тема «Ревизора» была продолжена в «Мертвых душах». Безусловно, в названии произведения подразумевались не умершие крестьяне, как следовало из сюжета, а загубленные души для вечной жизни. Душа, сообразно с христианскими представлениями, оставалась живой даже после физической смерти человека. Мертвой душа может оказаться только в перспективе Страшного суда. Скупщик «мертвых душ» в этом смысле есть Антихрист. И в этом качестве на этот раз у Гоголя выступает Павел Иванович Чичиков. И Хлестакова, и Чичикова считал воплощением дьявола Д. С. Мережковский. М. И. Бахтин полагал, что путешествия Чичикова были описанием географии преисподней. Во втором томе поэмы Чичиков кается в соблазнении себя дьяволом: «Сатана проклятый обольстил <…> искусил шельма <…> изверг рода человеческого», «Демон-искуситель сбил, совлек с пути, сатана, черт, исчадье». Это раскаяние было принято воспринимать иносказательно, но в версии гоголевской апокалиптики оно могло иметь буквальное значение[198].
С резким осуждением выступал Гоголь в отношении идейных позиций оторванной от национальных традиций западнической интеллигенции. Наиболее акцентированно пафос гоголевского осуждения отразился в «Выбранных местах из переписки с друзьями». «Велико незнание России посреди России. Все живет в иностранных журналах и газетах, а не в земле своей», – писал он о доминации западнических устремлений в образованном обществе[199].
Выдвинутая Гоголем формула «Монастырь ваш – Россия» не была только метафорой. Принципы монастырские бытия – приоритетность духовного, изолированность от остального мира, самоограничение в потреблении, трудовое коллективное хозяйство, братское единение – предлагались в качестве принципов российского жизнеустройства.
Гоголь являлся убежденным сторонником православной самодержавной монархии. Россия как страна, полагал он, без царя невозможна. «Государство, – пишет Гоголь, – без полно-мощного монарха – автомат: много-много, если оно достигнет того, чего достигнули Соединенные Штаты? Мертвечина: человек в них выветрился до того, что и выеденного яйца не стоит. Государство без полномощного монарха «то же, что оркестр без капельмейстера»».
Отстаивая идею неразрывности Православной церкви, Самодержавного Монарха и Народа, Гоголь утверждал, по сути, ту же, что и С. С. Уваров, формулу: «православие – самодержавие – народность». В гоголевских представлениях русскость неизбежно выводила человека на православность, а православность, в свою очередь, открывала перед ним перспективу спасения. «Поблагодарите Бога, – обращался Гоголь к соотечественникам, – прежде всего за то, что вы русский. Для русского теперь открывается этот путь, и этот путь есть сама Россия. Если только возлюбит русский Россию, возлюбит и все, что ни есть в России. К этой любви ведет теперь сам Бог… А не полюбивши России, не полюбить нам братьев своих, а не полюбивши своих братьев, не возгореться нам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам».
Тема Апокалипсиса и сатанинских искушений дешифруется на всем протяжении творчества Гоголя. Дьявол являлся для него не только религиозным фактом, но также социальной и политической реальностью. Предчувствие Апокалипсиса описывалось им следующим образом: «Дьявол выступил уже без маски в мир. Дух гордости перестал уже являться в разных образах и пугать суеверных людей, он явился в собственном своем виде. Почуяв, что признают его господство, он перестал уже и чиниться с людьми».
Крымская война
Особые мессианские чаяния связывались в истории русской общественной мысли с Крымской войной. Война воспринималась через призму эсхатологического сознания, как реализация исторического предначертания России. Именно в марте 1854 года на страницах далекого от славянофильской идеологии «Современника» Ф. И. Тютчев написал свои знаменитые строки:
«И своды древние Софии
В возобновленной Византии
Вновь осенит Христов алтарь.
Пади пред ним, о царь России!
И встань, как всеславянский царь!»
Панславизм и Константинополь становятся узловыми пунктами сближения мыслителей славянофильства и теории официальной народности[200]. Совершенно в славянофильском духе М. П. Погодин призывал переориентироваться от Петербурга к Константинополю, от Европы к православному Востоку. Правда, при этом он апеллировал к гению Петра I, что было неприемлемо для славянофильских мыслителей. «Прилетай Непирова бомба, – ты, верно, по закону Немезиды, упадешь в министерство иностранных дел!.. Сожги своим жгучим огнем, что засветили англичане в аду, сожги все наши ноты с венскою включительно, все протоколы, декларации, конфиденциальные отношения, конвенции, инструкции, рапорты и все наши политические сношения с Европою! Гори все огнем! Мы оставим в Петербурге Медного Всадника стеречь устье Невы!.. Или нет – он соскучится один и, нахмурив брови, верно поворотит своего коня к Золотому Рогу… Все зовет Россию в Константинополь: история, обстоятельства, долг, честь, нужда, безопасность, предания… наука, поэзия, родство…»[201].
Когда стало очевидным поражение России, М. П. Погодин обратился в персональном послании к царю со словами, которых Николаю I не доводилось слышать и от наиболее оппозиционно настроенных обличителей, не то что от монархиста и бывшего поклонника: «Восстань, русский царь! Верный народ твой тебя призывает! Терпение его истощается! Он не привык к такому унижению, бесчестию, сраму! Ему стыдно своих предков, ему стыдно своей истории… Ложь тлетворную отгони далече от своего престола и призови суровую, грубую истину. От безбожной лести отврати твое ухо и выслушай горькую правду? Иноплеменники тебя обманывают! Какое им дело до нашей чести?.. Ведь они не знают нашего языка, с которым соединена наша жизнь, наша слава, наша радость… Так могут ли они, без веры, без языка, без истории, судить о русских делах, как бы ни были они умны, честны, благородны и лично преданы тебе или твоему жалованью?»[202]
С. П. Шеверев писал вирши о чудодейственной помощи русскому воинству со стороны святых. Показательно, что когда материальных сил для борьбы с Европой недоставало, мистически ориентированные авторы стали апеллировать к чуду. Происходило смешение исторического и религиозного пластов.
«Бесы революции»
Отмена крепостного права и ломка традиционного уклада народной жизни привели к актуализации апокалипсического сюжета. 1881 год есть знак, сохраняющий свое обозначение и при его перевернутом прочтении (подобно лжемессии, скрывающему свой лик за маской праведника) и разлагается на друкратное число 18, которое, в свою очередь, есть повторенная троекратно цифра 6. Именно 1 марта 1881 года, т. е. в день наступления старокалендарного нового года, совершается цареубийство. Для эсхатологического мировосприятия русского человека убийство Александра II воспринималось как ритуальное жертвоприношение. Одним из убийц являлся представитель еврейской нации И. И. Гриневицкий, что являлось дополнительным катализатором апокалипсических умонастроений.
В дальнейшем как персонификации Антихриста оценивались и Г. Распутин («святой черт»), и А. Керенский, и даже Л. Толстой[203]. «Три разговора» Вл. С. Соловьева задумывались в рамках антитолстовской критики. Антихрист Вл. С. Соловьева преподносится как зло, выступающее в обличии добра. Один из персонажей «разговоров», Дама, недоумевает: «Почему ваш Антихрист так ненавидит Бога, а сам он в сущности добрый, не злой?»[204]
Старообрядческий тезис о духовном пришествии Антихриста позволял не персонализировать его фигуру, а интерпретировать
