Брезгливо расшвыривая тапками отряды нападающих, бреду по колено в троллях к своему покосившемуся куполу. Там, внутри, продираясь сквозь сгустившееся время, орудуют мои соратники. Убираю Запруду, все равно она вот-вот рухнет. И время вырывается на волю.
Я вижу: вот сильф легко, почти небрежно отражает верхние и корпусные удары, а Видар прикрывает ему спину. Клив-Солаш чертит в воздухе сверкающие зигзаги, оставляя после себя раны, мгновенно набухающие черной кровью, на излете отрубает чью-то занесенную руку с моргенштерном… Оружие, романтично названное «утренней звездой», и вцепившаяся в древко лапа тролля кружатся в воздухе, ритмично позвякивая цепью. Отстраненно замечаю: надо же! Я-то думала, топоры, секиры, палицы должны быть огромными железяками на длинных топорищах, а они на самом деле такие маленькие… Даже если вернуться к нормальному человеческому росту — все равно маленькие. И легкие. Ну да, если в рукопашной махать пудовым топором, на десятом взмахе ты сам себя из строя выведешь. Между тем тролли так ловко орудуют своими непрезентабельными… инструментами, что мне это совсем не нравится.
Пока мои спутники методично уничтожают тех, кто осмеливается на них напасть, тролли не оставляют попыток взять в плен хотя бы нескольких наездниц. Они захлестывают слоновьи ноги цепями, валят женщин в пыль, стреноживают, попутно стараясь огреть дубинкой по голове и притом не изуродовать тела. Так, все ясно, мне все ясно, кому выгодна эта война. Троллям требуются живые и невредимые слоноженщины — в качестве ездовой и тягловой силы. Никакое насекомое, даже громадина-артроплевра, не поднимет тролля в одиночку, а погарцевать-то хочется! Ах вы… мужчины! Все бы вам на бабах ездить!
Жаль, что мне нельзя ринуться в схватку и передавить гадких, гадких сексистов-троллей. Там же все вперемешку: и свои, и чужие. Матриарх и ее соплеменницы еще держат круг, внутри которого, в относительной безопасности, толпятся детеныши и молодняк. На место пойманных троллями взрослых наездниц встают подростки. Неукротимая Атхай-ки-Магорх-каи-Луиар-ха-Суллетх, намереваясь добавить к своему имени еще парочку лестных эпитетов, выписывает топором восьмерки в воздухе, отбивая цепи с шарами на концах — местный вариант боло-боло. Но в воздух уже взвивается лассо, веревка в руку толщиной, сейчас она захлестнет шею Ати, ее выдернут из строя, точно рыбку, попавшую на крючок, а за ее спиной шеренга бойцов сомкнется — и только мать Атхай-ки-Магорх-каи-Луиар-ха-Суллетх проводит девочку отчаянными глазами, не имея права покинуть круг…
Ловлю петлю лассо, подсекаю его владельца и с наслаждением давлю в кулаке. Тролль извивается и орет, фиолетовые ногти раздирают ему кишки, я швыряю смятое тело на головы остолбеневшим охотникам за наездницами и поднимаю полудохлого мага над полем битвы.
— А ну отменяй атаку! Не то-о… — и я слегка сжимаю пальцы.
— Стр-р-р-р-ре-е-еля-а-а-а… — хрипит колдун. В меня немедленно вонзается дюжина стрел. Ах та-а-ак! В меня, в Железную Женщину, Которой Пофигу Ваши Аргументы, стреляют? Хорошо-о-о-о! Вы своего добились: я пускаю в ход ТАПКИ!!!
Пока я опустошаю правый фланг, на левом Видар и Нудд переходят от обороны к нападению. Выбив всех охочих до ближнего боя, мои парни принимаются мочить не столь героический арьергард. Тролли не настолько глупы, чтобы положить большую часть отряда ради призрачной надежды разжиться несколькими слонорабынями. Видар буквально из воздуха достает большой лук, опускается на колено и принимается расстреливать отступающих, точно разбегающихся кроликов. А сильф, упиваясь свирепой радостью битвы, режет-рубит-колет всех, кто под прикрытием щитов норовит зайти с тыла. Щиты троллей? Против Клив-Солаша, сокровища Племен Дану, которое режет сталь, никогда не тупится и весит не больше стрекозиного крыла? Не смешите мои тапочки с их окровавленными ушками и раскисшими подошвами!
Должна признать, очень утомительное занятие — давить противника голыми ногами. А что поделать? Фехтованию, извините, не обучены, Мэри Сью из нас, офисных стерв, никакие. Зато мы непробиваемые, энергичные, целеустремленные, и еще помним, каково это — воевать с тараканами, вообразившими, что твой дом — их дом.
— Ты будешь командовать отступление, дебил?! — трясу я пыхтящего и изворачивающегося колдуна. — Я твое племя под корень изведу! Я на весь твой род порчу напущу, у вас у самих по сорок ног вырастет, вы у меня ходить разучитесь!
От такой картины глаза мага вновь уползают под лоб.
— Не отключаться! Смотреть! Командовать! — ору я ему в ухо.
— Отста-а-а-ави-и-и-ть… — выдавливает из себя это жалкое подобие предводителя.
— Как отставить? — рычит Видар. — У меня еще полный колчан!
— Отставить троллецид! — взревываю я пожарной сиреной. — Видар, мать твою великаншу, не увлекайся! У нас раненые!
— Сейчас… — недовольно отзывается Бог Мщения, отрываясь от любимого дела. — Ну сейчас… — И он извлекает из ножен на поясе длинный узкий кинжал. — Где раненые?
— Везде! — бодро указывает Нудд на серые кучи вокруг. Видар с недовольным вздохом ребенка, отлученного от монитора, направляется к недобиткам. Первую и последнюю помощь оказывать.
Я чувствую, как желудок мой сжимается. Я готова закричать или даже завизжать на чертова ублюдка с его нечеловеческими методами ведения войны, припомнить какие-то там декларации прав военнопленных… и внезапно осознаю, на что смотрю. На тело наездницы, распростертое в пыли. Цепи, опутавшие ноги, врезались в кожу, руки вывернуты из плеч, лицо — одна сплошная ссадина, ухо разорвано… И тогда я коротко киваю: давай, Видар. Чем меньше троллей будет нуждаться в ездовой скотине, тем безопаснее станет жизнь этих женщин.
Колдун, выпучив глаза, смотрит, как поднимается и опускается рука Бога Мщения, поднимается и опускается. Словно молоток, пригвождающий остатки тролльей армии к окровавленной земле.
— Ты понял меня, маг. — В моем голосе звенит сталь. — Наездницы под моим покровительством. Ни волшба, ни оружие им не повредят. Но если я узнаю, что на МОЕ племя напали — ходить ТВОЕМУ племени на сорока ногах до скончания веков. И охотиться будут уже на вас. Пшел вон, гадина! — и я отшвыриваю от себя мерзкую тварь, намозолившую мне руку.
Пока колдун на подгибающихся ногах догоняет своих (отступивших, а проще говоря, удравших уже за холмы), троица изуверов преображается в троицу целителей. У меня, к счастью, хватает сил, чтобы залечивать опасные раны, Нудд хорошо справляется с вывихами и ссадинами, а Видар, как заправский психотерапевт, успокаивает слономалышню, отвлекая детей от пережитого игрой «А можно убивать троллей из лука, это делается так». Юная героиня Атхай-ки-Магорх-каи-Луиар-ха-Суллетх, экстерном сдавшая экзамен на боевую и строевую подготовку, разрывается между Видаром и мной. Забавная мы компания, что и говорить…
Глава 10. Божественная паранойя
Дороге Теней удалось то, чего не смогло сделать Мертвое море: она нас разделила. Via dolorosa[73], пролегающий через чрево китово, — вот что такое эта равнина. Словно мы опять идем через пустыню, только небо над нами каменное, и солнце над нами каменное, и жар его обращает в камень все вокруг, даже воду, навеки застывшую желтыми волнистыми драпировками, ниспадающими с серых небес.
Кажется, что идем мы Дорогой теней назад, к стене с неприметной извилистой тропой, которая выведет нас наверх, в оскаленную пещеру в недрах монолитной глыбы, а оттуда — в причудливо-убогий замок, где бродят призраки счастья, а из замка — на кладбище пустых надежд в пустых могилах, камни которых прикрывают ничто, словно высохшие панцири насекомых. И Мертвое море глянет на нас насмешливо: как, вы еще живы? Дорога вернет нас обратно, туда же, откуда мы пришли, но будет ли это то же самое обратно и будем ли мы прежними собой?
— Где могут быть остальные? — тереблю я рукав Морехода. — И КАКИМИ они могут быть?
Уму непостижимо: я сомневаюсь в том, что мои соплеменники сохранили свою суть. Вот в отношении людей я не сомневаюсь. Не сомневаюсь, что они переменились до неузнаваемости. А про Мулиартех и Гвиллиона я думать боюсь. Не могу, не могу представить их другими. Легче, кажется, отдать руку или плавник, чем отказаться от Мулиартех, какой я ее знаю, со всеми ее скверными привычками, со всей ее змеиной изворотливостью, жестокостью, жадностью, эгоизмом, скрытностью, авторитарностью, бесстыдством… Так, стоп. Если перечислять все пороки бабули, я убью ее при встрече.
Но Морк ведь не изменился! А что я о нем знаю? Его чувства ко мне я знаю, больше ничего. Ничего. Он — скала, за которую я держусь во время шторма, что еще можно знать о скале, кроме того, что она надежна? Сила и немногословность, верность мне и бездне — не слишком много у меня информации о муже. Моем муже. Ничего, впереди вечность, чтобы познакомиться поближе. Вот оно, преимущество фоморского доверия к бездне: если она сказала, что двое составят пару, незачем сомневаться — бездна знает. Но… мы ведь отступники! Мы отказники. Морк отказал Адайе, я тоже много чего натворила… Хотя Амар нас благословила, всё, не хочу больше думать на эту тему, не хочу. Всё, что у меня осталось в этом мире — это Морк, моя живая скала. Нет ничего незыблемого, ничего священного, ничего вечного во вселенной, в которой мы бредем через раскаленную черную пустыню, а Морка я пустыне не отдам. Он мой, а я его.
