на полях. Такого прежде не бывало в это время, поэтому по требованию тех, кто следовал партии сказанного Шуйского, спустя несколько дней Димитрия вырыли, сожгли и обратили в пепел. В это время был слышен лишь ропот, одни плакали, другие горевали, а некоторые другие радовались, словом, это была полная метаморфоза. Совет, народ и страна разделены одни против других, начав новые предательства. Провинции восставали, не имея возможности узнать, что там произойдет дальше. Польского посла неотступно стерегут. Все, к кому сколько-нибудь был благосклонен покойный, высланы. Наконец, Императрицу, вдову покойного Императора Димитрия Иоанновича, препроводили в жилище палатина, ее отца, и очень строго охраняли вместе со всеми статс-дамами и другими Польками[314].
И чтобы усмирить народное волнение и ропот, избранный Василий Шуйский отправил своего брата Димитрия и Михаила Татищева и других своих [людей] в Углич, чтобы извлечь тело или кости истинного Дмитрия, который, как они утверждали, был сыном Иоанна Васильевича, умерщвленным около семнадцати лет назад в Угличе, как мы упоминали выше[315]. Они обнаружили, что тело (как они распустили слух) совершенно цело, одежды такие же свежие и /f. 44/ целые, какими были, когда его хоронили (так как принято хоронить каждого в той одежде, в которой он был убит), и даже орехи в его руке целы. После того, как его выкопали, он сотворил, как говорят, много чудес как в городе, так и по дороге. В сопровождении процессии с патриархом, всем духовенством, всеми мощами, каковые имеются у них в большом числе, с избранным Императором Василием Шуйским, с матерью покойного Димитрия и со всем дворянством его доставили в город Москву, где он был канонизирован по указанию вышеназванного Василия Шуйского. Это почти не усмирило народ, так как указанный Василий дважды был очень близок к низложению, хотя он и короновался двадцатого июня того же года[316].
Он выслал в Польшу большое количество Поляков, а именно слуг, людей низкого положения, задержав в плену главных, чтобы принудить Поляка к миру; палатина Сандомирского с дочерью-Императрицей он сослал в Углич, чтобы содержать их там под стражей, причем указанный палатин был очень болен[317].
Итак, покойному Императору Димитрию Иоанновичу, сыну Императора Иоанна Васильевича, прозванного Тираном, было около двадцати пяти лет, бороды совсем не имел, был среднего роста, с сильными и жилистыми членами, смугл лицом; у него была бородавка около носа под правым глазом; он был ловок, большого ума, был милосерден, вспыльчив, но отходчив, щедр; наконец, был государем, /f. 44 v./ любившим честь и питавшим к ней уважение. Он был честолюбив, намеревался стать известным потомству и решился, отдав уже своему секретарю приказание готовиться к тому, чтобы в августе минувшего тысяча шестьсот шестого года плыть с английскими кораблями во Францию, дабы приветствовать Христианнейшего короля[318] и завязать отношения с ним, о котором он мне говорил много раз с великим почтением. Короче, Христианский мир много потерял с его смертью, если таковая случилась, что весьма вероятно; я говорю так потому, что своими глазами не видел его мертвым, поскольку я был тогда болен.
Несколько дней спустя после этого убийства разошелся слух, что был убит не Димитрий, но некто на него похожий, которого он поместил на свое место после того, как за несколько часов до рассвета был предупрежден о том, что должно произойти. Он выехал из Москвы, чтобы посмотреть, что же произойдет, не столько из какого-то страха (как я думаю, коли это оказалось бы правдой), так как он мог это предотвратить иным способом, сколько для того, чтобы узнать, кто ему верен, чего он не мог устроить иначе, как избрав самый опасный путь. Это можно объяснить тем, что он мало сомневался в верности своих подданных. Сей слух держался до моего отъезда из России, произошедшего четырнадцатого сентября тысяча шестьсот шестого года; я думал, что в действительности это были козни каких-нибудь новых заговорщиков с целью сделать ныне правящего Василия Ивановича Шуйского, /[f. 45/ главу заговора, ненавистным для народа, чтобы легче было достичь своих замыслов[319]; и [даже] теперь я не могу предположить что-либо иное, имея в виду то, что будет сказано ниже. В подтверждение этого слуха русские ссылаются, во-первых, на то, что после полуночи от имени Императора Димитрия явились взять из малой конюшни, которая находится в замке, трех турецких лошадей, которые не были приведены обратно, и до сих пор неизвестно, что с ними стало; того, кто их выдал, после замучили до смерти по приказу Шуйского, вынуждая его сознаться, как это было. Далее [ссылаются] на то, что хозяин первого жилья, где указанный Димитрий должен был отдыхать после своего отъезда из Москвы, подтвердил, что говорил с указанным Димитрием, и даже принес письмо, написанное (как он говорил) его рукой, в котором тот винил русских, упрекая их в неблагодарности и в забвении его доброты и милосердия и грозил вскоре покарать виновных. И сверх того обнаружилось много записок и писем, разбросанных на улицах, сводящихся к тому же, и еще к тому, что его узнали в большинстве мест, где он брал подставных лошадей. В августе также обнаружилось много других писем, свидетельствовавших о том, что их попытка не удалась и что вскоре, в первый день года, сказанный Димитрий с ними повстречается. Я отмечу заодно то, что мне сообщил французский купец по имени Бертран де Кассан[320], вернувшись с площади, /f. 45 v./ где было тело указанного Димитрия; он сказал, что не думал, будто у Димитрия была какая-либо борода, так как он не замечал ее при его жизни (потому что ее и в самом деле не было), но что тело, лежавшее на площади, имело, как можно было видеть, густую бороду, хотя [у Димитрия] она была выбрита; и также говорил мне, что волосы у него были гораздо длиннее, чем он думал, так как видел его за день до смерти. Кроме того, секретарь указанного Димитрия, по имени Станислав Бучинский[321], уверял, что был один молодой русский вельможа, весьма любимый и жалуемый сказанным Димитрием, который весьма на него походил, только у него была небольшая борода, который совершенно исчез, и, по словам русских, неизвестно, что с ним сталось.
Затем я узнал от одного француза, бывшего поваром у палатина Сандомирского, что Императрица — жена указанного Димитрия, узнав о ходившем слухе, полностью уверилась, что он жив, утверждая, что не может представить себе его иначе, и с того времени казалась гораздо веселее,
