родственников, кем бы те ни были, особенно если принять во внимание порядок и способ ведения дел у русских. Далее, если бы он чувствовал свою вину, он, вероятно, стремился бы всегда и во всем угождать русским; и поскольку ему было хорошо известно, что Борису уже ничего не оставалось, дабы одержать верх, кроме как провозгласить его еретиком, он, следовательно, не разрешил бы ни одному иезуиту войти в Москву; и поскольку он знал хорошо, что Борис вызвал недовольство народа, пытаясь породниться с каким-нибудь иноземным государем, он, следовательно, избежал бы этого, породнившись, как все его предшественники, с каким-нибудь русским родом, что укрепило бы его положение. Но если мы примем во внимание его уверенность, мы увидим, что он должен был быть по меньшей мере сыном какого-нибудь великого государя. Его красноречие очаровывало всех русских, а в нем также блистала некая величественность, которой нельзя выразить словами и невиданная прежде среди знати в России, еще менее — среди людей низкого происхождения, к которым он неизбежно должен был принадлежать, если бы не был сыном Иоанна Васильевича. Его правоту, кажется, достаточно доказывает то, что со столь малым числом людей, что он имел, он решился напасть на столь огромную страну, когда она процветала более, чем когда-либо, управляемая государем проницательным и внушавшим страх своим подданным, породнившимся /
f. 53/ с большинством знатных фамилий в России и изгнавшим, предавшим смерти и сославшим всех тех, в ком он сомневался, любимым всем духовенством, благодеяниями и подаяниями завоевавшим, как можно было судить, сердца всех подданных, замирившимся со всеми соседями и мирно правившим восемь или девять лет, Примем во внимание и то, что мать Димитрия и многочисленные оставшиеся в живых родственники могли бы высказать противное, если бы это было не так.
Затем рассмотрим его положение, когда он был оставлен большей частью поляков; с какой уверенностью он отдался в руки русских, в которых еще не мог быть вполне уверен, притом их силы не превышали восьми–девяти тысяч человек, из которых большая часть были крестьяне, и решился противостоять более чем стотысячной армии; затем, проиграв сражение, причем все его указанные войска были разгромлены, утрачены немногие имеющиеся у него пушки со всеми боевыми припасами, он с тридцатью или сорока людьми вернулся в город, именуемый Рыльск, который сдался ему немного раньше, не будучи убежден в его верности, и оттуда в Путивль — большой и богатый город, где жил с января по май того же года, и никогда не проявлял себя как-то иначе в своих невзгодах. Хотя Борис прилагал все усилия как тайными кознями, так и открыто веля его отравить, убить /f. 53 v./ или захватить в плен, а также ложными уверениями убедить народ в том, что он самозванец, тем не менее при этом Борис ни разу не захотел допросить всенародно его мать, чтобы засвидетельствовать, кто он такой, и в итоге пришлось объявить, что даже если бы он и был истинным сыном Иоанна Васильевича, он не мог бы быть признан, поскольку он не был бы законен в виду того, что был сыном от седьмой жены, что противоречит их религии, и потому, что он — еретик; и тем не менее это ничем не помогло. Затем скажем о его милосердии ко всякому после его въезда в Москву, и особенно к Василию Шуйскому, нынешнему Императору, который был уличен в измене, и ему было доказано по анналам России и по его поступкам в отношении Бориса, что ни он, ни его род никогда не были верными слугами своих государей, также и все присутствовавшие просили Димитрия предать его смерти, так как он всегда был возмутителем общественного спокойствия, я говорю то, что слышал своими ушами и видел своими глазами; и, несмотря на это, Димитрий его простил, хотя хорошо знал, что никто не посмеет стремиться к короне, кроме сказанного рода Шуйских[333]; он простил также многих других, так как чужд был подозрений.
Кроме того, если, как они говорят, он был самозванцем, и истина открылась лишь незадолго до убийства, почему он сам не был взят под стражу? Или почему его не вывели на площадь, пока он был жив, /f. 54/ чтобы перед собравшимся народом уличить его как самозванца, не прибегая к убийству и не ввергая страну в столь серьезную распрю, при которой многие лишились жизни? И вся страна должна была безо всякого другого доказательства поверить словам четырех или пяти человек, которые были главными заговорщиками. Далее, почему Василий Шуйский и его сообщники взяли на себя труд измыслить столько лжи, чтобы сделать его ненавистным для народа? Ибо они приказали публично читать письма, в которых говорилось, что Димитрий хочет подарить большую часть России королю Польши, а также своему тестю-палатину, словом, что он хотел разделить Россию, а также, что он отправил всю казну в Польшу. И что он намеревался на следующий день, в воскресенье, собрать простонародье и дворянство под предлогом, что хочет развлечься с палатином, своим тестем, и показать ему все пушки, которые с этой целью должны были вывезти из города, и намеревался приказать полякам всех их перебить, разграбить их дома и поджечь город, и что он послал в Смоленск приказ учинить то же, и другие бесконечные вымыслы. К чему прибавили, как рассказано выше, что тело истинного Димитрия, убитого семнадцать лет назад, когда ему было восемь лет, было найдено совсем целым, и, как мы уже упомянули, канонизировали его как святого по повелению указанного Шуйского. Все это для того, чтобы убедить народ в своих словах. И поэтому я заключаю, что если /f. 54 v./ бы Димитрий был самозванцем, то было бы достаточно доказать чистую правду, чтобы сделать его ненавистным для каждого; что если бы он чувствовал себя виновным в чем-либо, он с полным основанием был бы склонен поверить, что вокруг него замышляются и строятся козни и измена, о которых он был в достаточной мере осведомлен, и мог предотвратить их с большой легкостью. Посему я считаю, что раз ни при его жизни, ни после смерти не удалось доказать, что он — другой; далее, по подозрению, которое питал к нему Борис и по тирании, к которой он поэтому прибег; далее, по разногласиям во мнениях о нем; далее, по его поведению и уверенности и по другим бывшим у него качествам государя, качествам, невозможным для подмененного и узурпатора, и также потому, что он был уверен и чужд подозрений; особенно принимая во внимание
