* * *
Дождь лил весь вечер и всю ночь. Мрозовский стоял у открытого окна и вдыхал свежий утренний воздух. Он старался не шуметь, чтобы мама не начала громко спрашивать, кто он такой и что тут делает, не начала требовать убраться вон, потому что Лёвочка скоро явится, а ей посторонние мужчины в доме не нужны. Доказывать матери, что он не посторонний и что папаша давно умер, у Мрозовского желания не было, очень хотелось сохранить тишину как можно дольше, потому он передвигался на носочках и сильно тёр нос, чтобы не чихнуть.
Закончив все утренние процедуры, Мрозовский прошмыгнул мимо лежанки в передней. Под кучей одеял заворочалась пани Мрозовская и ворчливо проговорила:
— Ты бы, Эдюня, зонт не забыл, дождь второй день идёт.
Мрозовский замер, оглянулся удивлённо и сказал:
— Да, мама. Возьму обязательно.
Он снял зонт-трость с вешалки, ещё раз внимательно посмотрел на кучу одеял и тихо позвал:
— Мама?…
— Лёвочка, это ты? Кто здесь? — отозвалась старушка.
Временами сознание возвращалось к пани Мрозовской. Иногда она могла целых полчаса быть при памяти: не вспоминать умершего мужа, и вполне узнавать собственного сына. Но случалось такое крайне редко и всегда бывало полной неожиданностью для пана Эдварда. Ему казалось, что это розыгрыш или глупая шутка, таким обидным становилось возвращение мамы в обычное для неё, идиотическое состояние. Пани Сима говорила, что это Бог не даёт ей совсем сойти с ума, потому и дарит такие минуты. Для Мрозовского это было крайне болезненно, но он спорил с сиделкой, доказывая, что Бог мог бы обойтись и без подарков.
Мрозовский вздохнул и захлопнул за собою дверь. Он с трудом перешагнул лужу, что собралась возле дома и теперь была похожа на маленький пруд, в котором не хватало зарослей осоки. На поверхности плавали листья, мелкий мусор и оборванная афиша, обещавшая интересную постановку в прошедшем театральном сезоне. Афиша была из Львовского оперного. Мрозовский решил, что это определённо знак и нужно сегодня же добраться до того аптекаря, которого навещал Гольдман.
Хлопчик на бричке кутался в плащ в ожидании своего пассажира, лошадь периодически фыркала, стряхивая капли, падающие ей на нос. Мрозовский недовольно уселся на мокрое сиденье, но промолчал. Хлопчик поднял кожаный верх, но капли дождя всё равно залетали. Бричка была новая: плетёный кузов не успел потемнеть, внутренняя обивка ещё не обносилась. В такой бричке можно хоть даму выгуливать.
Лёгкая повозка быстро выехала за город и неслась теперь по просёлочной дороге. Единственное, что сейчас радовало Мрозовского — это отсутствие дорожной пыли. К полудню повозка въехала во Львов. У отеля «Жорж» Мрозовский отпустил своего возницу, выдав денег на овёс для лошади, а сам отправился искать аптеку.
Мрозовский прошёлся пешком к Бернардинской площади, в трехэтажном здании на первом этаже находилась аптека со знаменательной надписью на вывеске — «Под венгерской короной». Вход украшал ажурный колпак в виде короны Венгрии. Мрозовский помнил время, когда на оконном стекле ещё были изображения короны св. Стефана, водяные лилии и гирлянды, вытравленные специальными кислотами. Стоило это стекло очень дорого, и конечно, вскоре нашлись дикари, которые его разбили. Кто знает, возможно, предкам Мацея Зинткевича хорошо жилось под вышеозначенной короной, отсюда и название. А ещё аптеку Зинткевичи могли купить у овдовевшей аптекарши. Новые владельцы название менять не стали, чтобы не сбивать везение и не отпугивать покупателя, получили концессию на свою фамилию, и аптека не прекратила своей деятельности.
Мрозовский точно помнил, что во внутреннем дворике имеется прекрасная кофейня, потому решил для себя, что поговорив с аптекарем, обязательно зайдёт туда на чашечку кофе.
Массивная ручка на двери напоминала лапу льва. Конечно, пан Эдвард лапы эти вблизи никогда не видел. Он и льва-то видел только один раз, да и то в раннем детстве, когда мама брала его с собой в Краков навестить родню. В то время в Кракове гастролировал знаменитый цирк Ганса Сарразани. Маленькому Эдюне более всего запомнились воздушные гимнасты, дрессированные львы и огромный четырёхмачтовый купол шапито. Сарразани в невероятно роскошном костюме появлялся перед публикой в сопровождении восемнадцати слонов, а потом выходили львы…
Пан Эдвард ещё раз глянул на литую ручку, взялся за неё и толкнул дверь. Аптека изнутри оказалась старее, чем можно себе представить снаружи. Каждая деталь интерьера указывала на то, что первую концессию на аптечное дело приобрели лет триста назад.
Запахи мягко окружили, обволокли, а приглушённый свет из окон создал иллюзию чьего-то присутствия. Пану Эдварду в полумраке всегда казалось, что он не один, что есть ещё кто-то, кто может беззвучно подойти со спины и неожиданно взять за руку или ещё чего похуже. О своих страхах он никогда и никому не рассказывал, боясь показаться смешным. Действительно, старый сыщик, с многолетним опытом, немало повидал, а не может справиться с детскими страхами.
Мрозовский понимал, что не стоит паниковать, но ничего с собой поделать не мог. Вот и сейчас он стоял посреди аптечного зала, медленно потел, и уже было полез во внутренний карман, чтобы достать носовой платок и вытереть испарину со лба, как маленькая дверь в стене открылась. К нему вышел небольшого роста худощавый человек в бархатной кипе на голове, в очках с затемненными стёклами и в аптекарском халате. Более ничего особо примечательного Мрозовский не заметил, снял шляпу, вытер пот тыльной стороной руки и подумал, что это верно и есть Зинткевич.
— Добрый день, чем могу быть полезен? — спросил аптекарь, смешно сморщил нос и посмотрел поверх очков.
Взгляд у него оказался неприятный, но Мрозовский и не такие видал. Главное, что теперь он не был один в этом средневековом полумраке.
— Доброе утро! — Мрозовский улыбнулся и протянул руку для рукопожатия. — Вы верно, пан Зинткевич? Меня зовут пан Эдвард Мрозовский.
— А зачем вам Зинткевич? — аптекарь посмотрел поверх очков и протянул узкую прохладную ладонь. — Разве кроме него некому продать лекарств?
Мрозовский подумал было, что это может оказаться не сам аптекарь, а его помощник. Тогда нужно обязательно узнать, когда явится Зинткевич лично.
— У меня для него есть важное дело, вот хотел бы потолковать с глазу на глаз. Не подскажите, когда он будет? — он уже окончательно убедился, что перед ним сам Зинткевич и есть, но решил подыграть, чтобы польстить аптекарскому самолюбию.
— Нет, не подскажу. А про важное дело вы могли бы и мне рассказать, а я ему всё передам, — аптекарь засунул руки в карманы халата, снял очки и хитро посмотрел на Мрозовского.
— Я слышал про пана Зинткевича, что это очень серьёзный человек. Не хотелось бы, чтобы он подумал обо мне обратное, — сказал пан Эдвард. — Я к нему с серьёзными вопросами, и, думаю, на них только сам пан Зинткевич сможет ответить.
— Так вы с делом или с вопросами? Это же разные вещи!
Мрозовский едва заметно скривился и спросил в лоб:
— Так вы и есть Мацей Зинткевич?
В свою очередь недовольно крякнул и аптекарь.
— А как вы догадались?
— Методом дедукции, — довольно ответил пан Эдвард.
— Сыщик, значит, — тихо сказал Зинткевич и пригласил жестом за собой. — Пойдёмте, не нужно искать чужие уши. Думаю, никому из нас не хочется, чтобы кто-то услышал этот разговор.
Зинткевич открыл ту самую маленькую дверь в стене, из которой вышел, и скрылся в темноте прохода. Мрозовскому ничего не оставалось делать, как последовать следом за аптекарем. Они прошли по тем же коридорам, по которым совершенно недавно проходил Гольдман с пакетом документов.
Мрозовский с трудом перенёс эту экскурсию и, когда они вошли в маленькую комнатку, был на грани обморока. Здесь пахло как в православном храме: воском и ладаном. Но воском больше. Это и не удивительно, когда вокруг в большом количестве стоят жёлтые восковые свечи.
— Простите, вам плохо? — спросил Зинткевич, заглядывая в глаза Мрозовскому и, мало того, тыча указательным пальцем ему в лицо, намереваясь опустить нижнее веко.
