Приятно пройтись после трех с лишним суток, проведенных в вагоне. На солнце подтаивало. И так славно дышалось, что я незаметно прошел четыре или пять километров.
Я не застал ни директора совхоза, ни его заместителя. Хозяйство здесь очень большое, разбросанное. Об Алонове мне сказали, что он уехал «на филиал», но вернется к обеду.
– Наверное?
– Как сказал, так и будет…
От секретаря партийной организации я узнал, что в конце минувшей осени совхоз успел построить плотину в местах, обследованных Алоновым.
– Земли нам там отводят, – говорил мой собеседник. – Если будет вода, сядем там еще одним филиалом. У нас тесно.
Здесь саранча, как видно, ушла в прошлое. Ее, как говорил секретарь, выкопали, выпахали, всю уничтожили.
– Сами бандиты указывали места. Да и без них обошлись бы. Наш Алонов все разглядел, все запомнил. Если осталась кубышка-другая, то туда скоро выезжают специальные наблюдатели – как снегу сойти. Не упустят. Главное с этой гнусью – вовремя захватить. Тогда и самая усовершенствованная не страшна.
Мы пошли с секретарем: он – по делу, я – взглянуть на совхозное хозяйство.
Из-за ограды обширного, сейчас пустого загона показался молодой человек. Он широко шагал по тропке, пробитой в оседающем снегу. За ним, остывая после езды, шел серый конь. Я, по старой привычке, заметил, как, по всем правилам кавалерийского марша, стремена перекинуты через седло, подпруги отпущены и повод закинут на шею. Серый играл с хозяином, подталкивая его сзади храпом под локоть. Секретарь сказал мне:
– А вот и наш Иван Александрович вернулся.
Секретарь познакомил нас. И в воображении и только что, издали, Алонов казался мне высокого роста: а был он чуть, может быть, выше среднего.
С первых слов я понял, что для Алонова и мой приезд, и его вероятная цель уже не были секретом: кто-то сумел «доложить». Вместе с Алоновым я прошел на конюшню, где он поставил коня в денник. Стараясь смягчить натянутость первых минут и найти дорожку к сердцу Алонова, я горячо похвалил серого. Моя невинная хитрость не произвела нужного действия.
Мы пообедали в совхозной столовой, обмениваясь малозначащими фразами. Ледок натянутости оставался – я не умел его сломать, а Алонов не хотел. Типом лица, русыми волосами, цветом серых глаз Алонов был северянин. На мой вопрос он коротко, но довольно охотно объяснил, что родители его родом олонецкие, откуда, надо думать, и фамилия. Надо бы – Олонов, но в русском языке начальное «о» в именах легко переходит в «а»… Этим и закончилось личное. Кругом нас были люди. Я видел, что Алонова и любят и уважают, что он у себя дома среди тридцати или сорока человек обедающих. Но я для него был совсем посторонний. Это меня стесняло, а его – нет.
После обеда он пригласил меня к себе. Я видел, что он подчиняется обязательным правилам гостеприимства – не больше. Он угостил меня каким-то особенным табаком – крупная крошка самосада имела приятный вкус и запах.
– Я примешиваю донник и еще кое-какие степные травки, – объяснил Алонов.
В комнате был порядок. Над кроватью висели три ружья. Я поинтересовался оружием. Алонов снял одно:
– Это мое.
– А те два?
– Они – оттуда. Лежали в мелком месте. Мне они ни к чему, но там все настояли, чтобы я взял себе: боевой трофей… Даю товарищам на охоту, кто попросит. Своего – не давал и не дам.
И тема иссякла. Славное девичье лицо смотрело из рамочки. На столе было много учебных книг. Я узнал, что в этом году Алонов хочет поступить на заочное отделение Института животноводства.
– Почему вы не хотите пойти на основной курс? – спросил я. – Там было бы легче.
– Конечно, легче, – сразу согласился Алонов. – Да мне не хочется отрываться от нашего совхоза. Постараюсь как-нибудь справиться.
Я подумал, что он наверное справится. Разговор опять оборвался. Алонов был по-прежнему холоден, спокоен. Я сделал последнее усилие – и начал говорить сам. Я рассказывал о том, чего Алонов мог не знать, привел несколько примеров борьбы зарубежных коммунистов.
Алонов оживился. Когда я сделал паузу, он ею охотно воспользовался:
– Они – настоящие герои. А я? Что я? Я ведь был у себя. И, знаете, ведь я все время боялся, все время. Да, я боялся! Сначала за себя, а потом…
И он увлекся. Он рассказал мне о своем страхе, о своей борьбе со страхом, о своих делах и мыслях. Один за другим передо мной прошли дни, проведенные им в борьбе.
В этой повести я постарался передать все, как было…
1951
