Бушуев вздохнул, отвернулся от окна и отхлебнул из липкого стакана горьковатого пива. Размахивая костлявыми руками в голубом махорочном тумане, Гриша Банный увлекательно рассказывал собутыльникам о том, как он вчера был в городе, где купил кое-какие реактивы, и что на днях он будет проделывать один изумительный опыт с натрием, весело описанный в замечательной книге Поморцева М. М.
– Неужто в воде горит? – с сомнением покачал головой сильно захмелевший лоцман Сурвилло.
– Горит-с… ярким пламенем горит! – горячо заверил его Гриша. – Вот если б вы хоть немного были знакомы с физикой, то, пожалуй, не усомнились бы в правильности моих рассказов. Невежество в области науки – бич нашего бедного народа…
– А в керосине, Гриша, гореть будет? – осведомился гармонист Федька Черепок.
– Что? В керосине?.. Н-навряд… – задумался Гриша и щипнул реденькую бородку. – Керосин – вещество маслянистое, тяжелое… Впрочем, можно будет попробовать…
– Вот ты попробуй-ка… – посоветовал Федька и, бодро тряхнув головой, повернулся к вдове Селезневой.
– А ну, Катюха, запевай!
И, широко растянув меха, всхлипнул гармонью.
Вдова провела по раскрасневшемуся и потному лицу рукой, закинула голову и, выставляя вперед острый кадык и показывая черные мелкие зубы, тонко и дребезжаще запела:
Налей, подруженька! Я девица гулящая.Хмельная песенка теперь мне не в укор.Ведь все равно… эх! наша жизнь теперь пропащая!И ждет нас темная больница и позор…
– Эх, люблю! – взвизгнул Федька, покрывая своим визгом хрип гармошки и остервенело растягивая меха.
– Люблю!.. – как эхо, отозвался Гриша. – Я все люблю!
– С праздничком! – шумел Федька. – Д-давай! Жми!
– Жми, – подтвердил Гриша и показал руками, как надо жать.
Налей, подруженька! Пропала наша молодость!Сгубила девицу несчастная судьба… —
пищала Катя, закатывая глаза и раздувая ноздри.
– Сплясать бы! – мрачно сказал лоцман Сурвилло и стукнул по столу кулаком. – День армии и флота! Всех убогих и калек! Пляши!!!
– Пляши!.. – отозвался Гриша.
Эта новая затея понравилась Федьке Черепку. Он оборвал на полуфразе заунывную мелодию, позабыл о Кате и начал наигрывать что-то очень веселое и стремительное.
– Пляши, Гриша! – приказал он.
– Не могу-с…
– Как это не могу? Ты все можешь. У тебя вода горит, коли захочешь. Пляши, тебе говорят!
– Не могу… но плясать не могу… – запротестовал Гриша.
– Э-э… чёрт бы тебя побрал! Ялик, пляши!
Но сапожник уже мирно спал, положив маленькую лысую голову на огромные красные руки. Тогда Федька вскочил и, вскинув гармошку над головой, аккомпанируя сам себе, пошел вприсядку, ловко выбрасывая ноги и сипло напевая:
Маня-душка на зорьке пришла,Пять целковых в подоле принесла.Маня-душка, скажи, где была?Почему в лесу примятая трава?
– Цирковой артист! – восхищался Гриша, приподнимая седые брови и округляя удивленные глаза. – Потрясающая программа! Два-Бульди-Два! Кларнет а пистон! Подарок ко дню Красной армии и флота! Пантомима-феерия!.. Да за ним и сам товарищ Буденный, пожалуй, не угонится!..
Бушуев поднялся и хотел было уже уходить, но в этот момент цирковой артист и соперник Буденного вдруг покачнулся и со всего размаха плюхнулся на пол, выронив гармошку. И в наступившей тишине отчетливо донесся с улицы протяжный, надрывный крик:
– Горит… Гриша Банный горит!..
Бушуев взглянул в окно. С ведром в руке по улице бежала растрепанная женщина.
– Гриша Банный горит!..
– Что-с? – взметнулся Гриша, мгновенно побледнев.
– Пожар! Горит! Гриша Банный горит!..
Посетители «потребилки» вскочили и бросились к дверям, опрокидывая стулья.
– Гори-и-т!..
– Не может быть! Абсурд-с!.. – протестовал Гриша, испуганно оглядывая себя со всех сторон. – Оптический обман… Реклама!.. Я не могу гореть… Сумасшедшая женщина… Таких для общей безопасности за решетку сажать надо…
Но его кто-то уже схватил за шиворот и вытолкал на улицу. Выбежал и Бушуев. Теперь уже по дороге мчалась толпа и все кричали одно и то же:
– Гриша Банный горит!..
Сомнений, кроме самого Гриши, теперь ни у кого не оставалось. Из-под горы, там, где находился куток Гриши, черным столбом подымался дым. Бушуев бросился к пожарному сараю, но дверь сарая оказалась заперта на замо́к. Тогда Бушуев вырвал из рук какого-то мальчика топор, одним ударом сбил замо́к и, с помощью подоспевших людей, выкатил из сарая насос. В несколько минут насос был доставлен к месту происшествия. Оказалось, что горел чердак колосовской бани, к которой вплотную прилегал Гришин куток. Сам же куток стоял цел и невредим. Как всегда в таких случаях, вокруг пожара бестолково суетился народ. Бросали лопатами снег на огонь, уже пробивавшийся из-под застрехи, кричали, посылали друг друга к проруби за водой. Насос поставили на берегу Волги, шланги спустили в прорубь, но работать, несмотря на все усилия мужчин, насос отказался и воду не подавал. Тогда бросили насос, расставили людей в цепочку от проруби к бане и стали подавать воду ведрами по живому конвейеру. Денис и Вася Годун, взобравшись на лестницы, выплескивали воду на огонь.
Тетка Таисия хваталась за голову, рвала волосы и голосила:
– Ой, батюшки, сгорит!.. Ой, батюшки, сгорит!.. Все сгорит дотла!.. Где мы теперь мыться будем?.. Где белье стирать?..
Бросилась на колени и подымала руки к небу.
– Господи! Не дай сгореть, Господи! Пожалей меня, разнесчастную! Дитя мое утробное – Фаинку – пожалей!.. А Гришу – идола долговязого – накажи ты, Господи! Лиши его ума совсем, отними у него язык и ноги! Пошли на него чуму и проказу! Накажи его, Господи!..
Несмотря на то, что горела баня, а не Гришин куток, почему-то никто не сомневался в том, что баню поджег Гриша. Все злобно посматривали на него, одиноко стоявшего на почтительном расстоянии от огня и стучавшего от страха зубами, и время от времени предупреждали:
– Что, Гриша? Ведь даром тебе это не пройдет!.. Вот дай только пожар потушить…
– Вероятно, не пройдет… – соглашался Гриша.
– От избы к избе – так бы и сгорело все село… – добавляли другие.
Впрочем, Гриша и не отрицал своей вины. Он предполагал, что сами собой воспламенились реактивы, которые он хранил под застрехой колосовской бани и на которые, возможно, подействовали внешние силы: мягкая погода могла вызвать таяние снега и воду, очень опасную для одного реактива. Не отрицал он и возможности подземных толчков.
– За такие толчки, стало быть с конца на конец, по шее дают… – высказал свое мнение Ананий Северьяныч, почесывая спину.
– Врет он все, сучий сын! – возразил злобный старик Пахомыч. – Самогонку, наверное, стервец гнал… Вот ужо ребра тебе поломаем…
– Да какие же, дорогой Сидор Пахомыч, у меня ребра?.. – защищался Гриша. – Так… смех один, а не ребра… Ко всему этому, доложу я вам, одно уже сломано в двадцатом году поручиком Насыпайко…
– Ничего, еще целенькие найдутся… – утешал его Пахомыч.
– Вряд ли… – сомневался Гриша и качал головой. – Впрочем, я готов понести заслуженное наказание.
Но, к счастью виновника, пожар удалось быстро потушить. Сгорела только крыша да два бревна угловой связи сруба. Народный гнев быстро сменился на милость. Развеселились. Над Гришей уже подшучивали, парни забавлялись тем, что обливали водой девушек. Возбужденный и мокрый Денис, с запачканным сажей лицом, подошел к шинели и кителю, валявшимся на снегу, и, рассучивая рукава рубашки, весело крикнул Грише:
– Ничего, Гриша, не унывай… Всяко бывает. Самое главное – баню отстояли.
– Жаль… – тихо сказал кто-то за его спиной. – Лучше б она сгорела.
Бушуев быстро обернулся и увидел Манефу. Она стояла, прислонясь к стволу толстой березы и обнимая его рукой, без платка, накинув на плечи короткую меховую шубку, и, хмурясь, смотрела прямо в глаза Дениса. Он понял смысл ее слов и покраснел.
– Маня…
– Что?
Он замялся, не зная, что сказать.
– Ты давно тут?.. Видела… видела, как горело?..
– Видела. Все видела… – усмехнулась она. – Видела, и как ты ее отстаивал, старался… чуть сам не сгорел. Смотри, Денис, с огнем шутки плохи…
Губы ее дрогнули, а глаза уже не смотрели в глаза Дениса, а беспокойно шарили по его лицу, словно не знали, на чем остановиться. Кругом никого не было. Народ толпился возле Гриши, что-то горячо рассказывавшего.
– Зачем ты так говоришь, Маня? – тихо спросил Денис.
– А затем, что не хочу говорить по-другому… Ишь, как перемазался сажей-то! Умойся снегом, что ли…
Она улыбнулась, поправила на плечах шубку и неторопливо пошла в гору, не оглядываясь и не ускоряя шага. Бушуев долго смотрел ей вслед, – смотрел до тех пор, пока Манефа не скрылась за углом колосовского дома. Потом зачерпнул в пригоршни снега и стал тереть им лицо…
IX
Крутила метель, раскачивая голые тополя и щедро засыпая их снегом. Это была последняя бурная вспышка зимы в конце марта, когда уже на Волге появились проталины и на крышах стеклянными пиками висели тяжелые сосульки.
