Эти нелепости имели большой успех, и бунт охватил все громадное пространство между Волгою и Окою, к югу до степей Саратова, и к востоку до Рязани и Воронежа; крестьяне убивали помещиков или их управляющих и объявляли себя целыми массами казаками, т. е. разбойниками. Всюду организовывались шайки, и при их приближении города вслед за деревнями охватывались тою же заразою: возмутившаяся чернь бросалась на воевод и на их подчиненных, заменяла их атаманами и есаулами и устанавливала новый режим, истребляя при этом по большей части представителей старого.
То же самое происходило и в восточной Украйне, во время революционного кризиса в начале века, потом в западной, польской Украйне в момент восстания Хмельницкого. Как и в эпоху Лжедмитриев, в то же самое время возмутились также местные инородцы: мордва, чуваши и черемисы. Из Симбирска движение это, до возвращения Барятинского, разрасталось с особенною силою в двух направлениях, на запад – через теперешние губернии Симбирскую, Пензенскую и Тамбовскую, и на северо-запад – к Нижнему Новгороду. Одна шайка, отделившись от войска Стеньки, который безумно разбивал свои силы, двинулась по дорога к Тамбову, возмутив по дороге Зарайск и Пензу; другая, которую считали находящеюся под командою самого царевича Алексея, двинулась к Алатиру и Курмишу, потом в Ядрин. Власти светская и гражданская принимали ее очень торжественно с хоругвями и иконами. В Козьмодемьянске и Мурашкине, которые проявили меньше усердия в воздаянии почестей мнимому царевичу, воеводы были передушены жителями. Чтобы взять монастырь святого Макара на Желтых водах, Лже-Алексей, простой казак, по имени Максим Осипов, начал атаку. Он произвел страшное избиение монахов и, ограбив это святое место, подумывал уже дойти до Нижнего Новгорода, когда пришла весть о поражении Стеньки.
Начался общий разгром. Нельзя было медлить. В Арзамасе князь Юрий Долгорукий, известный солдат, тот самый, о котором говорили, что он повесил брата Стеньки, был почти окружен со всех сторон, имея в своем распоряжении очень небольшой отряд, так как отдельные части его никак не могли пробить себе дорогу, чтобы соединиться с ним. Приняв теперь наступательную тактику, он немедленно оправился и очистил всю область на севере до Нижнего Новгорода и на юге до Темникова, где в декабре 1670 года неожиданно столкнулся с казачьим предводителем совершенно особого рода. То была монахиня, начальствовавшая сформированною ею шайкою и совершавшая грозные набеги. Ее отцом был крестьянин из окрестностей Арзамаса, и звали ее Еленою.
Долгорукий велел сжечь колдунью и повесить сопровождавшего ее попа. После этого, заняв Краснослободск, он проник в северо-западную часть теперешней Пензенской губернии, главный центр мятежа, и провозглашенный в это время главнокомандующим всеми войсками, действовавшими против бунтовщиков, к январю 1671 года окончательно успокоил местность.
Бунтом был сам Стенька Разин, – престиж, связанный с его именем, слава его побед, соблазняющие слухи о его богатствах, притягательная сила добычи, которую он делил со своими товарищами, надежда на постоянные кутежи в его компании. Весь этот прекрасный сон исчез вместе со зловещим слухом о симбирском поражении.
IX. Конец «счастливых времен»
Из Симбирска атаман добрался до Самары, объясняя свое бегство тем, что его пушки, как некогда направленные против него в Царицыне, отказались служить. Неразумная выдумка, губившая легенду, которую создали его победы. Он значит не был больше колдуном! Он потерял свою сверхъестественную власть! Разочарованные жители Самары заперли перед ним ворота, и в Саратове подражали их примеру. В Черкасске его партия держалась еще до сих пор победоносно. Но напрасно Стенька еще раз появился там с остатками своей армии и снова пустил в ход жестокости, на которых был построен его авторитет. Корнил Яковлев, сговорившись с Москвою, одержал верх. У него был в распоряжении отряд из 1 000 рейтаров и драгун, обученных по-европейски, которых направило к нему со всей поспешностью московское правительство под командою Григория Кассотова, предводителя, знакомого с казацкою тактикою. Весть об этом подкреплении и ужас перед жестокой расправой и репрессиями Долгорукого обескураживали «товарищей». Еще раньше, чем все окончилось, участь Стеньки была решена.
Официальные источники сами себе противоречат в сообщении обстоятельств, определивших эту развязку, и полны неясностей. Осажденные ли или взятые в плен в маленьком укреплении Каганлике, выданные ли раскаявшимися их братьями по оружию или загнанные в засаду старым Яковлевым, каким именно образом Стенька и Фрол потеряли свою свободу, – это остается для нас неизвестным. Привезенные в Москву они не выказали одинакового мужества; в то время как атаман хранил безразличие, достойное его имени, его брат напротив рассыпался в жалобах и упреках.
– На что ты жалуешься? – спросил его наконец Стенька, потеряв терпение. – Мы получим великолепный прием, самые крупные вельможи столицы встретят нас!
4 июля 1671 года вся Москва действительно высыпала на улицу, желая присутствовать при въезде легендарного героя, но атаман, к его большому сожалению, не мог сохранить той богатой одежды, в которой хотел явиться перед своими зрителями. Одетый в грязные лохмотья и привязанный к простой телеге с виселицею, он разочаровал совершенно любопытных москвитянок.
Судя по легенде, самые ужасные пытки не вызвали у него ни одного признания, ни одной жалобы. Но этот факт сомнителен. Алексей в своей переписке с Никоном как раз пользуется указаниями, сделанными Стенькой во время допроса, по поводу сношений атамана с бывшим патриархом. Легенда рассказывает, что свирепый разбойник продолжал высмеивать малодушие своего брата, который в руках палачей проявил меньше постоянства.
– Какая ты баба! Мы хорошо пожили: теперь можно и немного пострадать…
Эти слова совершенно во вкусе такой личности. Хорошо пожить было ее главным стремлением.
Он даже не дрогнул, говорят, перед самой ужасной из пыток, имевшихся в то время в распоряжении мучителей: она состояла в том, что капли холодной воды пускались на бритый череп пытаемого. Когда ему обрила макушку, он начал даже шутить:
– Ну вот, я был бедным невежественным крестьянином, а теперь обрит, как самый ученый из монахов!
6 июня его привели на Лобное место, где в Москве происходили казни. Он выслушал, не моргнув, приговор, осуждавший его на четвертование, набожно повернулся к соседней церкви, четыре раза поклонился толпе, прося у нее прощения и, совершенно спокойный, отдался в руки палачей. Положив его между двух досок, ему сначала отрубили правую руку выше кисти, потом левую ногу ниже колена, но он по-прежнему не испустил ни одного крика. Думали, что он умер. При виде ожидавшей его казни, Фрол вдруг обомлел и пробормотал формулу «слово и дело» – это значило, что осужденные имеют сделать важные разоблачения, ради которых они получали отсрочку, за которую им потом дорого приходилось расплачиваться в допросной камере. Вдруг среди окровавленных досок, где лежало неподвижно изуродованное тело Стеньки, раздались слова:
– Молчи, собака!
То были последние слова, произнесенные атаманом. Они не принадлежат истории, основанной на документах, но тогдашние казни знают часто и в подобном же виде аналогичные подробности. Ни смерть, ни самые жестокие муки не могли поколебать физической и моральной стойкости большего числа обреченных на казнь – то были люди, либо огрубевшие от беспокойной жизни, либо охваченные могучим религиозным чувством. А что касается Фрола, то ему, кажется, была действительно отсрочена казнь. Он, будто бы указал склад важных бумаг или тайный клад и, хотя розыски по его указаниям остались бесплодными, но (мы не знаем, правда, как и почему), казнь была ему заменена пожизненным заключением.
По преданию, готовый принять смерть, Стенька составил поэму, сохранившуюся в устах народных певцов, где герой просит похоронить его на распутье трех дорог, ведущих к трем очагам земли русской: к Москве, Астрахани и Киеву. Сказочный атаман мог, конечно, быть по-своему поэтом, раз он вдохновил столько других поэтов. Во всей местности, служившей театром его действий, воспоминание о нем живет еще до сих пор.
X. Легенда о Стеньке
Берега Волги усеяны урочищами, с которыми до сих пор связано имя атамана. Так, один холм назван «столом Стеньки», так как на нем он пировал со своими товарищами; другой носит название «шапки Разина», так как по легенде он там оставил свою шапку. Одну пещеру считают местом тюрьмы для плененных им вельмож. На север и на юг от Царицына, на высоком берегу реки, ряд других холмов представляет собой ту особенность, что он отделен оврагами от твердой земли: весною они бывают наполнены водою. Возможно, что, следуя традиции, атаман избрал некоторые из этих высот для своих лагерей, но, если верить местным жителям, там еще недавно можно было видеть следы укреплений и рвов, вырытых в скале, и железные ворота при входе. Там должны быть скрыты огромные сокровища, но, заколдованные, они никому не даются.
