и алчности, на керстах людских, омываемый яростным стоном. Глаза его пронзали плоть, крылья – покрывали весь мир и затмевали Эвуллу. Черное время. Огненное воинство его, воины запретного острова Оранган, множили черную тугу. Чернокровные колдуны приносили кровавые жертвы. Алым был океан у священного города. Стоны и плач саваном укрывали землю, и хвостатые лесные демоны ловили заблудшие души во славу владычицы Гаялты. Боль людская расколола небеса, и пришли из-за моря корабли освобождения…
Эрмеро оторвался от чтения.
– Многие восторгаются величием Благого, однако стоит помнить, что было до него. Следует вырезать это в памяти, словно эпитафию на могильной плите. Это великий грех – забыть о страданиях прошлого. Священная обязанность протектора – не только защитить существующий порядок, но и предотвратить возвращение былого хаоса. Ибо так называемое колдовство не что иное, как ересь, изощренный обман, погружающий свет разума в пучину суеверного невежества. Ибо лесные демоны – это тени человеческой корысти, алчности, жажды власти, а черные времена – это времена дикости и заблуждений… Вы – не просто рыцари Его Благодати. Вы носители света разума, алые факелоносцы, хранители процветания людского…
Сердце Кеана радостно заликовало. Слова Эрмеро, казалось, светились в воздухе, звенели под потолком и зажигали на сердце яркие искры гордости. В конце тяжелого дня, полного разочарований и отчаянья, они подняли боевой дух протектора. Он не должен отчаиваться, ибо отчаянье ослабляет, а слабость для рыцаря – один из величайших грехов. Слабость позволяет клиньям сомнений разрушить великолепный доспех железных убеждений. Убеждения – вот щит и меч настоящего протектора.
Кеан покинул зал проповедей, чтобы подняться к кельям, но словно по наитию прошел мимо лестницы дальше, к западному крылу. Там тоже сейчас проходила проповедь, на которой он никогда не был, как и в маленьком Зале Цветов. Он замер у полуприкрытых дверей, улавливая отголоски речи:
–… Разум и воля – величайшие силы, доступные людям. Труженик во Всеобщее Благо подобен пчеле, строит он соты и наполняет их Благодатью, расширяя град благоденствия. Все, что нужно пчеле, чтобы творить благодать – это цветы, прекрасные, сладкие и бессловесные. Цветы не созданы для труда, им не нужны ни воля, ни разум, только приятный цвет и сладость нектара…
Зал был полон Сестрами Отдохновения, все в целомудренных светло-серых одеяниях. Зачем он сюда пришел? Место встреч протекторов с Сестрами – купальни, а он явился в их крыло. Прокрался, словно тать. Среди множества спин Кеан без труда различил Настурцию и ее пышные волосы, что не поддавались ни одной прическе. Протектор спрятался в алькове, за статуей одного из святых, когда двери распахнулись, и девушки пошли вглубь западного крыла. Мужчинам запрещалось ступать на эту территорию, но Кеана потянуло следом. Может быть, он и правда пчела, привлеченная сладким ароматом цветов.
Настурция отделилась от общей группы, зашла в маленькое сумрачное помещение, освещенное несколькими длинными свечами. Зажгла еще несколько и установила в пустующий канделябр. Теплые блики света выхватил из темноты белые мраморные изваяния Его Благодати и святых. Лежащая у ног андингская гончая. Исповедальня? Молельня? Кеан шагнул следом, захлопнув за собой дверь. Настурция испуганно обернулась, брови разной формы взметнулись вверх, а затем сошлись на переносице.
– Тебе не следовало сюда приходить. Это запрещено.
Узнала, несомненно, узнала! В купальнях она не произносила ни слова помимо собственного имени, и то, только когда ее об этом спрашивали. Сейчас же голос ее был полон строгости.
– Знаю, – ответил Кеан, – но хотелось увидеть тебя. Тебя настоящую.
– Неправда, – ответила Настурция, – тебе, как и всем прочим, нужен нежный бессловесный цветочек, и ты пришел лишь убедиться, что розы пахнут розами, даже когда на них никто не смотрит… – она вдруг испуганно спохватилось. – Мне не следовало этого говорить. Мне вообще не следует с тобой разговаривать…
– Мне нравится нежная Настурция, которую я встречаю в купальне, – кивнул Кеан, – но ее молчание огорчает меня. Мне хочется услышать ее голос, убедиться, что она настоящая, а не плод моего воображения.
– Разговоры с женщиной порочней пристрастия к ее прелестям, – процитировал Настурция. – Как добропорядочная Сестра, я обязана прогнать тебя. Ты нарушил правило, это неприемлемо для протектора.
– Прогони.
– Ох!…
Она отвернулась:
– И тогда у нас обоих будут проблемы. У тебя, то ты вообще сюда пришел, у меня – что я открыла рот… Я могу надеяться только на твое благоразумие… И умение хранить секреты…
Она была сейчас такой откровенной и уязвимой. У Кеана защемило в груди. Перед ним была не чувственная, живая фреска, благоухающая дорогими маслами, а застигнутая врасплох, хрупкая девица. Не будь на ней этого ошейника, он принял бы ее за праведницу у алтаря после вечерней мессы. Печальный и чистый образ.
– Мы в исповедальне, – тихо сказал Кеан, приблизившись к ней. – Если покаяться, то грехи будут отпущены…
Настурция обернулась к нему, подняла темные печальные глаза:
– Я не хочу сейчас каяться. И прогонять тебя не хочу…
Щелк! – словно спуск арбалетной тетивы или рычаг, запустивший внутри протектора поршни и шестерни, а может, это хрустнули, наломавшись, свечи на белокаменном алтаре, когда он прижал ее своим телом, прямо к статуям святых, задирая юбку на этих гладких смуглых ножках. Руки словно сами гладили, расшнуровывали сложные завязки, припадали к горячей коже, влажной от испарины. Настурция была сейчас совсем другой. Не одурманивающим миражом среди клубов ароматного пара, а настоящей женщиной, и сейчас она отдавалась не протектору, не божественному закону, не горькой судьбе, а именно ему. В этом была такая пьянящая радость, какую Кеан не испытывал, даже когда ему возложили на лицо алую маску.
Когда он вошел, она простонала ему в губы. Ее тело отвечало на каждое его движение, словно воспевая божественную симметрию. Свечи ломались и гасли, наполняя исповедальню ароматом воска. Настурция и сама была как воск, и, казалось, что она потеряет свои очертания и потечет горячими каплями на белый камень.
– Ааах!
Ее бедра задрожали, и она сжала Кеана так сильно, словно хотела переломить, но его тело было тверже горячего камня в купальнях. Ему стало так хорошо, как никогда до этого не было.
– Это было так опрометчиво… – прошептала Настурция. – Это грешно…
– Благой простит, – шепнул Кеан в ответ.
Мысли о последствиях мгновенно испарились из головы при виде этого хрупкого, обнаженного тела, принадлежащего только ему. Что это за странное чувство?
Однако когда она протянула руку к его красной маске, он машинально остановил ее и сжал тонкие пальцы. Поджав губы, Настурция отвернулась.
– И все-таки ты протектор, и тебе не позволено того, что можно обычным людям. А я такая глупая…
Она тряхнула головой и оттолкнула его от себя.
– Забудь, что я тебе сказала. Не приходи сюда больше, иначе, видит Благой, я не пожалею себя, позову твоих братьев. Пошел вон!
Кеан пришел в
