Но в это время Федька Шелудяк был разбит под Симбирском князем Петром Шереметьевым. Отброшенный к Самаре, он завел переговоры со своим победителем, потом, прибыв в Астрахань, стал начальствовать там, заменив собою только что умершего Ваську Уса. Иван Милославский следовал за ним с флотилией и отрядом войск, одушевленных победою. Он должен был однако отказаться взять город приступом. Укрепившись в сильной позиции при устье Болды, он потребовал себе подкрепления, которое заставило себя ждать. Казацкая республика смогла поэтому просуществовать еще несколько месяцев.
Необходимо было много лет, чтобы потом залечить раны, нанесенные ею.
Подкрепление прибыло лишь в ноябре и то не из Москвы. Переговоры Милославского с грузинским князем Казбулат-Мурзою доставили первому несколько тысяч горцев, которые взяли город приступом, распространив в нем панику и вызвав между осажденными споры не менее гибельные для их дела. Менее решительные люди не замедлили перейти в лагерь Милославского, который постарался оказать хороший прием дезертирам. Он осыпал их ласками, напаивал водкою и тем увеличивал число перебежчиков. Казбулат со своей стороны заманил в свой лагерь Федьку Шелудяка и задержал его там.
26 ноября 1671 года город сдался, и после торжественного вступления Милославский совершенно благоразумно обнаружил большую умеренность. Он объявил всеобщую амнистию, оставил на свободе самого Шелудяка, как и некоторых из его офицеров и не тронул даже главного зачинщика убийства архиепископа, Алешку Грузинкина.
Как мы это видели уже в Пскове и в Новгороде, московская политика прибегала к кротости, всегда лишь как к временной мере, за которой следовали постоянно более или менее сильные репрессии. На следующий год, явившийся преемником Милославскому, князь Яков Одоевский принялся методически выполнять эту программу, и тогда последние следы казацкого режима исчезли в свою очередь в крови большинства его мрачных основателей.
Так закончилась эта глава истории царствования Алексея, причем общий ход событий, внутри и вне страны, должен был испытать в значительной степени на себе влияние этих прерывавших его один за другим бурных потрясений.
Глава шестая
Внутренняя политика Алексея
I. Победа самодержавного принципа
Во внутренней, как и во внешней политике второй Романов преследовал среди всех этих испытаний двойную цель, возложенную на него как традициями, с которыми был связан его авторитет, так и теми новыми проблемами, с которыми он столкнулся. Представитель династии, созданной народным голосованием, он унаследовал совершенно противоположные этому принципу учреждения, идеи и обычаи. И отцу Петра Великого суждено было осуществить окончательную победу во внутреннем управлении страны того принципа личной и абсолютной власти, которой сын его дал наиболее яркое выражение.
Титул самодержца, представляющий собой перевод греческого «автократ», который присваивали себе еще в предыдущем веке московские великие князья, не имел в то время смысла, который придавали ему потом.
Вначале он служил лишь выражением внешней независимости от древних владетелей московской Руси – татар. С течением времени, если бы внутреннее развитие страны пошло в другом направлении, этот титул разделил бы без сомнения общую участь символов подобного рода, утративших свое первоначальное значение под влиянием изменившихся обстоятельств, но сохраняющихся в памяти истории. Цари продолжали бы величать себя самодержцами, как в настоящее время они продолжают еще считать себя наследниками норвежского трона, не предъявляя к этой протокольной формуле никаких особых претензий, которые могли бы обеспокоить короля Хакона. Но слова всегда существуют для того, чтобы приспособляться последовательно или даже одновременно к обозначению совершенно различных вещей. Должен был настать в России такой день, когда самодержавие данников, освободившихся от Золотой Орды, отойдет в прошлое и это звучное, оставшееся без употребления, слово наполнится другим содержанием. И эта замена совершалась постепенно, незаметно, как всегда в подобных случаях: обычай дал этому слову, заимствованному у Платона или Полибия, совершенно новое толкование, которое оно сохраняет и теперь в Готском альманахе, несмотря на то, что греки, давшие начало этому слову, не думали о таком его толковании.
Правда, слово это иностранное, но то, что оно обозначало собою, было настолько русское, что ему нельзя найти ничего равнозначащего ни в какой другой стране. К этому надо однако прибавить, что, в первое время по крайней мере, самодержавие московских государей соответствовало чистому и простому деспотизму, который нам известен в других местах, но он отличался от последнего существенно: то была власть личная, хотя и раздельная, абсолютная, но подчиненная некоторой законности, парадоксальная смесь противоположных принципов и благодаря этому осужденная безусловно перейти в простое самовластие.
Самодержец Алексей управлял наполовину с помощью совета бояр, решения которых были тоже суверенны, и он узаконил периодический созыв народного собрания, допуская вмешательство последнего даже в чисто административные дела. Его темперамент кроме того наложил особый отпечаток на такой режим. Царь был наилучшим примером патриархального государя. В 1654 году, принимая в аудиенции воевод, посылаемых на польскую границу и давая им целовать свою руку, он делает исключение для князя А. Трубецкого, «ради его седых волос», по словам официального документа; он не хочет, чтобы старый вояка оказал ему подобное свидетельство своего уважения и притянув к себе, горячо прижал его к своей груди. Но, исправляя собственноручно протокол церемоний, Алексей при этом замечает, что отличенный таким образом старик тотчас же понял, как велика была милость, ему оказанная и «тридцать раз поклонился ему до земли».
Царю было в то время двадцать пять лет. Глубоко религиозный, он понимает личность государя неразрывною с государством и отдает себя вместе с последним во власть божественного промысла. Могущество империи, по его мнению, и ее благосостояние зависят не от силы или искусства людей, но от божественной воли. Царь является лишь ею назначенным выразителем ее воли. Поэтому его подданные и особенно бояре, его главные слуги, должны быть привязаны к нему всем сердцем и всего ожидать от его милости. Насколько Алексей умеет оценивать верность, настолько же он презирает ложь, двуличие и гордость и, отсылая виновных на суд верховного судьи и отсрочивая тем самым наказанье, он иногда налагает на них ловкою и твердою рукою довольно серьезную кару как бы вроде задатка.
В сущности, Алексей только идеализирует по-своему, отказываясь однако под ней подписаться, формулу интегрального абсолютизма по доктрин божественного права, развитой Боссюэ. И Людовик XIV не очень далеко ушел от этой концепции, когда писал следующее: «Правосудие есть тот драгоценный дар, который Богом передан в руки царей, как часть его мудрости и могущества». Но образ мыслей Алексея совершенно другой: натура мечтательная и склонная к мистицизму, он был искренен в своем идеализме и не хотел бы один нести всю огромную тяжесть божественной ипостаси своей веры. Но как поступить? Лукавые, испорченные, привыкшие ко всем злоупотреблениям властью, которую они должны были разделять с ним, его бояре оказываются недостойны своего назначения, против воли он вынужден был поступать иногда, не считаясь с их темными наветами, часто уклоняться от их вредной деятельности и быть единственным главою за отсутствием хороших исполнителей.
И вот он борется с этой, беспокоящей его совесть, дилеммой. Он недоволен тем, что Ордын-Нащокин открыл ему в выражениях слишком сильных непрекращающиеся злоупотребления чиновников всех рангов, неспособность или лихоимство которых заставляет его вмешиваться лично во все дела и действовать всегда своим собственным авторитетом. Он должен подчиняться очевидному и, защищая себя, принять на себя всю ответственность.
Пришлось остановиться на этом, раз он не мог придумать другого средства уменьшить зло. Реформа этого порочного состава, или самой административной службы, неопределенность которой облегчает и даже поощряет преступления по службе, предполагала бы наличность совсем другого склада ума. Алексей раздражается, обзывает преступников бранными словами; он дает им пощечины, приказывает их «драть нещадно», наконец, выведенный из себя тщетными попытками привести их к лучшему сознанию своих обязанностей, он прибегает к паллиативам или к средствам, которые ведут лишь к осуществлению личной и абсолютной власти.
Одним из таких средств, первым по времени, является прогрессивное ограничение Боярской Думы, этого совета, связанного конституцией страны с верховным авторитетом. Алексей стремится заменить ее сотрудничеством более тесной группы лиц, привязанных к нему лично и эта «ближняя дума» или «комнатные бояре» незаметно вступает в исполнение своих обязанностей, не встретив ни малейшего волнения или борьбы. Часто путешествуя, царь берет с собою лишь нескольких из этих советников, которые, самою силою вещей, вынуждены заниматься большинством дел и кончают тем, что удерживают их в своей власти навсегда, приняв, таким образом, вид определенного института. В то же время между малым и большим советом появляется посреднический орган, служащий вначале агентом передачи, потом сорганизовывающийся и обращающийся в свою очередь в юридическую секцию Думы.
