— Уймись! — зевала жена, когда Павел Петрович заводил речь о шансах и раскладах. — И так хорошо…
— Пойми, Светик, — каждый раз отвечал он, — для меня так будет лучше. Мое призвание — руководить, а не возиться с больными. Там хоть знаешь, где споткнешься, а заведовать таким отделением, как мое, — это ж танцы на минном поле! Одно расхождение диагнозов третьей категории, и придется на старости лет идти на «Скорую», по этажам бегать и носилки таскать. И то если возьмут.
Руководить — оно, конечно, проще. Если знаешь свое место, оказываешь требуемое уважение руководству и можешь правильно организовать подчиненных, то больше ничего не надо. Это не на обходе голову ломать, пытаясь понять, почему это пациент, которого уже собрались переводить в отделение, вдруг собрался помирать? В сложных случаях Павел Петрович играл в демократа — устраивал «мозговые штурмы», предоставляя подчиненным возможность свободно высказывать свое мнение и поддерживая ту точку зрения, у которой оказывалось больше сторонников. Это называлось «я учу вас мыслить», хотя если кому и следовало этому научиться, то самому учителю.
Павел Петрович боялся споткнуться о «расхождение диагнозов третьей категории», то есть о то, когда больного доблестно лечат от одного заболевания, а он умирает от совершенно другого. Врачам обычных отделений работать немного проще — в подавляющем большинстве случаев они имеют возможность переводить тяжелых больных в реанимацию. Реаниматологи же — вроде вратарей, последний бастион медицины. Удачно поймал мяч (то есть «вытянул» пациента, стабилизировал его состояние) — можно передавать его своим (переводить в отделение). Не поймал — мяч попал в сетку. Иначе говоря — пациент угодил на вскрытие.
Человек предполагает, а высшие силы смеются над его предположениями и перекраивают все по-своему. Концом карьеры Павла Петровича стало не расхождение диагнозов третьей категории, а обломок подключичного катетера, оставленный в вене.
Катетеризация периферических вен одновременно и проста, и сложна. Проста — потому что при умении делается быстро, за минуту-другую. Сложна — потому что чревата серьезными осложнениями, порой фатальными.
Случайное повреждение органов и тканей, риск воздушной эмболии вследствие просачивания воздуха в вену, попадание части катетера в сосудистое русло… Из какого крепкого полимера ни делай катетер, он всегда сможет переломиться, или же его случайно перережут. Катетер, «ушедший» в вену, представляет собой огромную опасность для своего «хозяина». Он может закупорить просвет сосуда, может вызывать инфекционные осложнения или образование тромбов с риском тромбоэмболии. Особенно крупный и «богатый» осложнениями тромб может образоваться в полости правого предсердия, если обломок сможет «дойти» с током крови до сердца.
Для того чтобы катетер не «убежал», его фиксируют при помощи лейкопластыря или кожного шва. Лейкопластырем фиксировать проще, но из-за того что он недолго сохраняет свои клейкие свойства, этот метод используется для фиксации катетера на короткое время, чаще всего — на время операции, когда «над душой» у больного постоянно находятся анестезиолог с медсестрой. Гораздо надежнее фиксировать катетер кожными швами. Для этого кожу и подкожную клетчатку прошивают крепкой шелковой нитью, концами которой обвязывают катетер.
Чего-чего, а пофигизма в отделении у Павла Петровича не было нисколько. Пофигизму нет места там, где любят порядок и четко выполняют инструкции. Начальник отделения анестезиологии и реанимации мог «показательно отыметь» сотрудника и за гораздо более мелкую провинность, чем незафиксированный катетер. Тех, на кого нельзя было положиться, Павел Петрович увольнял. Обычно вызывал в кабинет и предлагал уволиться тихо, по собственному желанию, если не понимали — подводил под статью. В основном понимали, сразу же писали заявление и уходили. Как и положено по закону, уходили с отработкой двух недель, давая возможность начальнику отделения найти замену. Знал бы Павел Петрович, чем закончатся для него лично эти отработки, — увольнял бы всех сразу, затыкая дыры в графике теми, кто остался. Но недаром говорят французы: «Если бы молодость знала, если бы старость могла…»
Медсестра Лариса Севрюкова поначалу произвела на Павла Петровича хорошее впечатление. Тридцать два года, двое детей, значит, вряд ли уйдет в декретный отпуск, энергичная, без признаков алкоголизма на лице, девять лет проработала в сто двадцатой больнице, сначала — в приемном отделении, а затем перешла в отделение анестезиологии и реанимации. И основание для смены работы было у Севрюковой хорошее — переезд на новое место жительства (практически напротив госпиталя) вследствие обмена квартиры.
— Я разъехалась с мужем, — сообщила Севрюкова, — нельзя же после развода жить вместе. Мне с детьми и двух комнат за глаза хватит.
— А на кого вы во время дежурства будете детей оставлять?
— С детьми бабушка занимается, моя мама.
Павел Петрович впечатлился настолько, что не стал звонить по месту прежней работы Севрюковой, а сразу же подписал ее заявление и отправил в кадры, оформляться.
— Зачем вы эту клушу к нам взяли, Павел Петрович? — попеняла начальнику через месяц старшая медсестра. — Она же тупая как пробка! Все переспрашивает и постоянно тормозит.
Старшей медсестре Татьяне Борисовне очень не нравилось, что начальник отделения сам занимается набором среднего и младшего медицинского персонала. В других отделениях это делали старшие сестры, но Павел Петрович считал, что он разбирается в людях гораздо лучше Татьяны Борисовны, чересчур падкой на подхалимаж и угодничество.
— Человеку нужно время, чтобы освоиться на новом месте, Татьяна Борисовна, — ответил Павел Петрович, думая о том, что замечание старшей сестры, скорее всего, вызвано тем, что новенькая не стала перед ней лебезить. — Севрюкова — опытная медсестра, привыкнет и будет работать не хуже других.
— Дай-то бог, — вздохнула Татьяна Борисовна, в свою очередь заподозрившая начальника отделения в любовной связи с симпатичной, фигуристой и неизменно ухоженной новой медсестрой.
В Севрюковой и впрямь было чувственное обаяние, но Павел Петрович никогда не позволял себе интрижек на работе, тем более — с подчиненными, на это у него ума хватало.
Старшая сестра больше о Севрюковой не заговаривала, смирилась. Но на четвертом месяце работы новой медсестры, когда испытательный срок остался у нее за плечами, прозвенел звонок, к которому Павлу Петровичу пришлось прислушаться.
— Я, конечно, понимаю, что идеальных сотрудников не бывает, — мягко и вкрадчиво начал доктор Агапов, самый опытный из врачей отделения, которого Павел Петрович считал своей правой рукой, — но Лариса — это нечто! Если ей не напомнить, что препарат нужно развести, то она пустит его по вене без разведения…
Может, где-то в терапии врачи и говорят медсестрам: «Возьмите, пожалуйста, пять миллилитров эуфиллина, разведите в десяти миллилитрах изотонического раствора натрия хлорида и введите в вену пациенту» — но в анестезиологии и реанимации принято выражаться проще: «Пять кубов эуфиллина по вене!» Так и драгоценное время экономится, и какой вообще смысл раз за разом повторять очевидное? Все же знают, что в вену препараты вводятся с разведением.
— …а еще она крайне невнимательна, — столь же мягко продолжал Агапов, не желая задевать чувствительных струн в душе начальника (к этому времени уже все отделение было уверено в том, что дура Севрюкова удержалась в отделении только благодаря тому, что обольстила Павла Петровича), — путает больных, путает анализы, путает назначения, все путает. Приходится постоянно контролировать, буквально — ходить по пятам.
— Я не замечал ничего такого, Вячеслав Николаевич… — С мнением Агапова Павел Петрович считался, знал, что тот зря не скажет.
— Во время обходов это не бросается в глаза, — согласился Агапов. — А во время дежурства — даже очень. И не один я так думаю, спросите Татьяну Борисовну. Да любого из врачей или сестер спросите — вам то же самое скажут.
— Я разберусь, — пообещал Павел Петрович и, как только Агапов ушел, позвонил в сто двадцатую больницу.
Номер телефона заведующего отделением анестезиологии и реанимации ему дали в справочной сразу, стоило только представиться. Заведующий Андрей Юрьевич очень удачно оказался в своем кабинете, а не где-нибудь еще — в операционной или на обходе.
— А я вас знаю, Павел Петрович, — сказал он, узнав с кем разговаривает. — Вы в прошлом году выступали на конференции с докладом о панкреонекрозе.
Характеристика Севрюковой была дана просто убийственная.
— Лариса — дебилка, не в бытовом, а в медицинском смысле.
В обиходе слово «дебил» давно стало ругательством. А в психиатрии дебильностью называют первую, самую легкую степень умственной отсталости. Четвертая, самая тяжелая, кстати говоря, называется идиотией.
