Шифровка о событиях в Варшаве легла на стол Берзина уже утром 12 июля. Вчитываясь в расшифрованные строчки, он хорошо понимал значение для Управления провала советского дипломата. Дипломатический скандал, шум в европейской прессе, особенно эмигрантской, вопросы на дипломатических приемах. Но это на дипломатическом уровне. А на уровне разведки? Провал ценнейшего источника в разведывательном отделе польского генштаба. Неизбежный и очень неприятный доклад наркому, обсуждение поступка Богового на самом «верху» и серьезные неприятности для Наркоминдела, а значит, и для Управления при назначении нового военного атташе в Польше. Но все это будет зависеть от польских властей — если они дадут информацию в прессу и пойдут на публичный скандал.
Надежды Берзина и руководства наркомата на то, что на этот раз удастся обойтись без шума в печати, не оправдались. Польские власти пошли на скандал, и 20 июля польские и эмигрантские газеты Варшавы начали публиковать подробности очередного провала советской военной разведки в Польше. 22 июля в советском официозе «Известия» появилась заметка об утверждениях варшавской печати о том, что майор польского генерального штаба Демковский передавал документы заместителю советского военного атташе Боговому. Поскольку улики были бесспорны, то на этот раз обошлось без трафаретных заявлений о происках реакционной варшавской черносотенной прессы.
23 июля заместитель наркома Литвинова Николай Крестинский направил письмо Сталину (копия Ворошилову и Гамарнику) о провале Богового. С вернувшимся в Москву Боговым разговаривал Гамарник. Боговой сообщил, что он выехал из Варшавы 16 июля в Данциг по железной дороге, получив предварительно в польском МИДе визу на въезд в Данциг и на обратный приезд из Данцига в Варшаву. Таким образом, писал Крестинский, «отъезд т. Богового носил характер совершенно открытого официального отъезда, и так как он уехал через пять дней после происшествия, говорить о его бегстве, как пишет польская печать, не приходится». Крестинский писал в своем письме, что он не думает, чтобы можно было настаивать на возвращении Богового в Варшаву, так как работать ему там было бы невозможно и его возвращение вызвало бы взрыв враждебных выступлений в польской печати. Дипломат также не надеялся, что поляки дадут ему въездную визу. Но и просто так оставлять без ответа этот инцидент не хотелось. Поэтому он предложил Сталину вызвать польского посла Патека и сделать ему следующее заявление: «Т. Боговой приехал в Москву и сделал доклад своему начальству. В результате этого доклада советское правительство пришло к полному убеждению, что т. Боговой никакого отношения к приписываемому майору Демковскому предательству не имеет, что т. Боговой вел себя вполне лояльно по отношению к польскому правительству. Советское правительство не видит поэтому никаких оснований для отзыва т. Богового. Учитывая, однако, что при создавшемся в варшавских официальных кругах отношении к т. Боговому последнему было бы трудно выполнять возложенные на него обязанности, советское правительство решило дать т. Боговому другое назначение». В переводе на обычный язык это означало — сделать хорошую мину при плохой игре.
Публичного скандала избежать не удалось, и 25 июля Крестинский докладывал членам Политбюро подробности провала. Решили вызвать Богового для объяснений. 5 августа на очередном заседании Политбюро опять обсуждали деятельность Богового и скандал в Варшаве. Выступали Сталин и нарком иностранных дел Литвинов. Интересы военного ведомства представлял Ян Гамарник. Очевидно, военным и разведчикам удалось оправдаться, так как Боговой получил только выговор, даже не строгий, и из разведки его не выгнали. Интересен последний пункт постановления, где говорится, что военные атташе являются представителями Реввоенсовета СССР, а не 4-го Управления Штаба РККА. В переводе с партийно-бюрократического на обычный язык это означало — быть военными дипломатами, представлять интересы военного ведомства в стране пребывания и не лезть в те разведывательные дела, где можно провалиться.
Провал Богового закончился для Берзина благополучно. Начальник Управления не получил даже выговора от «инстанции», и в кабинет Сталина для разноса его тоже не вызвали. Может быть, сыграло роль выступление Гамарника, который принял огонь на себя, может быть, Боговой сумел доказать, что документы, которые нес польский разведчик на встречу, были настолько ценными, что ради их получения стоило идти на угрозу провала. Сейчас без архива ГРУ, где наверняка осел отчет Богового о встрече в Варшаве, установить истину невозможно. Важно, что на этот раз обошлось.
Незадолго до варшавских событий Ворошилов обратился с циркулярным письмом к военным и военно-морским атташе. В нем он отмечал неудовлетворительное состояние их работы. Это, по его мнению, объяснялось отсутствием твердо установленной системы в подборе кандидатов на должность военного атташе. Такой подбор должен быть основан на плановости, заблаговременной подготовке и изучении кандидатов. Нарком отмечал, что существующая практика назначения на заграничную работу не вполне обеспечивает тщательного отбора наиболее подготовленных кандидатов. Выбор кандидатов и назначение проводятся в большинстве случаев в спешном порядке, на основании послужных списков и аттестаций и без личного знакомства с ними. При этом большинство назначенных атташе очень слабо владеют иностранными языками и плохо знакомы с политической обстановкой и армией той страны, куда их назначают. Поэтому новые военные атташе вынуждены тратить почти год для того, чтобы ознакомиться с элементарными сведениями о стране пребывания и ее армии, а также приобрести первоначальные навыки в разговорной речи и чтении прессы.
Берзин решил выжать максимум из создавшейся ситуации. 6 сентября 1931 г., после окончания истории с Боговым, в докладе своему непосредственному начальнику Гамарнику, от которого многое зависело в подборе кандидатов на должности военных атташе, он предлагал, чтобы назначение на должность атташе, их помощников и секретарей рассматривалось как поощрение по службе и производилось из числа начсостава, владеющего иностранными языками и обладающего качествами военно-дипломатических работников. Составление списков кандидатов на эти должности должно производиться Управлением совместно с командным управлением. Кандидаты на эти должности должны утверждаться наркомом, ставиться об этом в известность и использовать имеющееся время для изучения армии и страны возможного пребывания. Кандидаты в округах должны отбираться при помощи четырех (разведывательных) отделов, а в Военной академии — ее начальником совместно с представителями Управления. Отправляя этот доклад Гамарнику, внося в нем свои предложения по улучшению подбора кандидатов для заграничной работы, Берзин, очевидно, надеялся через него воздействовать на Ворошилова и как-то улучшить подбор кадров военных атташе.
Варшавская эпопея закончилась, но 1931 год по-прежнему был для Берзина богат на провалы. 14 апреля немецкие и эмигрантские газеты Берлина сообщили об аресте 13 германских коммунистов. Обвинение — кража производственных секретов на химических заводах концерна И.Г. Фарбениндустри по поручению советского торгпредства, то есть промышленный шпионаж, или научно-техническая разведка, которой начало заниматься Управление. 25 апреля газеты сообщили, что арестованный в Аахене по обвинению в промышленном шпионаже в пользу советского правительства инженер Пеш сознался в своих преступлениях. 8 мая — новое сообщение в газетах. Сознался еще один из арестованных — инженер машиностроительного завода в Кельне. За солидное вознаграждение он передавал секретные сведения служащим советского торгпредства. 27 сентября новое сообщение в газетах об аресте на металлургическом заводе в Тангермюнде еще двух коммунистов. Обвинение то же — промышленный шпионаж в пользу Советского Союза. Начальнику Управления оставалось только фиксировать газетные сообщения и подсчитывать потери в агентурной сети Германии.
Немцы предъявили претензии по дипломатическим каналам в ноябре, когда следствие было закончено и неопровержимые улики были собраны. И опять дипломатические претензии рассматривались на заседании Политбюро 10 ноября. Но перед заседанием 9 ноября начальника разведки вызвали в Кремль. В присутствии Ворошилова он давал объяснения и отвечал на вопросы Сталина. Пришлось Берзину выступить и давать объяснения и на следующий день на заседании Политбюро. Вопрос был серьезным и обсуждался на высшем уровне — выступали Сталин, Молотов, Ворошилов, Мануильский. После обсуждения и обмена мнениями в протокол записали, что Берзин нарушил постановление ЦК от 8 декабря 1926 г. о запрещении привлекать членов иностранных компартий к разведывательной работе. Ему поставили на вид (самая малая форма партийного взыскания в те годы) и решили для выяснения всех обстоятельств дела образовать комиссию под председательством Кагановича, а Берзину вызвать своего представителя из Германии. Комиссия после опроса Берзина и вызванных из Германии сотрудников Управления Гришина и Улановского доложила на заседании Политбюро 20 ноября, что начальник Управления давал указания своим сотрудникам в духе решений ЦК от 1926 г., а Гришин и особенно Улановский нарушили директиву в части, предлагавшей привлекавшихся к агентурной работе иностранных коммунистов исключать формально из партии. Берзина обязали принять решительные меры, обеспечивающие «действительное и полное проведение в жизнь постановления ЦК от 8 декабря 1926 г.». Постановление Политбюро заканчивалось дежурной фразой, что малейшие попытки обойти решение ЦК повлекут за собой исключение из партии. Для нелегала это было самое страшное наказание, так как без партийного билета он сразу же становился невыездным и его выгоняли из разведки. Выписки из этого постановления послали Берзину, Гришину и Улановскому, и дело закрыли.
