Рузя пожала плечами — дома она кофе не варила, а сразу заливала кипятком и ждала потом, когда гуща осядет на дно.
Зингер отстукивал та-та-та, из-под лапки струился шёлк, шкив мерно шуршал, и такое умиротворение царило вокруг, что улыбка, родившись на губах, там и осталась. Тина поправила прилипшие ко лбу пряди волос — на улице парило перед грозой, а в мастерской, хотя и не жарко, но всё ж душновато.
У входной двери звякнул звонок, и Тина вышла в салон. Посредине комнаты стояла Зельда и рассматривала рисунки на стенах. Беленые стены по низу были почти полностью расписаны разноцветными цветами. Желтые, красные и синие цветы вились вдоль стены, соединяясь зелёными листьями.
— Как дела, Тина? — поздоровалась Зельда. — Кто тут у тебя такую красоту навёл?
— Доброго дня, Зельда, — кивнула Тина и смутилась второму вопросу. — Плохо, да? А и я говорю ей, что не рисовала бы ты на стенах. Бумагу дала, а она, пока я у одной пани заказ принимала, уже начала разрисовывать. Так теперь уже и нету смысла ругать — пусть рисует, всё равно стену испортила, и белить по новой нужно.
— Не надо белить, пусть рисует. Очень неплохо получается. Необычно так. А я к тебе по делу. Где твоя художница сейчас?
— Так наверху Настуся, носки кукле вяжет.
— Можно мне с Настусей увидеться?
— А зачем вам? — нахмурилась Тина.
— Долго объяснять, — замялась Зельда, но после рассказала, что утеряла старую колоду и теперь нужно, чтоб девушка нецелованная на новой минут пять посидела. Иначе гадание не получится.
— А что ж ему не получиться? — спросила Тина, всё ещё не понимая.
— Карты врать станут, колоду можно будет выбросить.
— А-а-а… — протянула Тина. — Тогда конечно, что ж добро портить, жалко новую колоду выбрасывать. Настуся! Иди-ка сюда. Зельда, а мне погадаете?
Тина бесхитростно смотрела и ждала ответа.
— Погадаю, — сказала Зельда. — Там гроза заходит, если окна открыты, закрыть надо будет.
Настуся сидела на стуле и дёргала ножкой.
— Ну, что же ты! Не вертись. Всего-то одну минутку нужно потерпеть, — говорила ей Тина, хмурилась и смущённо улыбалась Зельде, как бы извиняясь, за неловкость.
— Неудобно на этих картах, — шептала в ответ девочка, но обещанный марципан так заманчиво отливал тончайшим слоем воска, что Настуся терпела и вздыхала.
— Хватит уже, можешь забрать свой марципан, — Зельда легонько подтолкнула девочку к столу, где лежало угощение в форме божьей коровки: красное с черными точками, размером в Настусиных пол-ладони.
Девочка поблагодарила, подхватила марципан и убежала наверх.
В маленькой комнатке, на гладкой столешнице, что лоснилась от работы, Зельда разложила новую, ещё хрустящую колоду. Рядом, беспорядочной кучей, лежали подушки с булавками, полутораметровый шнурок, обмылки для черчения выкроек и тонкая белая бумага, что шелестела слишком громко, когда Зельда ненароком её касалась.
За окном бушевала гроза. Сверкали молнии, расчерчивая узкое окно надвое, гремел гром и тонкое стекло в буфете жалобно дребезжало.
Тина задумчиво смотрела на карточный расклад, она уже точно знала: не важно, что сейчас Зельда нагадает, но завтра надо идти в костёл молиться, молиться и исповедаться.
Тина шумно вздохнула, чтоб привлечь к себе внимание.
— Ты меня прости, но я такого ещё не видела… — тихо сказала Зельда и заглянула под карту, обозначающую саму Тину, и недовольно продолжила. — У тебя человек под сердцем, его все мёртвым считают, а он к тебе придёт. Скоро. И гробов много. Понимаешь, Тина, я даже сказать не могу сколько… Люди казённые и гробы… Всюду. Слёзы вижу, горе и удар.
Тина слушала и хваталась за сердце. Потом резко поднялась, вышла, а вернулась уже с графином воды и стаканами. Налила в один, шумно отпила и сказала Зельде севшим голосом:
— Воды хотите?
— С удовольствием. Спасибо.
У самой Зельды голос слегка охрип, словно воды холодной напилась.
— А помрёт-то у меня кто? — спросила Тина.
— Из твоих близких — никто, — недоумённо глядя на карты, ответила Зельда.
Тина в ответ достала из-под воротничка платья серебряный медальон с Божьей матерью, поцеловала его, перекрестилась, снова поцеловала и спрятала обратно за пазуху.
При словах гробы и упоминании о человеке, которого все считают мёртвым, у Тины внутри всё оборвалось, и тёмной змейкой закралось сомнение. Сомнение не о том, а правду ли нагадает Зельда, ей Тина почему-то верила, как себе, а о том, где же Германов. Ведь не помер он. Точно не помер, а уж почти год не появляется. Да и зачем говорить всем, что помер, когда это неправда. Видела Тина, как он вдалеке стоял, когда Линусю хоронили. Брехня всё равно вылезет. Да хоть бы и Зельда всем расскажет. Вон как всё по картам видит, как книжку читает. Хотя, могла она и не из карт всё узнать, а через того нотариуса, что смотрит неподвижным взглядом будто большая муха. Но всё равно Зельда секреты чужие видит.
Тина решила, что завтра же пойдёт в костел святого Лаврентия, что будет и дальше молчать, про Германова, тем более, что и не о чем говорить, а в Управу затаскают. Тина посмотрела на руки Зельды и не смогла отвести глаз: они тряслись крупной дрожью, а пальцы так хватали карты, что ногти белели. Видимо Зельда боялась, что иначе не удержит. А с лица она сильно побледнела, и на лбу выступила испарина.
— Ещё воды? — спросила Тина.
Зельда судорожно сглотнула и кивнула. Тина так жалела гадалку, что уже и не слышала всех тех страшных предсказаний, что снова и снова обещала Зельда.
Тина не сдержалась и накрыла своей ладонью Зельдины трясущиеся пальцы.
— Хватит уже гадать. Судьбу всё одно не изменишь. На Бога будем надеяться. Бог у нас один.
— Как хочешь, — прошептала бледная и обессилевшея Зельда. И, словно извиняясь, добавила: — Новая колода — лёгкая ещё, а Настуся — дитя невинное.
— Что я вам должна за гадание? — спросила Тина, совсем не понимая Зельдиных слов.
— Ничего не должна. Не тот случай. Тебе спасибо, что позволила Настусю пригласить. Пойду я.
Тина выпроводила Зельду, и сразу стало легче. Вдохнув поглубже влажный после дождя воздух, она прикрыла веки и стала на пороге. На улице не было ни души, только из раскрытых окон из дома напротив доносились негромкие звуки.
— Что не спится, Тина? — знакомый голос прозвучал новым раскатом грома.
Тина вздрогнула, открыла глаза и… Закричать ей не дали — широкая ладонь плотно прижатая к лицу не давала возможности вдохнуть. Тина попыталась высвободиться, но ничего не получилось. От недостатка воздуха потемнело в глазах, и смеющиеся глаза из-под широких полей шляпы были последним, что она запомнила.
— Хорошо, что хоть не мужика привела, а только девчонку эту. Ну, с нею-то мы разберемся — вернём папаше, а пока в приют пойдет. Тина, ты зачем её притащила? Не жалко теперь будет отдавать? Это всё от того, что ты никогда не думала. Все вы бабы не думаете. А если думать начинаете, то сучьи дочки вы, как эта… — он осёкся и замолчал.
Настуся прижималась к сидящей на стуле Тине, и вдвоём они очень тихо лили слёзы. Настуся не понимала, что случилось, а плакала, потому что плакала Тина. Девочка со страхом смотрела на пана, который так грубо говорил, что становилось страшно. Знакомый пан — он приходил туда, где она жила раньше. Раньше он бывал сердит на Настусиного отца.
Тина сама не замечала, как слёзы катились по щекам, крупными каплями падая на белую блузку из тонкого батиста. Пятна расползались, и ткань липла к белой коже. Тина поймала на себе взгляд Германова. Она знала этот взгляд, он всегда так смотрел после того, как рассердится.
— Золотко моё, время позднее… — начала было Тина, обращаясь к Настусе.
— Пусть она наверх идёт, — прервал её Германов. — Сейчас пусть идёт. Поздно уже и спать пора.
Настуся посмотрела на Тину, та кивнула и девочка тут же унеслась к себе.
Он мял тонкий батист, нащупывая под одеждой затвердевший сосок. Германов сжимал грудь Тины и смотрел в глаза так, словно хотел увидеть в них боль. Так и сжимал всё сильнее, покуда Тина не закрывала глаза, а из-под века выкатывалась слезинка.
