— Кажется, спрашивал, сударь,— ответила я, краснея.
— А вы, не зная, какие последствия это может повлечь за собою, разумеется, сообщили свой адрес? — добавил он.
— Я не стала чиниться,— сказала я,— он все равно бы это узнал — ведь, садясь в фиакр, надо сказать извозчику, куда ехать.
— Ах, я трепещу за вас! — воскликнул он с видом серьезным и сочувственным.— Да, трепещу! Ведь это весьма досадное происшествие, и оно будет иметь несчастные последствия, если вы не примете надлежащих предосторожностей. Он вас погубит, дитя мое! Я нисколько не преувеличиваю и буду твердить это неустанно. Увы! Как жаль, что при вашей прелести и красоте, которыми наделило вас небо, вы станете добычей молодого распутника, ведь он любить вас не будет, разве эти молодые сумасброды умеют любить? Разве есть у них сердце, нежные чувства, порядочность, характер? Они полны пороков и дают им волю, особенно с девушками вашего положения, а это положение мой племянник сочтет неизмеримо ниже своего — он будет смотреть на вас, как на хорошенькую простолюдинку, с которой недурно завести интрижку, и постарается вскружить вам голову. Ничего иного от него не ждите. Галантные любезности, приятные подарочки, нежнейшие заверения в любви, коим вы поверите, показные проявления мнимой страсти, кои вас соблазнят; вечное восхваление ваших чар; наконец, любовные свидания, от коих вы сперва будете отказываться, а затем согласитесь на них и кои вдруг прекратятся из-за непостоянства молодого возлюбленного и его охлаждения к вам,— вот что неизбежно воспоследует. Смотрите сами, подходит ли это вам. Да, да, я спрашиваю вас — разве это вам надо? У вас есть тонкость души и рассудок, и не может быть, чтобы вы иной раз не думали о своей судьбе, думали с тревогой и страхом. Пусть девушка молода, беспечна, неосторожна — все, что угодно, но не может же она забыть свое положение, когда оно так печально, так плачевно, как ваше; и вы же знаете, Марианна, я не преувеличиваю; вы сирота сирота, никому не нужная, сирота, у которой нет никого на свете, кто бы о ней тревожился и заботился, навсегда ей предстоит остаться неведомой своим родным, коих она и сама не знает, жить без близких, без всякого состояния, без друзей, за исключением меня одного, меня, коего вы узнали лишь случайно, кто один-единственный сочувствует вам и кто поистине питает к вам нежную привязанность,— в чем вам нетрудно убедиться, хотя бы по тому, как я говорю с вами и в чем вы при желании еще больше, бесконечно больше можете убедиться в дальнейшем; ведь я богат, скажу между прочим, и могу быть для вас крепкой опорой, если вы поймете собственные свои интересы и если я буду доволен вашим поведением. Говоря о вашем поведении, я имею в виду благоразумие, а не какую-то чрезмерную строгость нравов; тут и речи не может быть о жизни, скованной суровыми правилами, которую вам было бы трудно, а может быть, и невозможно вести,— вы даже и представить себе не можете некоторые обстоятельства. В сущности, я говорю сейчас с вами как светский человек, вы понимаете? То есть, как человек, убежденный, что ведь в конце концов людям надо жить и что необходимость — ужасная вещь. И вот, каким бы я вам ни казался врагом любви,— того, что называют любовью, я вовсе не являюсь противником каких бы то ни было сердечных симпатий; я не говорю вам: «Бегите всякой близости», есть связи полезные и разумные, а есть губительные и бессмысленные, какой оказалась бы и ваша близость с моим племянником, чья любовь привела бы только к тому, что он похитил бы у вас единственное сокровище, коим вы обладаете, и лишил бы вас привлекательности. Неужели вы пожелаете стать любовницей молодого вертопраха, которого вы любили бы искренне и нежно, что, конечно, доставило бы вам удовольствие, но и погубило бы вас, поскольку молодой развратник не отвечал бы вам такой же любовью и очень скоро бросил бы вас в нужде, в нищете, из которой вам было бы куда труднее выбраться, чем прежде; я говорю «в нищете», так как хочу открыть вам глаза и поэтому не стану смягчать истину. Вот о чем я думал с той минуты, как расстался с вами сегодня. Вот что заставило меня рано уйти из того дома, где я был на званом обеде. Мне много надо сказать вам, Марианна; я полон самых добрых чувств к вам; вы это, вероятно, заметили?
— Да, сударь,— ответила я со слезами на глазах, смущенная и даже рассерженная печальной картиной моего положения, которую он нарисовал, и возмущенная его корыстным желанием запугать меня.— Да, сударь, говорите, я слушаю вас, я считаю своим долгом во всем следовать советам такого благочестивого человека, как вы.
— Ах, оставим мое благочестие, прошу вас! — заметил он и с шутливым видом, пододвинувшись ко мне, взял меня за руку.— Ведь я уже вам сказал, в каком смысле я все это говорю вам. Повторяю, религию оставим в стороне: я совсем не собираюсь читать вам проповедь, дорогая моя, я обращаюсь к вашему рассудку; смотрите на меня как на человека здравомыслящего, который видит, что у вас нет ничего, а между тем вам надо добывать себе средства на всякие житейские нужды, вот разве только вы решитесь пойти в услужение; но мне кажется, вы очень далеки от такого решения; да и действительно, подобное ремесло совсем вам не подходит.
— Нет, сударь,— подтвердила я, раскрасневшись от гнева,— надеюсь, мне не придется дойти до этого.
— Конечно, это был бы печальный выход,— заметил он.— Я и сам думаю об этом с болью душевной,— ведь я люблю вас, мое дорогое дитя, очень люблю.
— Я в том уверена,— сказала я.— И я рассчитываю на вашу дружбу, сударь, так же как и на вашу добродетель, которой вы справедливо гордитесь,— добавила я, чтобы отбить у него дерзкое желание говорить яснее.
Но я ничего не выиграла.
— Э-э, Марианна,— ответил он,— ничем я не горжусь, я существо слабое, еще слабее других; а вы прекрасно знаете, что я подразумеваю под словом «дружба»; но вы, лукавая насмешница, хотите позабавиться и делаете вид, будто не понимаете меня. Да, я вас люблю, и вы это знаете; это для вас не новость, недаром вы держитесь начеку. Я люблю вас, и как не любить столь прелестное, столь очаровательное создание. Любовь, а не дружбу питаю я к вам, мадемуазель. Сперва я думал, что это только дружба; но я ошибался — это любовь, и притом нежнейшая. Поймите же, что я говорю именно о любви, вы ничего от перемены слов не потеряете, ваша судьба устроится не хуже: ни один друг не сравняется с таким возлюбленным, как я.
— Вы? Мой возлюбленный? — воскликнула я, опустив глаза.— Вы, сударь? Вот уж не ожидала!
— Увы, я и сам не ожидал,— проговорил он.— Это неожиданно и для меня, моя дорогая. Вы в таких несчастных обстоятельствах; я никогда не встречал девушку более достойную жалости и помощи, чем вы; я рожден с сердцем чувствительным к страданиям ближних и, оказывая вам поддержку, хотел быть лишь великодушным, лишь сострадательным, лишь благочестивым, раз вы меня таким считали; и правда, я обычно щедро делаю добро, стараюсь помочь как можно больше. Сначала я думал, что так же будет у меня и с вами; я поступил неосторожно, доверившись такой мысли, и был наказан по заслугам — уверенность моя рухнула. Но я не собираюсь оправдываться — я виноват; конечно, было бы куда лучше, куда более похвально не влюбляться в вас; мне следовало страшиться вас, бежать от вас, не протягивать вам руку помощи; но, с другой стороны, если бы я вел себя так осторожно, что сталось бы с вами, Марианна? В какой ужасной крайности вы оказались бы? Видите, как маленькая моя слабость или моя любовь (называйте, как хотите) пришлась для вас кстати. Как не сказать, что само провидение дозволило мне полюбить вас и потратиться на вас, чтобы вывести вас из затруднительного положения? Если б я думал только о своем спокойствии, у вас не было бы убежища, и эта мысль иной раз утешает меня, когда я раскаиваюсь в своих чувствах к вам; я меньше корю себя за них, ибо они были необходимы для меня, и к тому же они учат меня смирению. Это зло, но оно ведет к великому благу, к бесконечно великому благу; вы и представить себе не можете, сколь оно велико. Я вам говорил лишь о нужде, с которой вы очень скоро познакомитесь, если будете слушать моего племянника или какого-нибудь другого шалопая,— а за нуждой последует позор; ведь большинство мужчин, и особенно молодые кавалеры, не щадят таких девушек, как вы, когда бросают их; уж как они хвастаются своим успехом у этих бедняжек, до чего ж они нескромны, бесстыдники, как насмехаются над своими покинутыми любовницами,— пальцем на них указывают, говорят приятелям: «Вот она». О, судите сами, как обернется для вас это приключение: вы такая прекрасная, такая милая, а потому на вас-то и обрушится бесчестье. Ведь в подобных случаях самых прекрасных больше всего и позорят, как будто мстят за то, что они оказались достойны презрения. Но от девушки-красотки вовсе не требуют, чтоб у нее совсем не было любовников; не будь у нее возлюбленных, ей все равно их припишут, и ей даже лучше завести себе покровителя, лишь бы все оставалось шито-крыто и чтобы мужчины, видя ее, по- прежнему думали, что пользоваться ее милостями — великое удовольствие. А какое же это удовольствие, когда она окажется опозоренной. Но со мною вы можете быть спокойны за себя. Вы же должны чувствовать по моему характеру, что вашему доброму имени не грозит никакая опасность: мне совсем не интересно, чтобы все знали, что я вас люблю, а вы отвечаете мне взаимностью. Втайне, втайне хочу я исправить несправедливость судьбы, потихоньку обеспечить вам состояньице, которое навсегда даст вам возможность обойтись без помощи покровителей, совсем на меня не похожих, людей более или менее богатых, но скуповатых, которые влюблялись бы в вас без нежности, дарили бы вам достаток посредственный и временный, но требовали бы за это любви, которую вам приходилось бы терпеть, даже оставаясь в мастерской госпожи Дютур.
