— А на кого он похож? — допытывался тот.
— Да разве сегодня поймешь?
— Ты права.
Бабка прочитала молитву, поплевала на все стороны трижды, чтобы не подпустить нечистую силу, понесла младенца к матери на первое кормление.
— Сцедить первое молоко? — спросила изможденная Сафия, чувствуя безмерную нежность к бело-розовому комочку плоти, лежавшему рядом с нею.
— Корми, корми, молозиво полезное и сладкое, — сказала старушка.
Сафия и подремать не успела, а в дом уже пришли принарядившиеся женщины — ближайшие соседки и односельчанки с дальних улиц. Сначала они поздравляли деда Ильмурзу, затем бабушку Сажиду, а потом и усталую мать.
— С радостью вас, со счастьем!
— Пусть внук принесет в дом и славу и достаток!
— Да вырастет он храбрым, как батыр Салават!
Сажида и Танзиля, кухарки, служанки с ног сбились в суете и хлопотах: гостей надо угостить. На нарах вокруг праздничной скатерти церемонно расселись кумушки, а на самой высокой подушке — на красном месте — самая уважаемая в ауле старуха.
— Инэй, ай, инэй, начни табын, — обратилась к ней почтительно Сажида.
Надменная старуха прикинулась, будто не понимает:
— Чего ты от меня ждешь, хозяюшка?
— Да разве не знаешь?
— А вот и не знаю…
Соседки жарко зашептали:
— Сафия-килен родила, весь аул гудит.
— Правда? — с удивлением подняла реденькие брови старуха.
— Да мы сами толком не знаем — так по домам говорят!
Старуха строго взглянула на хозяйку:
— Ты от нас решила чаем отделаться? Хочешь скрыть сына своего сына? Да разве так поступают по шариату? Пока лично не увидим, какой батыр на божий свет народился, к чаю и угощению не притронемся, а встанем и уйдем!
Сажида не уклонилась от игры по шариату:
— Ох, гостьюшки, как прослышат что, так и учинят переполох!.. — заныла она и кликнула повивальную бабку, а когда та пришла в горницу с младенцем в руках, сказала с законной бабушкиной гордостью: — Инэй, покажи батыра, которому ты помогла появиться на белый свет.
— Задарма?! — попятилась назад бабка, спешно прикрывая лицо младенца концом своего головного платка.
— А сколько просишь?
— Со всех поровну на скаковую лошадь! — заломила старушка.
Женщины так и ахнули:
— Дорожишься!.. Хватит пока ему и кошеля[28].
Торговались долго, с упоением, и сговорились на кукле, на кошеле, на деревянной лошадке.
Лишь тогда бабка откинула платок, и все с умилением увидели сморщенное красное личико с бесцветными глазенками и бессмысленным взглядом. Внезапно новорожденный завозился, словно под давлением любопытных и вовсе не любящих глаз, сморщился и заплакал заливисто, жалобно:
— И-и-и!.. А-а-а-а!..
Женщины с удовлетворением переглянулись.
— Звонкоголосый джигит!
— Не иначе как муллой станет, хэзрэтом!
— Подымай выше — муфтием!
Младенца унесли в горницу матери, и гостьи, отдуваясь, будто совершили тяжкую повинность, накинулись с наслаждением на чай из китайской травки, а не из сушеных луговых трав, — Ильмурза сегодня расщедрился! — на угощение, на лакомства. Служанки уже пошатывались, таская самовар за самоваром. А кумушки были рады-радешеньки уйти из дома, посидеть вместе, поболтать, посудачить. Особо солидно давали Сажиде советы, как ухаживать за новорожденным внучонком:
— До сорока дней ни на миг не оставляй младенца без присмотра — шайтан подменит! Своего маленького шайтаненка подложит.
Стоявшая у дверей, но не помогавшая Сажиде угощать гостей молодая жена старшины Шамсинур фыркнула в кулак:
— Враки! Как это шайтан подменит младенца?!
— Стыдно спорить со старшими, — упрекнула ее Сажида, старшая жена. — Бестолковая!
— Сама ты бестолковая! — огрызнулась взбалмошная Шамсинур. — Не поверю, пока не увижу.
— Сперва сама роди! — внушала Сажида. — Нарушишь обряд, и придется вместо собственного дитяти вскармливать своим же молоком нечистого подкидыша.
Повивальная бабка бросилась унимать ссору старшей жены с младшей:
— Ты, Шамсинур, не прекословь старшим! Дитя шайтана, шайтаненок, до того похож на человеческое, что не отличишь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Дерзкая красотка скривила губки:
— Скажешь, что твоего ребенка подменили?
— Да, подменили.
Гостьи — и старые, и в годах, и молодухи — так и застонали от нестерпимого любопытства:
— Бабушка, расскажи!..
Повивальная бабка не чинилась, со свистом выхлебала чай из большой чашки и начала:
— Вам-то что, а мне тогда не до веселья было!.. Совсем молоденькая была, шестнадцать лет, спелая, как ягодка.
…Ее первенец был слабеньким, плаксивым, вскоре перестал брать сосок, высох. Не помогли ни ворожба знахарки, ни молитвы муллы. Позвали колдуна из соседнего аула. Он заглянул в колыбельку, сказал:
— Это не ваш ребенок, это шайтана младенец. — И научил, как избавиться от подложенного отпрыска нечистой силы.
Муж Самсикамар беспрекословно поверил ворожею, созвал совет деревенских аксакалов.
— Беда у меня приключилась, почтенные!..
Старцы так и затряслись от страха, от возмущения:
— До чего коварный злой дух!
— Говорили же — нельзя новорожденного оставлять одного до сорока дней!
— Надо скорее избавиться от бесенка!
Лишь один мудрый и самый немногословный старик, усомнился:
— А может, твой сынок уродился хилым?
— Что ты! Мой был здоровым, крепким, как батыр! — обиделся отец ребенка.
— А жена что говорит?
— Она не ослушается своего мужа.
Самый злой аксакал, горбун с лохматыми седыми бровями, заявил:
— Надо осмотреть ребенка.
Принесли младенца, развернули пеленки, старцы затрясли над ним бородами, и несчастный заплакал, личико побагровело, он изогнулся дугою.
Мать не вынесла рыданий первенца, бросилась к нему:
— Отдайте мне сына-а-а!
— Стыдно тебе, ай, женщина, подходить к посторонним мужчинам, — пристыдил ее горбун.
Муж накинулся на нее с кулаками.
— Сама виновата — подпустила шайтана к ребенку! — И обратился к старикам: — Что же делать с чертовым отродьем?
Колдун велел отнести бесенка на развилку дорог. «Значит, неси!..» — хором вынесли приговор богобоязненные старцы.
А мальчик, то ли чувствуя беду, то ли от озноба, зашелся диким криком и плачем, засучил ножками, разрывая сердце матери, не смевшей перечить мужу и аксакалам.
Она кусала пальцы, рвала на себе волосы, но когда отец взял грубо ребенка и понес во двор, а старцы повалили гурьбой за ним, метнулась с неистовым воплем:
— Отдай моего ребенка!
Рассвирепевший муж ударил ее кулаком в зубы. Окровавленная, она поднялась, путаясь в юбках, и поплелась за ними.
Отец и старики в молитвенном молчании несли агнца на заклание, а обезумевшая от горя мать выкрикивала им проклятия:
— Жестокая кара Аллаха падет на вас, палачи! Дети ваши отрекутся от вас, звери! Руки-ноги отсохнут у вас, безбожники!
— Замолчи! — пригрозил супруг. — Разведусь!
— И разводись!
— Талак, талак, талак![29] — крикнул он и трижды ударил сапогом по земле. — Наш никах расторгнут. Я тебе не муж, а ты мне не жена.
Неожиданно мать обрела хладнокровие, видимо, переступила последний рубеж отчаяния.
— Если я тебе чужая, то и ребенок чужой. Отдай мне его.
— Это не твой и не мой сын, это дитя дьявола! — отрезал бывший муж.
Опьяненные святостью аксакалы гнали женщину, а горбун, самый набожный и самый яростный из них, велел позвать из аула старух, а когда явились святоши, кликуши, которых все жители сторонились, приказал привязать уже лишившуюся сознания мать к дереву.
А сам взял кнут, провозгласил в священном гневе: «Шайтан-шайтан, нечистый дух, забери своего дьяволенка!» — и с размаху врезал по нежному тельцу, положил кровавый рубец и снова впечатал багровую полосу.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Даже аксакалы и старухи — «святые души на костылях» отвернулись, не смея созерцать казнь, а горбун хлестал и хлестал, а когда положил руку на безжизненного ребенка, то крикнул: «Шайтан забрал своего ребенка, а нашего убил!..»
