сопровождающийся новым подъемом эсхатологических настроений) осуществляет тотальную депортацию еврейского населения за пределы государства. В XV веке, в связи с приближением семитысячелетней годовщины от сотворения мира и общим апокалиптическим умонастроением, в обществе активизировались разного рода альтернативные еретические секты. Из них наибольшего пропагандистского и организационного успеха добились представители ереси, названные их критиками «жидовствующими». Были ли они действительно приверженцами иудаизма в полном смысле слова, трудно сказать. От классического талмудистского варианта их воззрения были довольно далеки. Из иудейской религиозной доктрины ими заимствовалась, главным образом, каббалистическая традиция. Но, во всяком случае, очевидно наличие антихристианских воззрений и обрядов у сектантов. Они отвергали Троицу и загробную жизнь, хулили Сына Божьего и Пречистую Деву, ругались над святыми вещами, мочились и плевали на иконы, клали их в лохань, мазали птичьим пометом кресты. Влияние «жидовствующих» было столь значительное, что чуть ли не большинство первых лиц в государственном аппарате России оказались их представителями: фаворит великого князя Федор Курицын, невестка государя Елена, сам митрополит московский Зосима и др. Даже Иван III впоследствии каялся, что и он был посвящен в их ересь. Впрочем, он и позже не проявлял особого рвения в преследовании еретиков, что послужило основанием некоторым православным иерархам подозревать великого князя в сохранении приверженности к сектантам. Только благодаря бдительности некоторых подвижников, таких как Иосиф Волоцкий или новгородский архиепископ Геннадий, ересь удалось изобличить. «Се есть сатанино воинство», – звучал приговор над еретиками. Но и после своего разгрома столь мощная организация вряд ли могла исчезнуть бесследно[180].
Борьба с ересью «жидовства» была не исключительным прецедентом развития русской общественной мысли того времени. Ожидание апокалипсических времен совпало с гонениями на евреев, особенно в торквемадовской инквизиционной Испании. Мотивом преследования иудеев служили предсказания о приходе Антихриста именно из еврейской среды. Евреи изгоняются из Испании, за исключением тех, кто принимает христианство.
В отношении принявших крещение существовало подозрение в тайном исповедовании иудаизма и вредительстве христианам, что являлось предметом проводимых расследований.
Опричнина как религиозный орден
Не может быть адекватно понята без учета доминанты в ней религиозно-эсхатологической составляющей политика Ивана Грозного. Русь в XVI столетии жила в парадигме апокалиптических ожиданий. Глубокая вера самого царя позволяла ему смотреть на политический процесс как на вид религиозной миссии. Фигура царя понималась не только в качестве светского правителя, но и в определенной степени как носителя священнической власти. Отсюда и помазание на царство как наделение особой божественной благодатью. Соответственно, с утверждения на Руси царской власти начала усиливаться модель теократии. Особую актуальность в свете тенденции теократизации приобретала борьба с еретичеством. Многие опричные деяния царя, казавшиеся безрассудными в свете прагматической трактовки политики, объяснялись задачами искоренения ересей. Ракурс борьбы с еретичеством имел, по-видимому, важное мотивационное значение в новгородском походе Ивана IV. Еще один вызов – это актуализировавшийся религиозный дискурс в Европе. Апогей развития инквизиторской системы, Реформация и протестантско-католические войны – все это создавало соответствующую идейно-мировоззренческую атмосферу.
Как религиозный монашеский орден выстраивалась Иваном Грозным опричная организация. Образцы для подражания были перед глазами. Именно в XVI веке, как известно, на Западе был утвержден Орден Иезуитов. Так что по меркам XVI столетия политика Ивана IV не была чем-то экстраординарным. Сам Иван Грозный уподоблял государство монастырю, а себя характеризовал как игумена Земли Русской. Монастырская модель властвования предполагала соответствующую специфику государственного курса[181].
1666-й год и русская апокалиптика
Русский религиозный раскол XVII столетия явился кризисом мессианской идеи России. Вопросы обряда были не более чем визуальной стороной произошедшего онтологического надлома. «Тема раскола, – писал Н. А. Бердяев, – была темой историософической, связанной с русским мессианским призванием, темой о царстве. В основу раскола легло сомнение в том, что русское царство, Третий Рим, есть истинное православное царство. Раскольники почуяли измену в церкви и государстве, они перестали верить в святость иерархической власти в русском царстве. Сознание богооставленности царства было главным движущим мотивом раскола. Раскольники начали жить в прошлом и будущем, но не в настоящем. Они вдохновлялись социально-апокалиптической утопией. Отсюда на крайних пределах раскола – «нетовщина», явление чисто русское. Раскол был уходом из истории, потому что историей овладел князь этого мира, антихрист, проникший на вершины церкви и государства. Православное царство уходит под землю. Истинное царство есть град Китеж, находящийся под озером. Греческая вера представлялась не православной верой, только русская вера – православная, истинная вера. Истинная вера связана с истинным царством. Истинным царством должно было бы быть русское царство, но этого истинного царства больше нет на поверхности земли. С 1666 г. началось в России царство антихриста. Истинное царство нужно искать в пространстве под землей, во времени – искать в грядущем, окрашенном апокалиптически»[182].
Еще Иван Грозный во время дискуссии с иезуитом Поссевином постулировал: «Мы носим веру истинно христианскую, но не греческую. Греки нам не Евангелие. У нас не греческая, а русская вера»[183]. Эта формула соотносилась с народными представлениями и легла в основу решений Стоглавого Собора. В противоположность данному пониманию патриархом Никоном был сформулирован принципиально иной императив: «Я русский, сын русского, но моя вера греческая»[184]. Замысел церковного реформирования связывался с утопическими представлениями царя Алексея Михайловича, полагавшего, что унификация ритуала может стать «идеологическим фундаментом для будущего единения всех православных государств под его державой в Великой Греко-Российской Восточной империи»[185]. Речь, таким образом, шла уже не только о политическом объединении с малоросами, но о создании мировой православной империи (именно империи, а не царства).
После успехов на Украине, утверждал исследователь, царь и патриарх выдвигают программу освобождения Балкан от турок. Совместное богослужение восточных патриархов в константинопольском храме святой Софии являлось едва ли не официально утвержденным сценарием. Основанием для такого рода мечтаний стало обращение к царю и гетману Хмельницкому целого ряда восточных иерархов, включая патриархов Константинопольского – Иоанникия II, Иерусалимского – Паисия, Сербского – Гаврила, ходатайствующих о совместном выступлении против турок. В 1653 году во время пасхальной беседы с делегацией греческих купцов Алексей Михайлович обещал приступить в ближайшее время к освобождению православных из-под турецкого владычества. Причем, указывает Д. В. Поспеловский, не только царь питал иллюзии о быстрой победе над мусульманами, но и население Балкан ожидало скорого прихода русско-казацкого воинства. «Дело было не в правильности книг, – резюмировал исследователь свой вывод об истинных целях реформы, – а именно в мечтах о Царьграде и будущем величии Московского патриарха, служащего там, а для этого необходимо было единство обрядов»[186].
Естественно, не мог не быть идентифицирован в качестве Антихриста инициатор церковных реформ патриарх Никон. Подтверждение этому обнаруживалось посредством соотнесения его мирского имени (Никита) со
