чем прежде.
Некоторое время спустя после избрания сказанного Шуйского взбунтовались пять или шесть главных городов на татарских границах, пленили генералов, перебили и уничтожили и разоружили часть их войск и гарнизонов, но перед моим отъездом в июле прислали в Москву просить о прощении, которого они добились, извинив себя тем, что их известили, будто /f. 46/ император Димитрий жив. В это время в Москве происходил большой раздор между дворянами и прочими из-за того, что Василий Шуйский был выбран без их согласия и одобрения, и сказанный Шуйский едва не был низложен; в конце концов все успокоилось, и он был коронован двадцатого июня[322].
Против указанного Шуйского после его коронации начались новые секретные козни, в пользу (как я предполагаю) князя Федора Ивановича Мстиславского, который происходил из знатнейшего во всей России дома и получил много голосов при выборах и был бы избран, если бы собралась [вся] страна. Несмотря на это, он отказался от избрания, как ходят слухи, заверив, что сделается монахом, если выбор падет на него. Сказанный Мстиславский был женат на двоюродной сестре матери Димитрия, которая (как мы упомянули) из рода Нагих, так что есть вероятность, как я полагаю, что эти происки происходят более от родственников его жены, чем с его согласия. Затем знатный вельможа Петр Никитович Шереметев[323] в свое отсутствие был обвинен и изобличен свидетелями как глава этих козней; он из указанного рода Нагих; и из города, где он находился, он был отправлен в ссылку и, как я слышал, был впоследствии отравлен в дороге.
Тогда же было однажды ночью написано на воротах большинства дворян и иностранцев, что поскольку они суть предатели, Император Василий Шуйский приказывает дать черни /f. 46 v./ указанные дома на разорение, и, чтобы выполнить это, собралась указанная чернь (которой предыдущие перемены привили вкус к добыче, и полагаю, что она была бы довольна на таких условиях каждую неделю иметь новых императоров), каковая была усмирена с некоторым трудом. Спустя какое-то время в воскресенье тайно от Шуйского созвали от его имени перед замком народ под предлогом, что он хочет говорить с ним; я случайно находился около Императора Шуйского, когда он выходил, чтобы идти к службе[324]. Узнав, что народ собирается от его имени на площади, он был весьма удивлен и велел провести расследование, кто затеял этот сбор. Он остался на месте, где узнал об этом, и когда все туда прибежали, указанный Шуйский начал плакать, упрекая их в непостоянстве, и говорил, что они не должны пускаться на такую хитрость, чтобы избавиться от него, если они того желают; что они сами его избрали и в их же власти его низложить, если он им неугоден, то не в его намерении тому противиться. И, отдав им род посоха, который не носит никто, кроме Императора, и шапку, сказал им: если так, изберите другого, кто вам понравится; и, тотчас взяв жезл обратно, сказал: мне надоели эти козни, то вы хотите убить меня, а то дворян и даже иноземцев, по меньшей мере, вы хотите их хотя бы пограбить; если вы признаете меня тем, кем избрали, /f. 47/ я не желаю, чтобы это осталось безнаказанным. Вслед за этим все присутствующие вскричали, что они присягнули ему в верности и послушании, что все хотят умереть за него и что пусть те, кто окажутся виновными, будут наказаны. До этого народу было дано приказание расходиться по домам, и были схвачены пять человек, которые оказались зачинщиками этого созыва народа. Считают, что если бы указанный Шуйский вышел, или собрался бы весь народ, то он подвергся бы такой же опасности, как и Димитрий. Несколько дней спустя эти пять человек были приговорены к битью кнутом среди города, то есть к обычному наказанию, а затем высланы. При оглашении приговора упомянули, что Мстиславский, который был обвинен как глава этих происков, невиновен, вина же падает на вышеназванного Петра Шереметева.
Указанный Василий Шуйский подвергся другой опасности, когда в Москву привезли тело истинного Димитрия (как о том пустили слух), умерщвленного семнадцать лет назад, как я упоминал выше, и указанный Шуйский с патриархом и всем духовенством отправился встречать его за город; там указанный Шуйский, как говорят, был едва не побит камнями, хотя дворяне усмирили народ прежде, чем он собрался.
В это время взбунтовалось Северское герцогство, по словам русских, уже присягнувшее указанному Шуйскому; и утверждая, что Димитрий жив, в поход отправились семь или восемь тысяч человек, совсем без /f. 47 v./ предводителей, которые поэтому были разбиты войсками, посланными туда Василием Шуйским, включавшими от пятидесяти до шестидесяти тысяч человек, и всех иноземцев; известия об этом я получил в Архангельске[325]. Те, кто спаслись, ушли в Путивль — один из главных городов сказанного Северского герцогства; говорили также, что сказанный город сдался, и что все восстания учинили какие-то польские шайки, скопившиеся у границ России и Подолии. Это все, из подтверждающего предположение, что Димитрий жив, произошедшее до четырнадцатого сентября тысяча шестьсот шестого года.
Что касается мнения тех, кто считает, что Димитрий Иоаннович не сын или не был сыном Иоанна Васильевича, прозванного Тираном, но [был] самозванцем, я отвечу на это, сообщив свои соображения об этом.
Возражение русских исходит прежде всего от правившего тогда Бориса Федоровича, государя весьма хитрого и лукавого, и от прочих его врагов, ссылавшихся на то, что он был самозванец, поскольку истинного Димитрия убили в возрасте семи-восьми лет в Угличе семнадцать лет тому назад, как мы упомянули выше, и что он сам был Расстрига, а именно монах, покинувший свой монастырь, по имени Гришка, или Григорий Отрепьев.
Те же, кто считают себя самыми проницательными, как иностранцы, знавшие его, так и прочие, указывают на то, что он был не Русским, но Поляком, /f. 48/ Трансильванцем или другой нации, взращенным и воспитанным для этой цели[326].
Дабы ответить на это, я уже прежде упомянул причину, почему Борис Федорович, правитель империи при Федоре Иоанновиче, сыне Иоанна Васильевича и брате указанного Димитрия Иоанновича, отправил этого Димитрия с Императрицей-матерью в Углич[327]; и как можно судить по рассказу, это сделал не указанный Федор, его брат, как по простоте своей, так и потому, что этот Димитрий был тогда всего лишь ребенком четырех-пяти лет, который не мог ему чем-либо повредить, но это были козни указанного Бориса Федоровича. Вполне вероятно, что его мать и другие из оставшейся тогда высшей знати,
