Так Хрипунов раз десять успел все же шагнуть рядом с заплывавшими следами козы и Фигурнова. Алонов видел, что бандит, пожалуй, и не старается скрыть: он идет спасать сотоварища лишь по принуждению.
Хрипунов, сделав еще три шажка, окончательно застрял и решил, чтобы замаскировать остановку, поболтать с Фигурновым:
– А как мы тебя, друг, тащить-то будем? За шею, что ли? Ты почему руки спрятал?
За это время Фигурнов погрузился уже по самые плечи. Старый солончак делал свое дело, как заведенная машина.
Фигурнов ответил:
– Как ты подойдешь поближе и бросишь ремень, я руки выпростаю. А то уж больно сосет здо?рово. Нельзя пошевелиться. А ты поторапливайся, черт тебя дери!
Нет, Хрипунов не хотел идти дальше. Он залез в грязь уже почти до колен. Этого достаточно. Он предпочитал разговаривать:
– И как это тебя, Санька, угораздило! Ну, брат, не ждал от тебя такой глупости. Эх, ты!
Очевидно, Фигурнов так же разгадывал тактику своего сотоварища, как ее понимал Алонов. Вероятно, Фигурнову это было куда легче сделать, чем невидимому постороннему свидетелю. И он завопил истошным голосом:
– Ты-ы! Сволочь клятая! Помешался, гад? Человек на твоих глазах погибает, а ты волынку тянешь, тары-бары мелешь!.. Хозяин! Сударев! Да пните вы его!.. Эта мокрая вошь дождется – я начну грязь хлебать!
Низкорослый, имя которого теперь Алонов узнал, произнес что-то, чего Алонов не слышал, и махнул рукой оглянувшемуся Хрипунову. Хрипунов сделал еще несколько шажков, все глубже и глубже уходя в грязь.
Не всегда, далеко не всегда медлительность, которую нельзя смешивать с осторожностью, может помочь в жизни вообще, а во время преодоления заболоченных и трясинных мест – в частности. Зачастую, особенно если опасное место не так уж велико, в болотах спасают решительность и стремительность. Так, северный лось ложится на брюхо и быстро переползает опасные моховые болота. Сильный и умный зверь научился правильно пользоваться коротким сопротивлением, которое оказывает поверхность трясины, прежде чем расступиться.
Хрипунов не знал или не хотел знать повадок смелого лося. Бандит опять остановился, боязливо переступил последний раз и вновь застрял. Фигурнов осыпа?л его бранью, Сударев подбадривал сзади.
Через несколько минут Хрипунов все же добрался почти до половины расстояния между краем солончака и Фигурновым. Еще немного – и можно будет бросить спасительную ременную нить.
Вдруг Хрипунов провалился сразу обеими ногами выше колен. Он испуганно рванулся назад, но солончаковая трясина крепко вцепилась в него. Хрипунов изо всей мочи рванул за ремни. Не ожидавший этого усатый бандит едва не упал. Положение спас низкорослый. Алонов видел, как этот бандит, отзывавшийся на имя Сударева, ловко и сильно перехватил конец. Потерявший голову Хрипунов рвал ремни на себя изо всех сил.
Ремни развязались или лопнули посередине. Хрипунов качнулся, махнул руками. Он едва не упал навзничь, каким-то чудом удержался, перевернулся, упал на руки лицом к берегу и быстро побежал на четвереньках, избегая полосы уже разбитой грязи. Он мгновенно очутился на берегу, доказав все же либо личную сообразительность, либо какое-то знакомство с приемами сохатых…
Бандит забыл выпустить из руки конец изменившей ему ременной ленты. Перепачканный в черной, смолистой грязи, Хрипунов принялся в чем-то убеждать Сударева.
Указывая на трясину, бандит разводил руками. А Фигурнов кричал:
– Чего ждете? Рубахи рвите! Плетите веревки! Пособляйте скорее, совсем усосало!..
Отойдя в сторонку, Хрипунов счищал с себя грязь. Сударев с усатым бандитом праздно стояли на берегу, глазея на Фигурнова.
А от Фигурнова оставалась одна голова. Только… И эта голова с рассыпа?вшимися волосами, в ошейнике грязи, подергивалась и что-то говорила, говорила… Алонов видел затылок. Фигурнов как-то сумел повернуться к берегу, откуда должна была прийти помощь, спасение. Но «помощь и спасение» не шли, а стояли на месте.
Хрипунов потихоньку отправился вниз по берегу, к заливу озера. Видимо, он решил не терять напрасно времени и помыться. Алонов заметил, что бандит оставил трясине в добычу свои сапоги.
Низкорослый Сударев повернулся к усатому и что-то ему сказал. Голова Фигурнова ушла в грязь уже по самые уши. Усатый сделал шага четыре по направлению к одинокой голове и сказал достаточно громко, чтобы Алонов мог разобрать его слова в тишине вечера:
– Эх, Санька, Санька! Жаль тебя, да уж, видно, ничего не поделаешь. Сам виноват кругом. Под ноги нужно смотреть. Как говорится, не ходи босой!.. – Усатый чуть передохнул и добавил: – Сам понимаешь, тебя оттуда только трактором вытащишь. Такая, видно, тебе, Саня, судьба на роду писана. От судьбы не уйдешь!
Черная голова завопила в ответ:
– А-а-а! Гады-паразиты! Покидаете Саньку Фигурнова?.. Был нужен, так поили-кормили, Санечкой звали, по отчеству кликали! А теперь погибать мне? Пропал ни за грош! Связался я с вами! Оплели-опутали!..
Фигурнов так вопил, что у Алонова в ушах звенело от его злобных, отчаянных выкриков. Захлебнувшись криком, Фигурнов передохнул, набрал воздуху и заорал с новой силой:
– Пропадаю зазря! А уж вы-то моей бедой попользуетесь, наследнички! Небось не упустите. Денежки мои себе прикарманите! Ты, Клебановский, небось на мои тысячи второй домок себе прикупишь?!.
Сударев и Клебановский повернулись как по команде и пошли прочь. Пройдя полсотни шагов, они оглянулись, не замедляя шага, и отправились своей дорогой, уже больше не оборачиваясь.
Фигурнов что-то еще кричал им в пустой след, теряя голос, задыхаясь.
Сударев и Клебановский были уже далеко, уже заходили на гриву, послужившую полем последнего посева саранчи. Фигурнов сделал последнее, отчаянное усилие. На миг бандит наполовину выскочил из трясины. В лучах заходящего солнца его длинные руки, вымазанные жирной черной грязью, блеснули, как лакированные. Он закричал:
– Сам вылезу и вам глотки перерву! Врете, гады!..
Алонову показалось, что бандит действительно сумеет вырваться. Во всяком случае, сейчас веревка, брошенная с твердого места, могла бы его спасти!
Но опоры не было. И Фигурнова точно кто-то сдернул вниз, в глубину. Он, как свайка, ушел в трясину. Смыкаясь над ним, грязь громко чмокнула…
Присев неподалеку над водой, Хрипунов тщательно смывал с себя грязь. Окончив это занятие, он вернулся к солончаку, подобрал двустволку, поглазел на опустевшую трясину. Пожав плечами, он отправился вслед за Сударевым и Клебановским, имена которых Алонов крепко запомнил.
Алонов смотрел, как Хрипунов бережно ступал по жесткой, колкой траве босыми белыми ступнями. Он не спешил и внимательно смотрел под ноги, оберегая непривычные голые подошвы.
В середине трясины осталось запавшее место. От него во все стороны разбежались глубокие трещины, и к нему вела дорожка поломанной корки. Впадина постепенно заплывала. После одного-двух дождей натянется новая корка…
Солнце заходило. От ковыльного плато надвигалась тень, чтобы закрыть старый солончак.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Тщетность борьбы вы поймете позже1
Судареву эта ночь казалась особенно неприятной и холодной. Пусть температура воздуха и была выше, чем предыдущей ночью, но зато здесь, в низине, очень сыро. От всех этих озер, связанных с каналом, после захода солнца повеяло влагой, туманом. В начале ночи испарения были еще не очень сильными – они не закрывали звезд на небе. Но чем глубже становилась ночь, тем плотнее ложился туман. Его зябкая туча, вставая и уплотняясь, постепенно гасила звезды. Туман сгущал мрак и вызывал озноб.
Судареву не спалось – что-то мешало. Это было не беспокойство, не тревога, может быть, нетерпение: такое состояние знакомо многим из тех, кто завершил большое, трудное дело. Все равно какое…
Была вложена часть себя, было пережито большое напряжение, был риск, а в деле Сударева риск был велик и длился долго. Риск продолжал длиться, но спад уже наступил, явилось какое-то подобие разочарования – будто нечего делать. Собранные в одно внутренние силы человеческой личности приходят в беспорядок: не всегда ощущение успеха приносит покой чувствам и отдых мозгу.
От бессонницы Судареву чудилось, что у него начинается грипп. Чушь, убеждал он себя, – все это от утомления и лишений последних суток. Давно он так не работал. Показывая всем пример, Сударев посадил больше кубышек, чем старательный Хрипунов, и значительно больше Фигурнова. Не давая себе жиреть и раскисать, Сударев избег этих опасностей, грозящих многим мужчинам в возрасте около сорока лет, атлетической тренировкой, гигиеной, закалкой. Сейчас его тяготило ощущение нечистоты тела – он слишком баловал себя ваннами, душами, растиранием жесткими полотенцами.
Бесплодные часы бессонницы досаждали. Было жестко и неудобно лежать, затекали руки от непривычного положения. Плохой бивак. Сырые ивовые сучья дымили, дым лез в горло. Но это мелочи. Главное, что дело сделано, сделано… Клебановский оказался лучше, чем подумал Сударев с первого взгляда. В пути и на работе Клебановский вел себя хорошо, степь он действительно изучил, не спорил и слушался. Каков бы ни был Клебановский, Сударев все равно сам пошел бы в степь, сам работал и следил за другими. Французы говорят: кто хочет, чтобы ему хорошо служили, служит себе сам. Не будь присмотра – содержимое драгоценных целлулоидных коробок могло быть растрачено в какой-то мере впустую…
