмертия, как многие алхимики. Это глупо. Он хотел избавить мир от страданий. Только это имело для него значение. Многие подбирались вплотную к правде, не желая основополагающей истины. Он стоял уже почти на пороге великого открытия, почти, почти…
