заметил. Наоборот, улочка показалась мне совсем безлюдной. Но не хотелось спорить из-за такого пустяка. Поэтому я только сказал референту, что он зря купил плоды кактуса — полковник ведь предупреждал насчет колючей кожуры. Зачем же калечить руки? В ответ Великий первооткрыватель громко расхохотался:
— Вы верите этим иностранным специалистам, наивный вы человек? Да это же круглые невежды, которые слышали звон, да не знают, где он. Сейчас вы в этом убедитесь.
С этими словами он взял с кровати один из плодов и подошел ко мне:
— Ну потрогайте, пан редактор. Разве колется?
Я осторожно протянул палец и легонько погладил красный плод. Он был гладкий и скользкий, как помидор. Никаких колючек, никаких ядовитых волосков. Шведский попутчик, видно, и вправду подшутил над нами. Но зачем ему это понадобилось?
— А для того, чтобы поважничать и показать, что он все знает, — решительно заявил референт. — Мало ли людей рассказывают всякие небылицы, чтобы убедить других в своей значительности?
Я невольно усмехнулся. Ничего не скажешь, пан Беганек разбирался в людях.
Мы сразу принялись очищать и есть кактусовые фиги. Это было необыкновенно вкусно. По виду красные плоды напоминали помидоры, а на вкус были похожи на виноград. С наслаждением уничтожая сочные фиги, мы обменивались ироническими замечаниями относительно невежества шведских полковников. Увлекавшийся историческими аналогиями пан Беганек вспомнил знаменитую победу поляков над шведами под Оливой в 1627 году.
Однако кактусовые фиги оказались немного приторными. После того как их было съедено около килограмма, нас затошнило и мы взялись за кат. Пан Беганек старательно оборвал с нескольких веточек все молодые побеги и сложил их в две одинаковые кучки. Одну из них он сразу отправил себе в рот, а другую пододвинул ко мне, предлагая сделать то же самое. Но я в последний момент испугался. Мне было уже достаточно скверно после плодов кактуса, а тут еще предстояло отравить себя катом. Очень хотелось как-нибудь увильнуть от этого эксперимента.
— Паи Альбин, — сказал я робко, — не знаю, хорошо ли это будет, если мы оба одновременно окажемся в состоянии наркотического опьянения. А если кто-нибудь войдет и что-нибудь украдет? Этот грек, наш хозяин, мне очень не понравился. Будет лучше, если вы пожуете кат, а я покараулю.
Но референт не захотел принять столь разумное предложение. Он посмотрел на меня с таким негодованием и презрением, что я больше ничего не сказал и сразу же запихнул себе в рот зеленую мерзость.
О боже, какая это была горечь! Никогда в жизни я не держал во рту ничего подобного. Я взглянул на пана Беганека. Видимо, ему кат тоже не пришелся по вкусу, потому что референт корчился, как в камере пыток. Но не спускал с меня глаз! Пришлось жевать дальше.
Это длилось уже минут десять. Меня тошнило все сильнее, да еще началась головная боль.
— Пан Альбин, — с трудом выговорил я, потому что рот был набит, — вы уже видите что-нибудь?
Референт грустно покачал головой. А лицо у него было такое — страшно посмотреть.
— Еще нет. Но мне кажется… что-то начинается. Да, да, точно. Начинается!
Эксперимент продолжался Мы жевали. Нас тошнило. Было горько. Болела голова. Видения не появлялись. И вдруг началось!.. Пан Беганек издал какой-то странный звук, закрыл обеими руками рот и пулей вылетел из комнаты. Я немедленно выплюнул зеленую гадость. Стало чуть полегче, но тошнота и головная боль не проходили.
Через десять минут вернулся пан Беганек. Он был смертельно бледен и совершенно подавлен.
— Все из-за этого шведского полковника, — простонал он. — Если бы он не хвастался своими познаниями, я ни за что не купил бы молодые плоды кактуса. Из-за него пропали наши прекрасные видения.
Оставшиеся веточки ката и индийские фиги мы завернули в газету и выбросили на помойку, чтобы Касса Амануэль случайно не наткнулся на следы нашего преступления. Нетронутую кисть бананов положили на стол. Мы знали, что эфиопские бананы необыкновенно вкусны, но пробовать их даже не пытались — так нам было плохо.
Касса Амануэль вернулся поздним вечером. Он застал нас лежащими на кроватях. К счастью, этот деликатный человек не стал особенно к нам приглядываться. Но лежавшие на столе бананы его заинтересовали. Не спросив, как они здесь оказались, он отломил себе несколько штук и с большим удовольствием съел. Мы глядели на его пиршество с завистью. Собственно говоря, ведь это Касса Амануэль виноват, что мы себя так отвратительно чувствуем. Он велел нам остаться в отеле. Из-за него мы объелись молодыми плодами кактуса. Из-за него жевали эту горькую мерзость — кат. А теперь он возвращается и как ни в чем не бывало объедается нашими замечательными бананами, на которые мы даже смотреть не можем. Скажите сами, есть ли справедливость на этом свете?!
Заморив червячка, Касса Амануэль отчитался о результатах своего похода в город. Как и следовало ожидать, он сделал все, что запланировал: побывал в местном отделении банка и в других учреждениях, записал для Павла адреса наиболее крупных харэрских купцов, а кроме того, договорился с проводниками каравана, который на следующее утро отвезет нас на кофейные плантации.
Экзотическое слово «караван» пробилось сквозь ту-май нашего сознания и зазвенело в ушах, Словно колокол. Мы думали, что поедем в обыкновенном автомобиле, и вдруг — караван! Что за караван? Откуда? А может быть, это просто слуховая галлюцинация, вызванная катом?
— Деревня, где возделывают кофе, недалеко отсюда, немногим больше десяти километров. Поедем на ослах, — объяснил Касса Амануэль. — Я договорился: у нас будут три хороших осла и два проводника. Здесь это называется караван.
При любой другой ситуации перспектива поездки караваном в деревню, где выращивают кофе, привела бы нас в бурный восторг. Но этот чертов кат сделал нас безразличными ко всему. Даже такую приятную новость мы выслушали молча, не проронив ни слова. Так должен чувствовать себя медведь, который за минуту до того, как впасть в зимнюю спячку, до отвращения объелся засахаренным медом.
Касса Амануэль, по-видимому, объяснил наше мрачное настроение усталостью после дороги. Он оторвал еще несколько бананов и, пожелав спокойной ночи, удалился в свой номер.
К сожалению, доброе пожелание любезного опекуна не исполнилось. Ночь была ужасна! Я помню каирские ночи, когда я до утра сражался с москитами, асуанские — когда задыхался под москитной сеткой, суданские, с их убийственным зноем и шумом вентиляторов, и ночь в Аваше, закончившуюся скандалом с паном Беганеком. Но эта ночь — в Харэре — была самой ужасной из всех. Этого кошмара я не забуду до конца дней своих!
Первые несколько часов меня
