Обрел хихикнул, от души забавляясь происходящим и предвкушая, как будет пересказывать все услышанное приятелям.
Тартунг разлил по чашам сортовое пиво и по знаку Эвриха сгреб кучку серебряных монет, высыпанных Гитаго на крышку короба из объемистого кошеля.
— Итак, сколько ты желаешь за рабыню, бежавшую от своего законного хозяина? — спросил Йокиат, начавший взирать на ушлого лекаря-арранта с невольным уважением.
— Сто цвангов, — не моргнув глазом сказал Эврих и по тому, как перекосило Гитаго, понял, что не продешевил.
— Нет, так дела не делаются! — нахмурился узколицый Амрел. — Если хочешь её продать, назови приемлемую цену.
— А кто сказал, что я хочу её продать? — удивился аррант. — По-моему, напротив, я всеми силами стараюсь дать вам понять, что не желаю этого делать. Хотя… — Он изобразил внутреннее колебание. — Я мог бы, пожалуй, на неё сыграть.
— Ну естественно! — расхохотался не в силах более сдерживаться Обрел. — Я бы на твоем месте тоже предпочел играть!
— В какую игру? — тихо поинтересовался Хайваш, почитавший себя, похоже, непревзойденнейшим хитрецом.
— Да все равно, — легкомысленно махнул рукой Эврих, с разгону влетая в расставленную ему ловушку. — Лишь бы ставка была достаточно высока.
— Например, триста дакков? — предложил Йокиат, догадавшийся, куда клонит его приятель. — В любую игру?
— Почему бы и нет? — Аррант упорно не обращал внимания на знаки, которые подавали ему Джинлык и Обрел. — Я сыграю в любую игру, но только раз, без отыгрыша. И с условием: если выиграю, Гитаго и все прочие оставят меня в покое и не будут зариться на мою рабыню.
— Раз уж ты столь любезен, что оставил выбор игры на мое усмотрение, то я выбираю читимач! — торжествующе провозгласил Гитаго.
— Но это ведь не кости… — растерялся недоумок-аррант, взявшийся тягаться в хитрости с теми, кто ею жил, с неё кормился.
— Это замечательная игра. А о костях, насколько я помню, разговор и не шел? — обратился к товарищам за поддержкой Йокиат.
— Нет-нет, мы говорили о любой игре! — дружно подтвердили Хайваш, Амрел и чувствовавший уже себя победителем Гитаго.
— Что ж, поглядим, что это за читимач… — недовольно протянул Эврих. — Но сегодня-то мы играть не будем? Завтра, со свежей головой…
— Приходи в полдень в мой… э-э-э… шатер, — ласково улыбнулся Гитаго, поднимаясь с циновки.
Церемонно раскланявшись с аррантом, купцы один за другим покинули шатер, а Обрел с Джинлыком, успевшим позабыть, что шел он сюда, дабы получить причитавшийся ему брусок соли, бросились втолковывать Эвриху, какую чудовищную ошибку тот совершил, согласившись играть в игру, о которой не имеет ни малейшего представления. Неужели он полагает, что сможет научиться играть в неё за одну ночь? Да ведь это самая умная игра на свете, в которой участвуют тридцать две фигуры, и выиграть в неё ему не поможет даже Белгони, ибо побеждает в ней не удачливый, а умелый…
— Полно вам кудахтать, почтенные! — со свойственной ему непосредственностью прервал Тартунг сердобольных приятелей арранта. — Эврих в «Мраморном логове» обыгрывал в читимач самого Малаи, а с тем не удавалось справиться даже Газахлару. Господин мой любит прикидываться простачком, но, когда надобно, умеет проявлять умопомрачительную изворотливость, так что Афарге нечего бояться предстоящей игры, — добавил он специально для виновницы всех Эвриховых тревог, затравленно зыркавшей по сторонам огромными глазищами из самого дальнего и темного угла.
* * *
«Когда голодные буйволицы перестают давать молоко, ранталуки продают их озерникам за бесценок, дабы купить немного проса или рыбы. Любопытно было бы выяснить, почему они не режут и не едят свой скот? Вероятно, с этим связаны какие-то табу, но пока мне не удалось разузнать о них».
Эврих отложил самописку, считая квакающие крики геккона — ящерицы размером с ладонь, со смешно загнутым в спираль хвостом, легко бегающей не только по отвесным стенам, но и по потолкам. Непарное число криков, по утверждению озерников, предвещало беду, четное же сулило удачу.
— Семнадцать? Или восемнадцать?.. — пробормотал аррант. Глаза слипались, и он решительно не мог припомнить, что же ещё ему надлежало записать, пока сон окончательно не сморил его.
— Ну чего ты глаза себе портишь? Все пишешь-пишешь невесть что, будто это и впрямь кому-то надо! Добро бы твои писания продать можно было, а так самая что ни на есть пустая трата времени и самоистязание! — проворчал Тартунг, ворочаясь под тонким одеялом верблюжьей шерсти.
— Спи себе, не ворчи.
«Ранталуки берут кровь у коз и овец, делая надрез чуть ниже глаза, а не из шейной вены, как у буйволов, утверждая, что эта кровь вкуснее. Они имеют некий порошок, изготовляемый из молотых плодов киканы, который, будучи втерт в ранку, не дает крови останавливаться. Любимое питье здешних кочевников — смешанное со свежей кровью пиво или же молоко. Давеча я видел, как они сушат молоко, налив тонкий слой его на расстеленную под солнцем кожу. Полученный порошок кочевники разводят и пьют. Точно так же они высушивают кровь. Говорят, из смеси сушеного молока и крови получаются на редкость питательные лепешки…»
— Вот ведь неугомонный! — снова заворчал Тартунг, которому после пережитых волнений никак не удавалось заснуть. — Ну объясни ты мне, зачем мучаешься? Я ещё понимаю, ежели ты задаешь вопросы и суешь нос, куда не следует, дабы удовлетворить свое любопытство, но зачем все это записывать?
Эврих потер слипающиеся глаза и решил, что на сегодня и в самом деле довольно.
— Помнится, как-то в храме Неизъяснимого Мбо Мбелек я уже говорил, что людей разъединяют не столько моря и пустыни, сколько непонимание. И знание привычек, обычаев, образа жизни может послужить связующим мостиком между ними, — сказал он, укладывая по пеналам письменные принадлежности. — Кроме того, большинство людей привыкли делать только то, что необходимо в данный момент. И предпочитают выполнять ту работу, которая всем видна и может быть оценена немедленно. Но среди них всегда находились и те, кто работал на будущее: составлял карты земель и морей, атласы звездного неба и календари. Кто изучал законы геометрии, свойства камней и руд, писал путевые заметки и лекарские трактаты. То есть занимался тем, что на первый взгляд может показаться скучным и никому не нужным делом. Но в действительности они сеяли те самые зерна, которые, взойдя, давали урожай сам-сто.
Эврих кашлянул и, устыдившись того, что речь его здорово смахивает на самовосхваление, закончил:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
