– Не любишь? – недоверчиво спросила Манефа.
– Нет.
– А чего ж ты к ним каждый день ходишь?
– Так… Интересно у них. Они – приветливые, добрые.
– Добрые… приветливые. А может, она тебя все-таки любит?
– Чего ей меня любить? Я ей не пара…
Манефа подошла вплотную к нему и сурово сказала:
– Вот что я тебе скажу напоследок, Денис. Недоброе ты задумал. Хорошего из этого ничего не получится. И не ищи меня, не подстерегай меня… Живи, как знаешь, а мою жизнь не трогай. Прощай.
– Маня, погоди… Дай же и мне сказать…
– Прощай, Денис.
Манефа быстрым движением затянула потуже платок на шее и пошла под гору, в проулок. Денис вздохнул и тихо побрел к дому Белецких, скрипя снегом под сапогами и опустив голову. И холодная тоска, как глыба льда, легла на душу. У Белецких зажгли свет, и слышалась музыка. Варя играла что-то очень бурное и стремительное. Бушуев поднялся на крыльцо.
.
Как только Денис исчез в белом сумраке, Манефа остановилась, сжала руками горевшие щеки и бессильно опустилась на заснеженный снежными хлопьями камень. И чувство жгучей обиды на себя, на мужа и на всю свою взбалмошную и нелепую жизнь, как клещами, охватило ее. Но потом оно так же внезапно отхлынуло и сменилось другим чувством – большой и мучительной жалости к Денису… Она увидела его поникшую белокурую голову, опущенные глаза и снег на плечах, – этот снег ей почему-то особенно запомнился. И вдруг, как молния, взметнулось новое, незнакомое ей чувство, и так сильно и больно взметнулось оно, что Манефа вскочила и удивленно посмотрела вверх, на гору, где стояла дача Белецких. Варя! Сейчас, наверно, Денис сидит у нее, они разговаривают, рассматривают книжки…
Манефа усмехнулась и легко, как комок глины, одним усилием раздавила это незнакомое и темное чувство.
– Что ж?.. Вот мне и спасение… – вслух сказала она и, твердо ступая, пошла в гору, в Татарскую слободу.
XI
На другой день Бушуев снова сидел у Белецких. Варя была грустна, задумчива и мало разговаривала. Анна Сергеевна недоуменно поглядывала на нее, но ничего не спрашивала, она знала, что дочь не любит, когда осведомляются о причине ее плохого настроения. Денис что-то рассказывал, но вяло, неохотно, и, когда в столовой часы пробили семь, он хотел было уходить и даже поднялся, но в это мгновение послышался шум в передней, и кто-то громко постучал в дверь.
– Можно?
– Да, да…
В комнату, как вихрь, ворвалась Финочка. И все почему-то ей страшно обрадовались. Варя принялась стаскивать с нее шубку, Денис подставлял стул, Анна Сергеевна приветливо улыбалась.
– Ни-ни-ни… – смеясь, крутила головой Финочка, вырываясь из рук Вари. – Ни за что… Я только на одну минутку.
– Что так? – удивилась Анна Сергеевна.
– Посиди же, Финочка… – попросила Варя. – Поиграем, попоем…
– Нет, нет, Варюша… ни за что! Я пришла по поручению целой компании, на одну минутку. Мы там собрались на посиделки, в доме Шваревых. Так вот… и девушки и ребята просили меня сходить за Денисом и притащить его на посиделки… – залпом выпалила Финочка и повернулась к Бушуеву: – Пойдем, Денис.
– Да я не знаю… – нерешительно сказал он и взглянул на Варю. Варя же вдруг принялась поправлять скатерть на столе, и взгляда ее он не поймал.
– Ах, Денис, это не хорошо! – огорченно воскликнула Финочка. – Все обижаются, и правильно обижаются. Приехал ты в Отважное давно и ни разу не был на посиделках, словно чужой… Пойдем. Живо. У-у, медведь неповоротливый!
– Да, пожалуй, что и пойдем… – согласился Бушуев и стал прощаться.
– Варюша, пойдем и ты! – предложила повеселевшая Финочка. – Ведь ты, наверное, и не видала сельских-то посиделок? Анна Сергеевна, можно, и Варя пойдет?
– Пожалуйста. Я очень буду рада, – отозвалась Анна Сергеевна. – Она у нас что-то хандрит…
– Нет, нет, я не пойду, – решительно сказала Варя и отошла к пианино.
– Варюша, пойдем, милая… Там очень весело! – стала упрашивать Финочка, обнимая и звонко целуя Варю в щеку. – Ну пойдем же… Это совсем не далеко, через три дома, у Шваревых…
– Нет, Финочка, пожалуйста, не проси… Я не пойду… – еще решительнее проговорила Варя.
– Ну как хочешь. Идем, Денис! Всего хорошего! Спокойной ночи!
– До свидания, милая Финочка… – отозвалась Варя и, подойдя к ней, взяла ее за руку. – Ты, пожалуй, не сердись на меня, я такая нынче дурная…
– Ах, что ты, Варюша! Да на что сердиться-то? – всплеснула руками Финочка. – Да разве я могу сердиться? Пока!
Денис и Финочка вышли на волю. Было очень темно. Дул слабый, теплый весенний ветерок, чуть покачивая голые сучья тополей. Под ногами похрустывал ледок. Финочка подхватила Дениса под руку, тесно прижалась к нему и всю дорогу до самого дома Шваревых щебетала без умолку, рассказывая про какую-то Лиду, доверившуюся одному городскому парню, который обманул ее, взял, что ему нужно, а жениться не захотел…
В просторной горнице шваревского дома было шумно и душно. Голубым туманом плавал махорочный дым, обволакивая и затемняя большую керосиновую лампу «молнию», подвешенную к потолку. Смех. Визги. Всхлипы гармошки.
Едва только Финочка и Денис переступили порог дома, как человек шесть девушек и парней насели на Дениса.
– Ага, медведь, приперся!..
– Держи его!
– Скидывай шинель, битюг!
– Что же ты нас позабыл совсем? – спрашивал Вася Годун, толкая старого друга кулаком в бок.
– Будешь еще по москвичам шататься? Девки, вытряхивай его из шинели! – кричала краснощекая и чернобровая Маша Ямкина.
– Да я сам… тише… рукава оборвете… – смеялся Денис, снимая шинель. Он в самом деле развеселился.
Гармонист заиграл вальс. Маша Ямкина подхватила Дениса, и они закружились, толкая в давке соседей.
– Что ж вы не в клубе танцуете? – спросил Бушуев у Маши.
– Клуб – клубом, а посиделки – посиделками… – ответила Маша, удивляясь, с какой легкостью громадное тело ее партнера поворачивалось вместе с нею. – Да и холодно в клубе, всю зиму не топят… А ты, оказывается, Денис, танцевать можешь…
– Могу, только не очень быстро… – ответил Бушуев, старательно выписывая ногами замысловатые узоры. – Это я, Маша, в техникуме научился, когда студентом был… Я любил тогда танцевать…
– А за девушками ухаживать можешь? – лукаво спросила Маша, глядя на него снизу вверх.
– Могу! – храбро ответил он и, сбившись с такта, наступил кожаным сапогом на ногу Маше.
После вальса пошла кадриль, за кадрилью – «коробочка», за «коробочкой» – «яблочко». Потом уже не было сил танцевать, все расселись по лавкам и принялись лущить семечки; однако смех и шум не умолкали ни на минуту. Когда немного отдышались, кто-то предложил спеть, и стали петь. Пели и русские песни, и советские, вперемешку. То раздавалась заунывная «Лучинушка», то разухабистые «Два пилота». Яша Солнцев вдруг затянул «Вперед, заре навстречу», и все подхватили. Подхватил и Бушуев своим оглушительным басом, от которого задрожали стекла. Он сидел на широкой лавке между Машей и Финочкой и чувствовал себя необыкновенно удобно и легко. «Да, да, – думал он, – все пройдет. Главное – не раскисать и собрать волю…»
– Русскую! – вдруг крикнула Соня Шварева.
– Правильно! Давай русскую! – загудели кругом.
– Яша, давай! – предложил Вася Годун.
– Яша! Давай, Яша! Финочка! Ну-ка!..
Яша Солнцев, маленький семнадцатилетний паренек, курчавый и черный, как цыган, считался лучшим плясуном на селе. Он долго, из приличия, отказывался, потом, уступив просьбам, встал с лавки и одернул вышитую крестиками белую косоворотку. И в ту же секунду, как только он встал, гармонист растянул меха саратовской гармоники с колокольчиками и ударил всеми пальцами по голосам. Ударил – и смолк. И медленно и тихо повел мелодию.
Яша застенчиво улыбнулся, подтянул повыше хромовые легкие сапожки на тонкой подошве (нарочно еще с вечера надел – знал, что плясать будет), оглянулся по сторонам, выждал такт и еле слышно притопнул левой ногой и так же тихо прихлопнул в ладоши. Зрители замерли. Потом он вскинул руками до уровня плеч и легко и плавно, словно на коньках, пошел по кругу, время от времени слегка пристукивая каблуками. Сделав два круга, он остановился перед зардевшейся от счастья Финочкой, мигнул гармонисту, гармонист опять бурно ударил по голосам, Яша, как вихрь, обернулся три раза на одной ноге и стал, и застыл вместе со смолкнувшей разом гармоникой.
Тогда встала с лавки счастливая и сияющая Финочка. Она тоже считалась лучшей плясуньей среди девушек.
И опять раздалась тихая медленная мелодия. Яша, бесшумно выбрасывая вперед ноги, попятился, отошел на другую сторону круга, давая простор Финочке; отошел и замер, скрестив на груди руки. Финочка тряхнула головой, закинула на спину пушистую черную косу, уперлась в бедро левой рукой, взмахнула над головой – правой и пошла, и поплыла мимо зрителей, сверкая в улыбке ослепительными зубками. И, глядя на нее, заулыбались и все зрители. Стоявшие в задних рядах вскочили на лавки и на табуретки, чтоб лучше было видно. Обойдя круг, Финочка повернулась, гармонист взял быстрый темп, Финочка плавно раскинула руки и пошла назад, спиною, грациозно покачиваясь и вздрагивая плечами и грудью под тонкой ситцевой кофточкой. И тогда метнулся ей под ноги Яша Солнцев, метнулся и завертелся вокруг нее волчком… И всхлипнула гармоника, и залилась, захлебнулась стремительной трелью, пересыпая ее звоном колокольчиков. Яша предупреждал каждое движение Финочки. Как только Финочка отходила в сторону, глядь – Яша уже снова перед ней, Финочка поворачивалась – Яша тут как тут, и снова мелькают его ноги в стремительной присядке прямо перед Финочкой. Финочка хмурит брови – Яша отлетает на другую сторону круга, и лицо его становится грустным. Финочка улыбнулась – и Яша опять возле нее, сияющий и веселый. И пошло, и пошло, и пошло… И уже трудно было понять, как это не столкнутся друг с другом танцующие, трудно было разобрать их движения, трудно было понять, что к чему. То мелькнет черная коса, то – вышитая русская рубашка, то сверкнет голое колено из-под пестрой юбки, то блеснет глянец хромового сапога. Все перемешалось, все слилось в бешеный разноцветный вихрь…
