Последний, как безумный, набросился на Шарля.
Его движение заставило Сару открыть глаза.
Перед ней мелькнуло искаженное, неузнаваемое лицо Жюльена. Она бросилась вперед, чтобы разъединить борющихся, и отчаянно закричала, умоляя их остановиться.
До нее долетело их прерывистое, озверелое дыхание, затем послышался глухой, но отчетливый голос Шарля:
— Все это лето вы были в дураках… берите ее теперь… — крикнул он, задыхаясь от злобы.
В глазах у Сары покраснело, потом потемнело, яркие полосы света метались перед ней, то исчезая, то снова появляясь, чтобы осветить оскаленное страшной улыбкой, мертвенно бледное лицо Жюльена.
Потом глухой звук удара, потом протяжный стон, и Жюльен зашатался на месте, поскользнулся и упал прямо головой на мраморный пьедестал статуи, обагряя ее своей кровью. Это была изящная колонна, с высоты которой смотрел улыбающийся Эрос. Сара увидела, как непорочная белизна мрамора окрасилась кровью.
Она робко подошла к Жюльену, опустилась перед ним на пол и заглянула в его неподвижное лицо; потом положила к себе на колени его голову, ту самую белокурую голову, которая еще так недавно покоилась на груди… волосы так густо росли на затылке… она любила трепать их и дразнить ими Жюльена… «Точно бобрик», — говорила она.
Неясные мысли вихрем кружились у нее в голове… надо воды, чтобы смыть кровь с пьедестала, надо бинтов…
— Жюльен, — шептала она не переставая, — Жюльен…
Чья-то тень легла на фигуру Жюльена; она испуганно оглянулась; пестрые флаги снова замелькали перед глазами, а когда она их открыла, перед ней стоял Доминик Гиз.
Он выглядел совершенно убитым; казалось, что ужасный удар превратил его в камень.
Не обращая внимания на Жюльена, он прямо направился к Кэртону и заглянул ему в лицо. Потом вернулся к Саре.
— Кэртон мертв, — прошептал он одними губами, не спуская с нее угрожающего взора. Потом бросился к двери и запер ее на замок, подбежал к окнам, задвинул засовы и до половины спустил жалюзи. В комнате стало темно.
Он оттолкнул Сару от Жюльена; сквозь шелковый шарф, которым она обмотала его голову, сочилась кровь.
Гиз обмакнул свой платок в воду из-под цветов и до тех пор тер им мрамор, пока не осталось и следа крови.
Только тогда он снова обернулся к Саре.
— Его карьера и жизнь разбиты… из-за вас… — прошептал он.
Она в отчаянии хваталась за него своими дрожащими руками, но он оттолкнул ее от себя так грубо, что она чуть не упала. Его голос донесся до нее, словно через густой туман.
— Вот до чего вы его довели… это расплата за ваше тщеславие… но платить пришлось им… ему…
Он подошел к ней еще ближе и поднял руку, словно собирался ее ударить.
— Что вы собираетесь говорить?
Она с ужасом глядела на него, подавленная обвинением и чувствуя, что поддается его непреклонной воле; он словно гипнотизировал ее.
— Неужели Жюльен будет за вас расплачиваться?
— Нет, — воскликнула Сара, — я расплачусь сама, во имя моей любви.
Тогда он начал быстро шептать:
— Время не терпит! Колен поблизости. Я сейчас позову его, и мы вынесем Жюльена. Никто не подозревает, что он вернулся, кроме вас.
Где-то пробили часы; далеко, далеко, на проселочной дороге раздался стук телеги, нарушая полуденную тишину.
— Понимаю, — ответила Сара.
Гиз в последний раз взглянул на нее, потом осторожно пролез в окно и исчез. Она осталась одна с Жюльеном и Шарлем. И Шарль был мертв.
Он любил ее, и она тоже когда-то любила его, по крайней мере, он утверждал это. А Гиз только что сказал, что она играла с ним тщеславия ради.
Неужели он жертва ее тщеславия? И убил его Жюльен; Жюльен — убийца…
Нет, никогда! Тот самый Жюльен, который целовал землю, по которой она ступала?.. Это было вчера в сосновой роще… он стоял перед ней на коленях…
Гиз опять появился тем же таинственным путем, в сопровождении высокого человека, который, при виде тела Шарля, совсем растерялся.
— Графиня имела столкновение с Кэртоном, — сказал Гиз, — в результате Кэртон умер. Жюльен покинул замок час тому назад, вы слышите? — повернулся он в сторону Колена.
— Да, да, — пробормотал Колен, — я слышу.
Он смотрел на Сару с отвращением.
— Вы подтверждаете сказанное? — обратился Гиз к Саре повелительным тоном. — Ну, а теперь…
Он нагнулся к Жюльену и приподнял его; Жюльен застонал. Сара слабо вскрикнула.
— Боже мой, — шептал Колен, — Гиз…
Но Гиз решительно направился к окошку, изнемогая под тяжестью своей ноши, и ударом ноги распахнул его; они оба перелезли на террасу, спустились в парк и скрылись в тенистой аллее; потом хлопнула калитка, затрещал мотор, потом все стихло.
Сара стояла около колонны; как чист был мрамор, ни единого пятнышка! Ее взгляд упал на Шарля. Она бросилась к звонку и так неистово зазвонила, что пестрый шнурок остался у нее в руках.
Прибежавшие слуги нашли дверь замкнутой; они стучали в нее кулаками, а Сара смеялась: игра в прятки, и им ни за что не отыскать ее!
Но вот брякнуло оконное стекло, с треском взвились жалюзи, весь дом сбежался на террасу.
— Входите, входите же, — крикнула им Сара.
— Он умер, — прошептала она, протягивая руку по направлению к лежавшей на полу фигуре, — я его убила.
ГЛАВА XVIII
Злоба жестокие раныЧасто наносит любви,И подтверждают те раныЗлую жестокость судьбы.
Лоренс Хусмэн
Общество мгновенно распалось на два лагеря, и только незначительная группа оказалась на стороне Сары; но эта группа готова была отстаивать ее до конца, какое бы преступление она ни совершила. Позади этих лагерей были приливы и отливы сочувствия широкой публики и прессы; некоторые газеты сделали своей рекламой настойчивую защиту женщины, единственное преступление которой заключалось в охранении своей чести от насилия.
Колен ухватился за это, как за якорь спасения.
— Да, да, — твердил он в лихорадочном волнении, — мы будем придерживаться этой линии.
Он был совершенно разбит как нравственно, так и физически и даже похудел за это время. Его терзали сомнения: тысячу раз он был готов во всем сознаться, но свидетельство против Жюльена было бы свидетельством и против него самого, и это его останавливало. Он не переставая проклинал образ действий старого Гиза, но был сам слишком запутан в этой истории. Ведь он не только помог вынести Жюльена из замка, он раздобыл яхту, на которой Гизу удалось увезти сына из Франции. Так как решительно никто не подозревал о помолвке, о Жюльене даже не вспомнили. Он был в безопасности.
— В полной безопасности, — не без горечи сказал Колен Саре.
Впрочем, эта безопасность далась не дешево, потому что Лукан сразу заподозрил что-то неладное.
— Почему вы меня не вызвали? — настойчиво допрашивал он Сару. — Почему? Так просто было протелефонировать мне, что у него сердечный припадок. Так оно и было на самом деле, и я не допустил бы огласки! Кэртон был конченый человек, малейшее волнение должно было доконать его, я могу в этом поклясться.
Он пытался оказать давление на местного доктора, напыщенного толстого человека, который кичился своим званием и отстаивал свою правоту даже перед Луканом, этой парижской знаменитостью.
— Сердечный припадок не оставляет следов на шее, мосье Лукан. Даже мы, провинциальная мелкота, достаточно осведомлены в медицине, чтобы констатировать это. Следователь безусловно согласился со мной. Я не могу идти против своей совести, даже если дело касается такой прелестной леди! Но я не отрицаю, что у него к тому же было плохое сердце! И непременно упомяну об этом на суде.
Лукану так и не удалось сбить с позиции этого самодовольного дурака, который решил до конца отстаивать свое мнение. Показания слуг тоже были не в пользу Сары. Лукан проклинал свою судьбу.
Он сразу понял, что Колен может быть очень полезен. Он не чувствовал особой симпатии к этому человеку, но со свойственной ему проницательностью ценил его как хорошего юриста.
Они совместно разработали план защиты: законное негодование оскорбленной женщины, плохое сердце Кэртона, использование сочувствия, которое всегда вызывает «любовная драма», и, наконец, в крайнем случае, призыв к признанию «неписаных законов», которые руководят человеческими деяниями.
Защищать Сару должен был Дэволь, начинающий адвокат, соперник Жюльена на этом поприще. Это был красивый, ловкий молодой человек, обязанный только самому себе своей блестящей карьерой.
— Он больше подходит нам, чем Манолэт, — заявил Колен Лукану, — Манолэт слишком аффектирован; нам нужен человек, который не только пробуждал бы страсти, но и подчинял бы их своей воле, понимаете? Дэволь будет говорить с присяжными как равный.
