Конечно, для любого руководителя разведки большое значение имеет то, кто является его ближайшим помощником, его замом, на которого он может опереться в работе и опыту и знаниям которого он может доверять. Для Берзина таким опытным и надежным замом в 20-е годы был только Бортновский. Замена Бортновского на Таирова, который был на порядок ниже как руководитель агентурной разведки, была серьезным ударом для Берзина. Он потерял поддержку «снизу», поддержку квалифицированную и надежную. Усугубляло тяжелое положение начальника Управления и то, что у него тогда не было опытного и квалифицированного зама, который в его отсутствие мог бы возглавить разведку и успешно ею руководить. По действующему «Положению о 4-м Управлении Штаба РККА» у него имелись два помощника — начальники информационного и агентурного отделов. Но начальник информационной службы Александр Никонов был аналитиком и не занимался руководством агентурной разведки. А пришедший «варяг» Таиров смотрелся бы во главе Управления просто неважно. И в руководящих кабинетах наркомата и ЦК это уже понимали. И после провалов 1931-го, когда он показал свою беспомощность, тихо убрали на Дальний Восток на ничего не значащую должность члена Реввоенсовета ОКДВА, заменив более опытным и квалифицированным Борисом Мельниковым.
С 1924 г., когда новый зампред Реввоенсовета Иосиф Уншлихт поддержал в ЦК его кандидатуру на пост начальника Управления, Берзин привык работать «под Уншлихтом», привык к некоторой самостоятельности в общении с «верхами», так как Уншлихт доверял ему, знал его еще по Западному фронту в 20-м и не досаждал мелочной опекой. Он представлял ему свободу действий и с партийными структурами в ЦК, и с руководством Коминтерна, когда дело касалось таких деликатных проблем, как подготовка разведывательных и диверсионных кадров для будущей войны или совместной разведывательной деятельности с Отделом международных связей Коминтерна. Такой стиль работы позволил новому начальнику военной разведки стать за несколько лет заметным политическим деятелем, державшим в своих руках и тайные контакты с рейхсвером, и пружины и рычаги китайских событий, так как вся политическая и военная информация из Китая шла в московскую «инстанцию» (Политбюро ЦК ВКП(б) через его кабинет.
Но в 1930-м Уншлихта «ушли» из военного ведомства и переместили на второстепенную гражданскую работу. Место опытного профессионала, курировавшего повседневную деятельность Управления, занял партиец Ян Гамарник, который был дилетантом в вопросах разведывательной службы. Рассчитывать на его квалифицированное руководство и поддержку, так же как и на свободу действий, Берзин уже не мог. Он уже не имел помощи и поддержки «сверху», не имел, выражаясь современным языком, «крыши» и по всем вопросам разведки оставался один на один с Ворошиловым, который был тогда и остался потом некомпетентным в разведке, которому трудно было что-либо доказать. Это положение усугубилось в 1930 г. и тем, что по новому распределению обязанностей Управление стало подчиняться непосредственно наркому.
Поэтому Берзин в 1930 г. после ухода Уншлихта и Бортновского лишился поддержки и «сверху», и «снизу» и остался один. Следует отметить, что в начале 30-х помимо 120 человек штатного состава в Управлении имелось и около 350 секретных сотрудников, или «прикомандированных», как они числились в документах. Держать в своих руках деятельность около 500 человек не под силу ни одному руководителю. А полноценного, квалифицированного и авторитетного первого зама не было. Попытка советской литературы 60–70-х годов, заданная руководством ГРУ, показать Василия Давыдова и Оскара Стиггу как ближайших соратников Берзина при знакомстве с архивными документами не выдерживает критики. Эти двое, и особенно Давыдов, были мелковаты для того, чтобы быть ближайшими соратниками такой крупной личности и такого политического деятеля как Берзин. Ближайший соратник может и должен заменить руководителя в случае необходимости и в разведке, и во взаимоотношениях с рейхсвером, и в высоких кабинетах, где надо иметь вес и влияние. Но очень трудно представить в этой роли Стиггу, а тем более Давыдова, который был в это время только сотрудником для особых поручений при главе Управления.
И, как следствие событий 30-го, 1931 год стал годом серьезнейших неприятностей для руководителя военной разведки. Результаты кадровых перестановок внутри Управления, связанные с приходом нового неопытного и неквалифицированного начальника агентурного отдела, начали сказываться в полной мере. Берзин, будучи один и не имея поддержки ни «снизу», ни «сверху», начал, очевидно, терять бразды правления, пытаясь в одиночку осуществлять управление разросшимся разведывательным аппаратом. Как опытнейший руководитель разведки, он хорошо понимал, что одному не справиться, что рано или поздно наступит сбой в дирижировании таким сложным оркестром, как агентурная разведка. Нужен был надежный и квалифицированный заместитель, но его не было. Нужен был опытный руководитель, прекрасно ориентирующийся во всех тонкостях и нюансах «разведывательной кухни», способный поправить, подсказать, дать дельный совет, но такого человека рядом тоже не было. С уходом из военного ведомства Уншлихта, который имел вес и влияние в отделах ЦК и к мнению которого прислушивались в Политбюро, Берзин потерял возможность влиять на перестановки в руководящих разведывательных кадрах. Да и обстановка в стране менялась на глазах. Наступали зловещие тридцатые годы с фальсифицированными политическими процессами, культом личности Сталина и Ворошилова, с той гнетущей тяжелой атмосферой, которая накапливалась в обществе. И Берзин, прекрасно знавший обстановку и за рубежом, и внутри страны, чувствовал, быть может, лучше других военачальников, наступление этих перемен и в работе военной разведки, но был уже бессилен что-либо изменить.
Обстановка в стране в конце 1930-го и особенно в 1931-м определялась процессом «Промпартии». Дутый фальсифицированный процесс с надуманными обвинениями, в том числе и о «подготовке» Францией в союзе с Польшей войны против СССР, всколыхнул всю страну. Процесс был открытым, его стенограмма публиковалась в печати, и по страницам газет и журналов начало гулять слово «интервенция». Францию и Польшу обвиняли во всех смертных грехах, приписывая им то, чего никогда не было. Руководство наркомата и ОГПУ потребовало от военной и политической разведок представить доказательства того, чего не было, — подготовки Францией и Польшей при поддержке Англии и США войны против Советского Союза. И обе разведки, военная и политическая, были подняты по боевой тревоге. Резидентуры Управления в этих странах начали активно работать с агентурой. Привлекались для такой работы и сотрудники военного атташата СССР в этих странах, которые традиционно находились под «колпаком» местных контрразведок. К сожалению, подбор военных атташе и их помощников не всегда зависел от начальника Управления. Иногда на эти должности назначали строевых командиров, не имевших специальной разведывательной подготовки. И, как следствие, неумение работать с местной агентурой, уходить от наружного наблюдения, слабое знание языка и страны пребывания. Результат всего этого — элементарные провалы, которых можно было бы избежать.
Вечером 11 июля 1932 г. сотрудники польской контрразведки вели наблюдение за «объектом» на одной из варшавских улиц. Находившийся под наблюдением мужчина подошел к стоявшей у тротуара легковой машине, внимательно посмотрел по сторонам и юркнул в любезно распахнувшуюся дверцу. После короткой беседы владельцу машины был передан пакет. Дальнейшие события развивались по классической схеме бульварного детектива. В момент передачи пакета дверцы машины распахнулись, сверкнула вспышка фотоаппарата и обоих собеседников попросили выйти из машины и предъявить документы. Севший в машину предъявил документы на имя майора разведывательного отдела польского генштаба Петра Демковского. Владельцем автомашины оказался помощник советского военного атташе в Польше Василий Боговой. Задержанных доставили в полицейское управление. Там в присутствии представителя полпредства вскрыли пакет, сфотографировали обнаруженные в нем секретные документы и составили протокол. После подписания протокола обладавший дипломатической неприкосновенностью советский дипломат был отпущен, а польский майор арестован. Не дожидаясь дипломатического демарша и объявления его персоной нон грата Боговой в ту же ночь выехал в Данциг и оттуда на самолете «Люфтганзы» через Кенигсберг улетел в Москву. Судьба Демковского была печальной: после обыска на квартире, где были обнаружены неопровержимые доказательства его шпионской деятельности в пользу СССР, он был 18 июля приговорен военным трибуналом к смертной казни за государственную измену и в тот же день расстрелян в цитадели Варшавской крепости.
