Причем даже в те дела, которые велись по статьям, подведомственным КГБ СССР, и расследовались самим Комитетом, а не милицией или прокуратурой, оперативные материалы КГБ никогда не попадали. В секретной многостраничной «Инструкции по учету в органах КГБ при СМ СССР уголовных дел и лиц, привлеченных по ним к уголовной ответственности», утвержденной Ю. Андроповым 9 августа 1977 года, есть единственный пункт, который во всем тексте выделен жирным шрифтом:
Документы, содержащие сведения об агентуре или расшифровывающие методы чекистской работы (сообщения агентуры, материалы оперативно-технических мероприятий, наружного наблюдения, справки оперативно-справочных картотек и т. п.), приобщать к уголовным делам запрещается.
Тем не менее в уголовном деле Азадовского, которое формально расследовалось милицией, имеется документ, который сразу ставит точки над i. Наличие в деле этого листочка осведомленному человеку, тем более судье или прокурору, говорило в те времена много больше, нежели в нем написано. Это – приведенное выше постановление следователя Каменко от 12 февраля 1981 года об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении Азадовского по статье 70 УК.
Казалось бы, не возбудили, и слава богу… Тем более что 70-я статья относилась к «особо опасным государственным преступлениям» и предусматривала до 7 лет заключения.
Но то обстоятельство, что этот листок все-таки оказался в уголовном деле Азадовского, означает, что его содержание как яркая характеристика «личности» обвиняемого было предназначено для глаз судьи, выносившего решение. А также для всех последующих инстанций – судебных и прокурорских. Однако важно другое – как это постановление вообще могло оказаться в уголовном деле по 224-й статье?
Оно, как мы видим, явилось логическим следствием экспертизы изъятых у Азадовского изданий, признанных антисоветскими. Напрашивается вопрос: на каком же основании следователь райотдела милиции лейтенант Каменко (к слову, не имеющий высшего юридического образования) счел необходимым вынести постановление, в котором затрагивается статья 70 УК, находившаяся тогда в компетенции другого учреждения? Напомним ее формулировку:
Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания.
Иначе говоря, все процессуальные действия по этой статье не могли проводиться органами МВД СССР – эти дела должны были расследоваться соответствующим территориальным органом Следственного отдела КГБ СССР. Мог ли рядовой следователь районного УВД принять самостоятельно такое решение?!
Данное постановление следователя свидетельствует лишь об одном: что в Управлении КГБ по Ленинграду и области после рассмотрения этого вопроса приняли решение о невозбуждении дела против Азадовского по 70-й статье УК. Вероятно, если бы все зависело от ленинградского главка, эту статью ему, скорее всего, и вменили бы. И наверняка нашлись бы необходимые «доказательства»: появились бы, например, свидетели, утверждающие, что Азадовский давал им читать книги, признанные антисоветскими, произносил в их присутствии антисоветские речи и т. д.
Но причина была, по-видимому, в другом: статья эта считалась политической, и для возбуждения уголовного дела по этой статье требовалось нечто большее, чем компрометирующие печатные материалы. Как свидетельствует начальник 5-го управления КГБ «по борьбе с идеологической диверсией противника» Ф.Д. Бобков, с приходом Ю.В. Андропова на пост председателя КГБ (1967) последовали принципиально важные изменения в работе территориальных управлений:
Андропов ограничил некоторые права местных руководителей. Это, в частности, касалось права на возбуждение уголовных дел по статье 70 УК РСФСР (антисоветская агитация и пропаганда). Такое решение принималось только с санкции центра. Вина привлеченных к уголовной ответственности должна была доказываться документами и вещественными доказательствами. Признание обвиняемых и показания свидетелей признавались лишь как объяснение действий.
И, вероятно, именно приведенное обстоятельство – причина того, что, получив 22 декабря 1980 года заключение Горлита об антисоветском характере изъятой литературы, следствие формально только 12 февраля 1981 года отказалось от возбуждения уголовного дела по 70-й статье: думается, что руководство 5-го управления КГБ в Москве не санкционировало возбуждение уголовного дела по имеющимся на Азадовского материалам (или, возможно, Ленинградское УКГБ, имея определенный опыт в деле подготовки документов для Центра, само отказалось от возбуждения дела).
Здесь стоит еще раз согласиться с Азадовским – он не был диссидентом. И, чтобы наскрести по сусекам его биографии состав преступления по 70-й статье, не хватило оснований. Именно поэтому комитетчики сочли вполне достаточным изолировать его от общества, а по какой статье – это уже не играло особой роли… Причастность Азадовского к делу Славинского указала им на наркотики. Но могли, в сущности, возбудить дело и по какой угодно другой статье.
Кроме того, в уголовном деле Азадовского органы КГБ сами себя скомпрометировали, причем, как нам кажется, непозволительно. Дело в том, что присутствующее в уголовном деле экспертное заключение Б.А. Маркова при внимательном изучении его именно как документа имеет одну физическую особенность. На первом листе этого документа в правом верхнем углу даже зрительно заметна подчистка лезвием и резинкой. Но поскольку пишущая машинка оставляет более глубокий след (в отличие, скажем, от современного принтера), то при внимательном рассмотрении можно разобрать две полустертых строки, которые являлись некогда сведениями о подлинном источнике документа и которые следствие неуклюже попыталось убрать: «Управление КГБ СССР по Ленинградской области».
Конечно, уже тогда Азадовский многое понимал и прозорливо ощущал то, что мы сейчас имеем доказанным. Но было ли ему от этого легче? Вряд ли… Уголовная статья по делу о наркотиках не только перечеркивала его биографию, но и припечатывала ему клеймо уголовника. Нет, не уголовника вообще, поскольку и осужденные по политической статье в СССР также считались «уголовниками», а именно уголовника в смысле содеянного. И если для него как для ленинградского ученого и потомственного интеллигента было бы вполне возможно нести крест политзаключенного, то клеймо уголовника – это был уже явный перебор.
Что касается сроков заключения, то по статье 190-1 («Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй»), для которой можно было набрать улик на каждого жителя страны, подслушав лишь один его разговор или зафиксировав рассказанный им анекдот, предусматривался ровно такой же срок, как и по его нынешней статье – до трех лет лишения свободы. Почему тогда дело о наркотиках? Могли бы намотать и 190-ю прим. Этого он понять не мог…
Однако постепенно в голове Азадовского стала складываться целостная картина: он вспоминал осень 1980 года, когда ему всюду мерещилась слежка и он постоянно опасался обыска. Он вновь и вновь размышлял о том, почему его так долго не утверждали в должности в ЛВХПУ. Он перебирал в голове эти «не» уже не подсознательно, а вполне осознанно… Память подсказывала ему все новые факты, и он уже отчетливо видел, как в последние месяцы 1980 года вокруг него неумолимо сжималось кольцо…
Он, правда, пытался убедить себя в том, что он «ничего такого» не совершает и что вменить ему нечего. И друзья его успокаивали, объясняя такую подозрительность свойством его характера, врожденной мнительностью и даже подчас подозрительностью. Жизнь показала, что он вовсе не заблуждался. Не случайно Светлана заявила на одном из допросов, что «в последнее время за ней и ее мужем, Азадовским К.М., осуществляли наблюдение незнакомые лица».
Вне уголовного дела
В сентябре 1980 года к Азадовскому в коридоре подошел проректор Мухинского училища Владимир Иванович Шистко (чья подпись вскоре окажется под служебной характеристикой Азадовского). Он огорошил Константина Марковича сообщением, что к нему обращались «кураторы из Комитета», утверждавшие, что Азадовский «антисоветчик, выступающий якобы перед немецкими туристами с антисоветскими речами», и настойчиво рекомендовали не переизбирать Азадовского на очередном конкурсе. В тот момент Шистко сочувственно отнесся и к Азадовскому, и к ситуации, и – надо отдать ему должное – предложил довольно изящный выход: вступить в КПСС, «чтобы защититься». Азадовский ответил сплеча: «Все это абсурд и нелепость, не надо меня тянуть в партию!» – и счел этот разговор очередной завлекаловкой в парторганизацию вуза.
